Он больше не разговаривает с ней; они больше не разговаривают с ними; не так-то просто спланировать вечеринку, не будучи полностью au courant передвижений и настроений, но Кэрки умеют быть au courant и составляют свой список соответственно. Есть люди, которые, можно предсказать наверняка, теперь не придут, когда Кэрки их пригласят; есть люди, которых Кэрки не пригласят ни при каких обстоятельствах. И люди уже в процессе отбытия, так как заключительная неделя семестра, это неделя чтения, и многие студенты уже тайком исчезли, как и некоторые преподаватели; а у многих другие обязательства, собрания или дела. Поэтому не будет заботливости Флоры Бениформ, так как Флора отсутствует уже три недели, ведя полевые исследования в Уэст-Бромвиче, где наблюдалась заметная вспышка тройлизма. Не будет Роджера Фанди, так как он получил срок, представ в этот самый день перед лондонским судом по обвинению в нападении на полицию в ходе недавней демонстрации на Гросвенор-сквер против камбоджийской политики. Не будет Леона, так как Леон гастролирует с «Много шума из ничего» по Австралии, и не будет авангардистов из местного театра, так как труппа, занятая в «Коте в сапогах», не достойна общества Кэрков. Но есть другие, - бодрая, пусть и потрепанная, компания выдюживших, ибо дело радикализма в Водолейте в этом семестре имело свои победы и есть все причины для хорошего настроения. И вот ветер бьет в окна, и быстро темнеет: огоньки мерцают в полуразрушенных домах по ту сторону улицы; а Кэрки сидят в своих кожаных креслах, и называют имена, и планируют всякие прелести: вечеринка обретает свою скромную форму.
Через некоторое время Барбара встает и идет к двери гостиной.
- Фелисити, - кричит она в сложную акустику холла. - Мы с Говардом заняты планированием вечеринки. И я подумала: ты не против искупать вечером детей?
- Нет, я против, - кричит Фелисити неизвестно откуда, вероятно из уборной, где она теперь проводит много времени. - Мне надоело терпеть эксплуатацию.
- Не понимаю, что происходит с Фелисити, - говорит Барбара, снова садясь в кожаное кресло.
- Не обращай внимания, - говорит Говард. - Я думаю, у нее новый кризис.
- Полагаю, ты перестал ее трахать, - говорит Барбара, - а мог бы подумать и обо мне.
- Я пытаюсь делать все, что в моих силах, - говорит Говард, - но так много всего.
- Да, мы в этом убедились, - говорит Барбара, - благодаря камере Кармоди.
- Как насчет Бимишей? - спрашивает Говард. - Или это Бимиш и Бимиш?
- Они вместе, - говорит Барбара. - С тех пор, как доктор Бениформ уехала. Но придут ли они, если мы их пригласим?
- Генри - мой друг, - говорит Говард.
- Все еще? - спрашивает Барбара. - После Мангеля? Не представляю, что он захочет снова с тобой встречаться.
- О, Генри видит и другую точку зрения, - говорит Говард.
Но причина для сомнений вполне основательна. Если высшей точкой успеха радикализм в завершающемся семестре был обязан лекции Мангеля, то Генри этот успех обошелся недешево. Ибо факультет таки послал приглашение Мангелю, и среди преподавателей были острые раздоры и взаимное раздражение; а новость с молниеносной скоростью таинственно дошла до радикальных студенческих группировок, которые, уже сумев провести две сидячие забастовки, ощущали себя огромной силой и были готовы к беспрецедентному сотрудничеству друг с другом. Они развесили множество плакатов и провели множество митингов, на части которых выступал Говард, этот мученик организованных Кармоди преследований; и в день лекции огромная толпа сгрудилась вокруг лекционного зала имени Беатрисы Уэбб, возбужденно скандируя в самом гневном настроении. Профессор Мангель сообщил заранее, что его темой будет «Есть ли у крыс семьи?», но в этом было усмотрено типичное либеральное увиливание, и негодование возросло еще больше, и многие распростертые тела закрывали проход ко всем дверям здания, пока внутри собирались враждебные массы, утверждая радикальную доктрину взрывами рева и размахиванием плакатами.
- Генри был сам виноват, - говорит Говард, вспоминая славную победу. - Он во что бы то ни стало хотел вести себя провокационно. Генри творит несчастные случаи.
- Есть люди, которые считают, что только он вел себя достойно, - говорит Барбара.
- Черт, Барбара, - спрашивает Говард, - или ты размякла на старости лет?
- Мне это не понравилось, - говорит Барбара.
Беда заключалась в том, что представить приезжего лектора должен был Генри; собственно, сделать это полагалось бы профессору Марвину, но он внезапно сознался, что у него связаны руки, так как его ждут в Эдинбурге с лекцией о мессианстве; а Флора Бениформ, к которой перешла бы эта обязанность как к ученице Мангеля, была затребована в Уэст-Бромвич, для исследований, не терпевших отлагательств. Таким образом именно Генри в тот день аккуратными шажками миновал распростертые тела и вошел в запретное пространство Беатрисы Уэбб.
- Почему он просто не сказал им, что произошло? - спрашивает Говард.
- О, ты был бы разочарован, поступи он так, - говорит Барбара. Ибо Генри вышел на подиум, один, с рукой на перевязи; он сказал вежливо: «Я попрошу вас разойтись». Питер Мадден встал перед Генри и объявил залу: «Радикальным мнением эта лекция запрещена». Аудитория взревела в знак согласия: «Запрещена, запрещена», а также «Фашист, фашист», и тогда Генри проявил неразумность. Он оттолкнул Питера Маддена здоровой рукой; он замахал изрезанной; он закричал: «Фашисты вы; это преступление против свободы слова». Тут толпа всколыхнулась, забурлила; Мелисса Тодорофф, выделявшаяся в зале своим плакатом «Отрезать Мангелю матку!», швырнула в Генри булочкой; и массы сорвались с цепи, хлынули на трибуну и сшибли неуравновешенное тело Генри вниз и каким-то образом в общей свалке его растоптали. В своем гневе они затем ринулись в его кабинет, оставленный незапертым; они распахнули картотечные шкафчики и выбросили или похитили их содержимое; они разбили зеркало в серебряной раме; они вылили чай из «Чайной горничной» на норвежский половичок, а затем разбили «Чайную горничную»; и в эту мешанину они побросали его записи.
- Ему не следовало вести себя провокационно, - говорит Говард. - Он мог бы просто сказать им про Мангеля.
- Майра говорит, он боялся, что они устроят овацию, - говорит Барбара, - а этого он не вынес бы.
Собственно говоря, только на следующий день, когда Генри лежал в больнице, новость про Мангеля распространилась по академгородку; из многих, собравшихся там в день лекции, не изволил явиться только Мангель, скончавшись накануне вечером от инфаркта в своей лондонской квартире.
- Все равно, давай его пригласим, - говорит Говард, - это даст ему шанс помириться.
- Чем больше мы этим занимаемся, - говорит Барбара, - тем больше я чувствую, что вечеринка нам требуется меньше всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Через некоторое время Барбара встает и идет к двери гостиной.
- Фелисити, - кричит она в сложную акустику холла. - Мы с Говардом заняты планированием вечеринки. И я подумала: ты не против искупать вечером детей?
- Нет, я против, - кричит Фелисити неизвестно откуда, вероятно из уборной, где она теперь проводит много времени. - Мне надоело терпеть эксплуатацию.
- Не понимаю, что происходит с Фелисити, - говорит Барбара, снова садясь в кожаное кресло.
- Не обращай внимания, - говорит Говард. - Я думаю, у нее новый кризис.
- Полагаю, ты перестал ее трахать, - говорит Барбара, - а мог бы подумать и обо мне.
- Я пытаюсь делать все, что в моих силах, - говорит Говард, - но так много всего.
- Да, мы в этом убедились, - говорит Барбара, - благодаря камере Кармоди.
- Как насчет Бимишей? - спрашивает Говард. - Или это Бимиш и Бимиш?
- Они вместе, - говорит Барбара. - С тех пор, как доктор Бениформ уехала. Но придут ли они, если мы их пригласим?
- Генри - мой друг, - говорит Говард.
- Все еще? - спрашивает Барбара. - После Мангеля? Не представляю, что он захочет снова с тобой встречаться.
- О, Генри видит и другую точку зрения, - говорит Говард.
Но причина для сомнений вполне основательна. Если высшей точкой успеха радикализм в завершающемся семестре был обязан лекции Мангеля, то Генри этот успех обошелся недешево. Ибо факультет таки послал приглашение Мангелю, и среди преподавателей были острые раздоры и взаимное раздражение; а новость с молниеносной скоростью таинственно дошла до радикальных студенческих группировок, которые, уже сумев провести две сидячие забастовки, ощущали себя огромной силой и были готовы к беспрецедентному сотрудничеству друг с другом. Они развесили множество плакатов и провели множество митингов, на части которых выступал Говард, этот мученик организованных Кармоди преследований; и в день лекции огромная толпа сгрудилась вокруг лекционного зала имени Беатрисы Уэбб, возбужденно скандируя в самом гневном настроении. Профессор Мангель сообщил заранее, что его темой будет «Есть ли у крыс семьи?», но в этом было усмотрено типичное либеральное увиливание, и негодование возросло еще больше, и многие распростертые тела закрывали проход ко всем дверям здания, пока внутри собирались враждебные массы, утверждая радикальную доктрину взрывами рева и размахиванием плакатами.
- Генри был сам виноват, - говорит Говард, вспоминая славную победу. - Он во что бы то ни стало хотел вести себя провокационно. Генри творит несчастные случаи.
- Есть люди, которые считают, что только он вел себя достойно, - говорит Барбара.
- Черт, Барбара, - спрашивает Говард, - или ты размякла на старости лет?
- Мне это не понравилось, - говорит Барбара.
Беда заключалась в том, что представить приезжего лектора должен был Генри; собственно, сделать это полагалось бы профессору Марвину, но он внезапно сознался, что у него связаны руки, так как его ждут в Эдинбурге с лекцией о мессианстве; а Флора Бениформ, к которой перешла бы эта обязанность как к ученице Мангеля, была затребована в Уэст-Бромвич, для исследований, не терпевших отлагательств. Таким образом именно Генри в тот день аккуратными шажками миновал распростертые тела и вошел в запретное пространство Беатрисы Уэбб.
- Почему он просто не сказал им, что произошло? - спрашивает Говард.
- О, ты был бы разочарован, поступи он так, - говорит Барбара. Ибо Генри вышел на подиум, один, с рукой на перевязи; он сказал вежливо: «Я попрошу вас разойтись». Питер Мадден встал перед Генри и объявил залу: «Радикальным мнением эта лекция запрещена». Аудитория взревела в знак согласия: «Запрещена, запрещена», а также «Фашист, фашист», и тогда Генри проявил неразумность. Он оттолкнул Питера Маддена здоровой рукой; он замахал изрезанной; он закричал: «Фашисты вы; это преступление против свободы слова». Тут толпа всколыхнулась, забурлила; Мелисса Тодорофф, выделявшаяся в зале своим плакатом «Отрезать Мангелю матку!», швырнула в Генри булочкой; и массы сорвались с цепи, хлынули на трибуну и сшибли неуравновешенное тело Генри вниз и каким-то образом в общей свалке его растоптали. В своем гневе они затем ринулись в его кабинет, оставленный незапертым; они распахнули картотечные шкафчики и выбросили или похитили их содержимое; они разбили зеркало в серебряной раме; они вылили чай из «Чайной горничной» на норвежский половичок, а затем разбили «Чайную горничную»; и в эту мешанину они побросали его записи.
- Ему не следовало вести себя провокационно, - говорит Говард. - Он мог бы просто сказать им про Мангеля.
- Майра говорит, он боялся, что они устроят овацию, - говорит Барбара, - а этого он не вынес бы.
Собственно говоря, только на следующий день, когда Генри лежал в больнице, новость про Мангеля распространилась по академгородку; из многих, собравшихся там в день лекции, не изволил явиться только Мангель, скончавшись накануне вечером от инфаркта в своей лондонской квартире.
- Все равно, давай его пригласим, - говорит Говард, - это даст ему шанс помириться.
- Чем больше мы этим занимаемся, - говорит Барбара, - тем больше я чувствую, что вечеринка нам требуется меньше всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85