- спрашивает Говард. - Ты не знал?
- Нет, - говорит Генри. - Она тебе так и сказала?
- Для тебя это так уж неожиданно? - спрашивает Говард.
- Не совсем, - говорит Генри. - Майра несчастна, пойми. Я не совсем то, в чем она нуждается. Я не могу дать ей все, что ей требуется от жизни. Она чувствует себя несчастной и звонит разным людям. Разговаривает с ними о нас. Иногда она отправляется и покупает новую посудомоечную машину «Мьель» или еще что-нибудь. Потому что все девочки, те, кого она называет девочками в своей компании, покупают посудомоечную машину «Мьель». Иногда она говорит о том, чтобы разъехаться, потому что все девочки из уни, в том, что она называет «уни», в ее компании говорят о том, чтобы разъехаться. Это своего рода модное женское занятие. Все жены словно бы только этим и заняты. Они хотят очень многого, а мы им этого дать не можем - того секса и внимания, который им требуется. Ну, мне уже пора. У тебя есть время еще для одной по-быстрому?
- Хорошо, - говорит Говард.
- Достань деньги из моего кармана, - говорит Генри.
- Обойдемся, - говорит Говард.
- Бери, Говард, - говорит Генри, протягивает руку поперек себя и выворачивает содержимое левого кармана на скамью и пол. - Вот.
Говард подбирает несколько монет и идет к стойке, где Хлоя стоит в своем викторианстве.
- Еще две пинты, - говорит Говард.
- Один из моих самых хороших, мистер Бимиш то есть, - говорит Хлоя, качая ручку, - каждый вечер здесь. Вчера был как огурчик.
Говард берет кружки и несет их назад через зал; когда он возвращается к красному плюшевому сиденью, Генри, подбиравший свои монеты, поднимает лицо, и Говард замечает, что в ямочке за его ноздрей угнездилась слезинка.
- Спасибо, - говорит Генри.
- Все в порядке? - спрашивает Говард.
- Ты должен простить меня за то, что я среагировал на ситуацию, которую мы описали, с моей обычной неадекватностью, - говорит Генри. - Конечно, она расстроена, не то она не обратилась бы к вам. То есть я хочу сказать, вы ведь в этом профессионалы, верно? В том, как разъезжаться. Майра все время говорит о том, как Барбара ушла от тебя в Лидсе. Героический поступок, говорит она.
- Да, она про это упоминала, - говорит Говард.
- Значит, она все это подробно обсуждала, так? - спрашивает Генри. - По-моему, это очень дурной знак.
- Она, по-видимому, очень несчастна, - говорит Говард.
- Я знаю, - говорит Генри. - Я могу взглянуть на все это с ее точки зрения. Беда Майры во мне.
- Не совсем, - говорит Говард. - В вас обоих. Майра только теперь начинает осознавать то, что вы оба предпочли упустить.
- О да, - говорит Генри. - И что же это?
- Ну, Майра это видит, - говорит Говард. - Вы слишком уж отстранились. Вы замкнулись в себе, утратили соприкосновение с чем бы то ни было. У вас нет внешних контактов, а потому, когда что-либо не задается, вы вините в этом друг друга. Вы занимаетесь тем, что замыкаете друг друга в фиксированных личностных ролях. Вы не можете расти, вы не можете расширяться, вы не можете позволить друг другу развиваться. Вы застряли там, в вашем гнездышке за пределами времени, за пределами истории, и упускаете любые возможности.
- Понимаю, - говорит Генри. - И именно это ты и сказал Майре?
- Сказать Майре хоть что-то не было времени, - говорит Говард, - вечеринка уже началась. Но это то, что видит Майра.
- Да, это то, что она ждала услышать от тебя, - говорит Генри. - Найди кого-нибудь другого, испытай новые положения, развернись.
- Майра растет, - говорит Говард.
- Это что, называется «расти»? - спрашивает Генри. - Послушай, Говард, мы теперь в разных мирах, ты и я. Я с тобой не согласен. Я не вижу вещи такими. Мне чужд этот взгляд.
- А вот Майре, по-моему, нет, - говорит Говард. Генри смотрит на Говарда. Он говорит:
- Нет. Вот почему такое предательство с ее стороны прийти и говорить с тобой.
- Но может быть, говорить со мной - это единственный способ, каким она может говорить с тобой, - говорит
- Чтобы сказать - что? - спрашивает Генри. - Если Майра хочет говорить со мной, то вот же я. Каждый вечер за ужином мы сидим друг напротив друга. Мы лежим рядом в постели каждую ночь.
- Большинство постелей вовсе не означает той близости, которую люди им приписывают, - говорит Говард.
- А мне всегда казалось, что тебе постели нравятся, - говорит Генри. - Я этого не понимаю. Она от меня уходит или не уходит?
- По-моему, вчера вечером у нее такое намерение было, - говорит Говард.
- Но ведь в подобных случаях принято указать партнеру на свои намерения? То есть оставить записку на каминной полке или как-нибудь еще?
- Может быть, разговор с нами и был запиской на каминной полке, - говорит Говард.
- Но она же вернулась домой и жарит ростбиф, - говорит Генри. - То есть я так думаю.
- За прошедшее время произошло многое, - говорит Говард.
- А, понимаю, - говорит Генри, - ты думаешь, она вчера вечером решила уйти от меня, а мой несчастный случай повлиял на ее решение. Если это был несчастный случай.
- Совершенно верно, - говорит Говард.
- Так что это временная отсрочка казни.
- Если только ты не остановишь ее, не поговоришь с ней.
- Полагаю, - говорит Генри, - я могу навлечь на себя новый несчастный случай.
- Знаешь, - говорит Говард, - я думал, что именно об этом ты хотел поговорить со мной сегодня вечером.
- О нет, - говорит Генри, - ты не понимаешь. Ты последний человек, с кем бы мне хотелось поговорить об этом. Ничего личного, я признаю твою точку зрения. Я просто не верю в твои способы решения проблем.
- Но в проблемы ты веришь, - говорит Говард.
- Черт, - говорит Генри. - Кэрковская консультация. Я со всем этим покончил. С меня хватило этого в Лидсе. У меня исчезло желание встать и ковать историю моим пенисом. И меня сильно поташнивает от великого господства освободительного движения и равенства, на котором мы были зациклены тогда и которое, если подумать, сводится к тому, чтобы подчинять людей системе и производить большие кучи трупов. Я думаю, на меня воздействовала Ирландия, внушила мне отвращение ко всем словам вроде «антифашизм» и «антиимпериализм», которые мы всегда пускали в ход. Я теперь не хочу никого винить или отбирать что-либо у кого-либо. Единственное, что для меня имеет значение, это привязанность к другим познаваемым людям и мягкость взаимоотношений.
- Ну, так мы же все этого хотим, разве нет? - спрашивает Говард. - Светлой радости и побольше Моцарта. Но получить этого мы не можем, и ты вряд ли можешь сложить руки и упокоиться на своем прошлом. Если это жизнь, Генри, ты не очень-то с ней управляешься, ведь так?
- Да, - говорит Генри, - в этом вся грустная маленькая комедия. С личным, с тем, во что я верю, я, черт бы меня побрал, не могу управиться. Я застрял. И вот почему тебе не имеет смысла тревожиться из-за меня. Я не хочу спасения своей души. Я не хочу быть зерном между жерновами истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
- Нет, - говорит Генри. - Она тебе так и сказала?
- Для тебя это так уж неожиданно? - спрашивает Говард.
- Не совсем, - говорит Генри. - Майра несчастна, пойми. Я не совсем то, в чем она нуждается. Я не могу дать ей все, что ей требуется от жизни. Она чувствует себя несчастной и звонит разным людям. Разговаривает с ними о нас. Иногда она отправляется и покупает новую посудомоечную машину «Мьель» или еще что-нибудь. Потому что все девочки, те, кого она называет девочками в своей компании, покупают посудомоечную машину «Мьель». Иногда она говорит о том, чтобы разъехаться, потому что все девочки из уни, в том, что она называет «уни», в ее компании говорят о том, чтобы разъехаться. Это своего рода модное женское занятие. Все жены словно бы только этим и заняты. Они хотят очень многого, а мы им этого дать не можем - того секса и внимания, который им требуется. Ну, мне уже пора. У тебя есть время еще для одной по-быстрому?
- Хорошо, - говорит Говард.
- Достань деньги из моего кармана, - говорит Генри.
- Обойдемся, - говорит Говард.
- Бери, Говард, - говорит Генри, протягивает руку поперек себя и выворачивает содержимое левого кармана на скамью и пол. - Вот.
Говард подбирает несколько монет и идет к стойке, где Хлоя стоит в своем викторианстве.
- Еще две пинты, - говорит Говард.
- Один из моих самых хороших, мистер Бимиш то есть, - говорит Хлоя, качая ручку, - каждый вечер здесь. Вчера был как огурчик.
Говард берет кружки и несет их назад через зал; когда он возвращается к красному плюшевому сиденью, Генри, подбиравший свои монеты, поднимает лицо, и Говард замечает, что в ямочке за его ноздрей угнездилась слезинка.
- Спасибо, - говорит Генри.
- Все в порядке? - спрашивает Говард.
- Ты должен простить меня за то, что я среагировал на ситуацию, которую мы описали, с моей обычной неадекватностью, - говорит Генри. - Конечно, она расстроена, не то она не обратилась бы к вам. То есть я хочу сказать, вы ведь в этом профессионалы, верно? В том, как разъезжаться. Майра все время говорит о том, как Барбара ушла от тебя в Лидсе. Героический поступок, говорит она.
- Да, она про это упоминала, - говорит Говард.
- Значит, она все это подробно обсуждала, так? - спрашивает Генри. - По-моему, это очень дурной знак.
- Она, по-видимому, очень несчастна, - говорит Говард.
- Я знаю, - говорит Генри. - Я могу взглянуть на все это с ее точки зрения. Беда Майры во мне.
- Не совсем, - говорит Говард. - В вас обоих. Майра только теперь начинает осознавать то, что вы оба предпочли упустить.
- О да, - говорит Генри. - И что же это?
- Ну, Майра это видит, - говорит Говард. - Вы слишком уж отстранились. Вы замкнулись в себе, утратили соприкосновение с чем бы то ни было. У вас нет внешних контактов, а потому, когда что-либо не задается, вы вините в этом друг друга. Вы занимаетесь тем, что замыкаете друг друга в фиксированных личностных ролях. Вы не можете расти, вы не можете расширяться, вы не можете позволить друг другу развиваться. Вы застряли там, в вашем гнездышке за пределами времени, за пределами истории, и упускаете любые возможности.
- Понимаю, - говорит Генри. - И именно это ты и сказал Майре?
- Сказать Майре хоть что-то не было времени, - говорит Говард, - вечеринка уже началась. Но это то, что видит Майра.
- Да, это то, что она ждала услышать от тебя, - говорит Генри. - Найди кого-нибудь другого, испытай новые положения, развернись.
- Майра растет, - говорит Говард.
- Это что, называется «расти»? - спрашивает Генри. - Послушай, Говард, мы теперь в разных мирах, ты и я. Я с тобой не согласен. Я не вижу вещи такими. Мне чужд этот взгляд.
- А вот Майре, по-моему, нет, - говорит Говард. Генри смотрит на Говарда. Он говорит:
- Нет. Вот почему такое предательство с ее стороны прийти и говорить с тобой.
- Но может быть, говорить со мной - это единственный способ, каким она может говорить с тобой, - говорит
- Чтобы сказать - что? - спрашивает Генри. - Если Майра хочет говорить со мной, то вот же я. Каждый вечер за ужином мы сидим друг напротив друга. Мы лежим рядом в постели каждую ночь.
- Большинство постелей вовсе не означает той близости, которую люди им приписывают, - говорит Говард.
- А мне всегда казалось, что тебе постели нравятся, - говорит Генри. - Я этого не понимаю. Она от меня уходит или не уходит?
- По-моему, вчера вечером у нее такое намерение было, - говорит Говард.
- Но ведь в подобных случаях принято указать партнеру на свои намерения? То есть оставить записку на каминной полке или как-нибудь еще?
- Может быть, разговор с нами и был запиской на каминной полке, - говорит Говард.
- Но она же вернулась домой и жарит ростбиф, - говорит Генри. - То есть я так думаю.
- За прошедшее время произошло многое, - говорит Говард.
- А, понимаю, - говорит Генри, - ты думаешь, она вчера вечером решила уйти от меня, а мой несчастный случай повлиял на ее решение. Если это был несчастный случай.
- Совершенно верно, - говорит Говард.
- Так что это временная отсрочка казни.
- Если только ты не остановишь ее, не поговоришь с ней.
- Полагаю, - говорит Генри, - я могу навлечь на себя новый несчастный случай.
- Знаешь, - говорит Говард, - я думал, что именно об этом ты хотел поговорить со мной сегодня вечером.
- О нет, - говорит Генри, - ты не понимаешь. Ты последний человек, с кем бы мне хотелось поговорить об этом. Ничего личного, я признаю твою точку зрения. Я просто не верю в твои способы решения проблем.
- Но в проблемы ты веришь, - говорит Говард.
- Черт, - говорит Генри. - Кэрковская консультация. Я со всем этим покончил. С меня хватило этого в Лидсе. У меня исчезло желание встать и ковать историю моим пенисом. И меня сильно поташнивает от великого господства освободительного движения и равенства, на котором мы были зациклены тогда и которое, если подумать, сводится к тому, чтобы подчинять людей системе и производить большие кучи трупов. Я думаю, на меня воздействовала Ирландия, внушила мне отвращение ко всем словам вроде «антифашизм» и «антиимпериализм», которые мы всегда пускали в ход. Я теперь не хочу никого винить или отбирать что-либо у кого-либо. Единственное, что для меня имеет значение, это привязанность к другим познаваемым людям и мягкость взаимоотношений.
- Ну, так мы же все этого хотим, разве нет? - спрашивает Говард. - Светлой радости и побольше Моцарта. Но получить этого мы не можем, и ты вряд ли можешь сложить руки и упокоиться на своем прошлом. Если это жизнь, Генри, ты не очень-то с ней управляешься, ведь так?
- Да, - говорит Генри, - в этом вся грустная маленькая комедия. С личным, с тем, во что я верю, я, черт бы меня побрал, не могу управиться. Я застрял. И вот почему тебе не имеет смысла тревожиться из-за меня. Я не хочу спасения своей души. Я не хочу быть зерном между жерновами истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85