Однако то ли Данилов по своей врождённой тупости не понял и не передал эту часть разговора своему Августейшему шефу Николаю Николаевичу, то ли передал, а дядя Николаша по каким-то своим соображениях всё медлил и медлил…
Наконец, вечером 18 сентября Императору от Верховного главнокомандующего пришла телеграмма, в которой «верноподданнейше испрашивалась высочайшая милость – соизволение Государя на посещение Им Ставки». Едва прочитав депешу, Николай зарделся от удовольствия. Он отложил все бумаги, над которыми собирался ещё поработать, и вызвал дворцового коменданта Воейкова, чтобы отдать ему повеление приготовить на послезавтра Императорский поезд к поездке в Барановичи, уведомить великого князя о скором приезде и сделать соответствующие распоряжения командиру железнодорожного полка о всём пути следования.
Ещё пять минут у Государя заняло утверждение краткого списка придворных, которых он разрешал Воейкову пригласить с собой в поездку; он подтвердил, что теперь, дабы не дезорганизовывать движение на железных дорогах, занятых перевозками войск и материалов к фронту, вместо 13 поездов, в которых перемещалась в мирное время Семья и Двор по России, будут следовать только два – Его собственный и свитский…
Николаю было радостно решать наконец какие-то детали столь долгожданной поездки на Ставку, откуда он надеялся без лишней шумихи вырваться и на передовые позиции. Затем он принял внешне спокойный вид – ему не хотелось сообщать эту новость Аликс в том состоянии радостного возбуждения, в котором он пребывал, потому что жена, конечно, опечалится разлуке, и возможно даже, что и всплакнёт.
Со спокойно-озабоченным выражением лица, к которому за дни войны привыкла Императрица, отправился Николай в её светло-сиреневый будуар. Уже выйдя в коридор, он хлопнул себя по лбу, вспомнив, что сегодня четверг и Семья вместе с Аней, Лили Ден, дежурным флигель-адъютантом великим князем Андреем и неизменным милым графом Фредериксом собралась в гостиной у камина, чтобы послушать, по старой доброй традиции, приглашённых артистов. Николай не знал, сможет ли он сегодня выкроить время для этого удовольствия, хотя Аликс пригласила на вечер его любимую певицу – Надежду Плевицкую, и просил начинать маленький концерт без него. А теперь, когда он наконец получил то, чего так страстно желал – приглашение на Ставку, можно было посидеть над бумагами и далеко за полночь, но не пропустить общения с великой артисткой.
Уже в коридоре сквозь неплотно прикрытую дверь гостиной он услышал звонкий голос «курского соловья», как ласково называли Плевицкую её почитатели, среди которых была и Семья Государя Всея Руси. Николаю так нравилась манера исполнения Дёжкой, как ещё прозывали Надежду Плевицкую, русских песен и их репертуар, что однажды, после такого же семейного вечера в Ливадии с участием Плевицкой и её постоянного концертмейстера Александра Заремы, он подошёл к ней, поцеловал её руку, а затем, вручая сафьяновый футляр с подарком – изумрудным ожерельем, от всего сердца сказал этой курской крестьянке, ставшей великой певицей:
– Я думал, что невозможно быть более русским, чем я. Но теперь я уступаю вам пальму первенства!..
«Как приятно, что именно сегодня, когда пришло наконец долгожданное приглашение от Николаши, Плевицкая – в гостях у нас!..» – подумал Государь и на цыпочках, стараясь не скрипнуть дверью, проскользнул в гостиную.
Николай дождался аплодисментов, которыми наградили певицу за исполнение патриотичной, ставшей теперь, в первые дни войны, особенно популярной песни «Шумел, горел пожар московский…» о пожаре первопрестольной в 1812 году, автором которой был Александр Зарема, и тихонечко прошёл к своему креслу, стоявшему подле кресла Аликс. Плевицкая и Зарема, увидев царя, склонились перед ним в поклоне, а он, словно обычный зритель в концертном зале, присоединил свои аплодисменты к рукоплесканиям своих близких и особенно радостно улыбнулся Надежде Васильевне.
Плевицкая любила петь для Николая Александровича и Александры Фёдоровны. Как только она получала приглашение от них через министра Двора графа Фредерикса, она отменяла или переносила свои концерты – в какой бы аудитории слушателей они ни были объявлены или какая бы неустойка ей ни грозила. Её привлекал не царский подарок, который она всегда получала после камерного вечера во дворце, но искренняя и горячая любовь и внимание царя, царицы и следовавших их примеру Детей ко всем проявлениям русского национального искусства – в музыке ли, или архитектуре, народной одежде или интерьере. Нравилась Дёжке и добрая атмосфера взаимного уважения и любви в этой Семье, где было много детей, хорошо воспитанных, мягких и душевных – вовсе не таких, каких она встречала в великокняжеских или аристократических домах…
Как всегда, концерт Плевицкой в Александровском дворце удался, царские Дети окружили её, благодарили, а Алексей попросил Зарему прислать слова и ноты его песни о пожаре Москвы – партию для балалайки, на которой Цесаревич неплохо играл…
После лёгкого ужина с Царской Семьёй, во время которого курская крестьянка и беглая послушница женского монастыря Надежда Плевицкая чувствовала себя непринуждённо, как дома, была подана придворная карета. На прощанье Александра Фёдоровна попросила Плевицкую выступить с благотворительными концертами в госпиталях, шефами которых были она и старшие Дочери. Дёжка с радостью согласилась…
Детей, с восторгом вспоминавших песни Плевицкой, отправили спать, а Ники и Аликс вернулись в гостиную, к камину, в котором уютно бегали по берёзовым поленьям языки светло-оранжевого пламени. Для Ники настал момент сообщить жене приятное для себя и огорчительное для неё известие.
Он вынул из внутреннего кармана сложенный листок телеграммы Николаши, медленно развернул его и протянул Александре. Женским чутьём Аликс уже давно, с того момента, когда он неожиданно вошёл в гостиную, угадала, что он получил какое-то долгожданное сообщение из Ставки, а когда он передал ей листок дешифрованной депеши, поняла, что это – приглашение на фронт.
– Мой дорогой, будь очень осторожен со своим дядюшкой! – мягко сказала она.
Ники нисколько не удивился тому, что она, не читая, знала, что стоит в депеше. Провидение Александрой того, что должно было происходить с ним, становилось для Государя привычным, и он иногда позволял себе игнорировать её предупреждения, хотя и убеждался потом, как она была права.
– Аня и Лили рассказывали мне, что Милица и Стана успешно дирижируют из Киева кампанией по повышению его популярности в обществе… – сдержанно продолжала Аликс. – Даже после трагедии с армией Самсонова, в которой виновата была Ставка, «черногорские галки» наняли писак, оправдавших потоки русской крови «спасением Франции», и никто не вспомнил, что Францию следовало бы спасать победами, а не поражениями русского оружия… Смотри, Ники, чтобы Николаша не отодвинул тебя и не стал во мнении народа выше тебя, как он пытался это сделать, подписав своё первое Воззвание к полякам и обещая им то, что собирался дать ты, – возрождение Польши, свободной в своей вере, языке, самоуправлении… А скипетр русского царя, под которым должно произойти объединение нынешних трёх частей Польши – российской, германской и австрийской, – это намёк на него самого, подписавшего это Воззвание… Кстати, откуда вообще появился текст этого Воззвания и почему под ним стоит его, а не твоя подпись, – ведь весь тон этого документа приличествует лишь самодержцу, а не Главнокомандующему армией?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246
Наконец, вечером 18 сентября Императору от Верховного главнокомандующего пришла телеграмма, в которой «верноподданнейше испрашивалась высочайшая милость – соизволение Государя на посещение Им Ставки». Едва прочитав депешу, Николай зарделся от удовольствия. Он отложил все бумаги, над которыми собирался ещё поработать, и вызвал дворцового коменданта Воейкова, чтобы отдать ему повеление приготовить на послезавтра Императорский поезд к поездке в Барановичи, уведомить великого князя о скором приезде и сделать соответствующие распоряжения командиру железнодорожного полка о всём пути следования.
Ещё пять минут у Государя заняло утверждение краткого списка придворных, которых он разрешал Воейкову пригласить с собой в поездку; он подтвердил, что теперь, дабы не дезорганизовывать движение на железных дорогах, занятых перевозками войск и материалов к фронту, вместо 13 поездов, в которых перемещалась в мирное время Семья и Двор по России, будут следовать только два – Его собственный и свитский…
Николаю было радостно решать наконец какие-то детали столь долгожданной поездки на Ставку, откуда он надеялся без лишней шумихи вырваться и на передовые позиции. Затем он принял внешне спокойный вид – ему не хотелось сообщать эту новость Аликс в том состоянии радостного возбуждения, в котором он пребывал, потому что жена, конечно, опечалится разлуке, и возможно даже, что и всплакнёт.
Со спокойно-озабоченным выражением лица, к которому за дни войны привыкла Императрица, отправился Николай в её светло-сиреневый будуар. Уже выйдя в коридор, он хлопнул себя по лбу, вспомнив, что сегодня четверг и Семья вместе с Аней, Лили Ден, дежурным флигель-адъютантом великим князем Андреем и неизменным милым графом Фредериксом собралась в гостиной у камина, чтобы послушать, по старой доброй традиции, приглашённых артистов. Николай не знал, сможет ли он сегодня выкроить время для этого удовольствия, хотя Аликс пригласила на вечер его любимую певицу – Надежду Плевицкую, и просил начинать маленький концерт без него. А теперь, когда он наконец получил то, чего так страстно желал – приглашение на Ставку, можно было посидеть над бумагами и далеко за полночь, но не пропустить общения с великой артисткой.
Уже в коридоре сквозь неплотно прикрытую дверь гостиной он услышал звонкий голос «курского соловья», как ласково называли Плевицкую её почитатели, среди которых была и Семья Государя Всея Руси. Николаю так нравилась манера исполнения Дёжкой, как ещё прозывали Надежду Плевицкую, русских песен и их репертуар, что однажды, после такого же семейного вечера в Ливадии с участием Плевицкой и её постоянного концертмейстера Александра Заремы, он подошёл к ней, поцеловал её руку, а затем, вручая сафьяновый футляр с подарком – изумрудным ожерельем, от всего сердца сказал этой курской крестьянке, ставшей великой певицей:
– Я думал, что невозможно быть более русским, чем я. Но теперь я уступаю вам пальму первенства!..
«Как приятно, что именно сегодня, когда пришло наконец долгожданное приглашение от Николаши, Плевицкая – в гостях у нас!..» – подумал Государь и на цыпочках, стараясь не скрипнуть дверью, проскользнул в гостиную.
Николай дождался аплодисментов, которыми наградили певицу за исполнение патриотичной, ставшей теперь, в первые дни войны, особенно популярной песни «Шумел, горел пожар московский…» о пожаре первопрестольной в 1812 году, автором которой был Александр Зарема, и тихонечко прошёл к своему креслу, стоявшему подле кресла Аликс. Плевицкая и Зарема, увидев царя, склонились перед ним в поклоне, а он, словно обычный зритель в концертном зале, присоединил свои аплодисменты к рукоплесканиям своих близких и особенно радостно улыбнулся Надежде Васильевне.
Плевицкая любила петь для Николая Александровича и Александры Фёдоровны. Как только она получала приглашение от них через министра Двора графа Фредерикса, она отменяла или переносила свои концерты – в какой бы аудитории слушателей они ни были объявлены или какая бы неустойка ей ни грозила. Её привлекал не царский подарок, который она всегда получала после камерного вечера во дворце, но искренняя и горячая любовь и внимание царя, царицы и следовавших их примеру Детей ко всем проявлениям русского национального искусства – в музыке ли, или архитектуре, народной одежде или интерьере. Нравилась Дёжке и добрая атмосфера взаимного уважения и любви в этой Семье, где было много детей, хорошо воспитанных, мягких и душевных – вовсе не таких, каких она встречала в великокняжеских или аристократических домах…
Как всегда, концерт Плевицкой в Александровском дворце удался, царские Дети окружили её, благодарили, а Алексей попросил Зарему прислать слова и ноты его песни о пожаре Москвы – партию для балалайки, на которой Цесаревич неплохо играл…
После лёгкого ужина с Царской Семьёй, во время которого курская крестьянка и беглая послушница женского монастыря Надежда Плевицкая чувствовала себя непринуждённо, как дома, была подана придворная карета. На прощанье Александра Фёдоровна попросила Плевицкую выступить с благотворительными концертами в госпиталях, шефами которых были она и старшие Дочери. Дёжка с радостью согласилась…
Детей, с восторгом вспоминавших песни Плевицкой, отправили спать, а Ники и Аликс вернулись в гостиную, к камину, в котором уютно бегали по берёзовым поленьям языки светло-оранжевого пламени. Для Ники настал момент сообщить жене приятное для себя и огорчительное для неё известие.
Он вынул из внутреннего кармана сложенный листок телеграммы Николаши, медленно развернул его и протянул Александре. Женским чутьём Аликс уже давно, с того момента, когда он неожиданно вошёл в гостиную, угадала, что он получил какое-то долгожданное сообщение из Ставки, а когда он передал ей листок дешифрованной депеши, поняла, что это – приглашение на фронт.
– Мой дорогой, будь очень осторожен со своим дядюшкой! – мягко сказала она.
Ники нисколько не удивился тому, что она, не читая, знала, что стоит в депеше. Провидение Александрой того, что должно было происходить с ним, становилось для Государя привычным, и он иногда позволял себе игнорировать её предупреждения, хотя и убеждался потом, как она была права.
– Аня и Лили рассказывали мне, что Милица и Стана успешно дирижируют из Киева кампанией по повышению его популярности в обществе… – сдержанно продолжала Аликс. – Даже после трагедии с армией Самсонова, в которой виновата была Ставка, «черногорские галки» наняли писак, оправдавших потоки русской крови «спасением Франции», и никто не вспомнил, что Францию следовало бы спасать победами, а не поражениями русского оружия… Смотри, Ники, чтобы Николаша не отодвинул тебя и не стал во мнении народа выше тебя, как он пытался это сделать, подписав своё первое Воззвание к полякам и обещая им то, что собирался дать ты, – возрождение Польши, свободной в своей вере, языке, самоуправлении… А скипетр русского царя, под которым должно произойти объединение нынешних трёх частей Польши – российской, германской и австрийской, – это намёк на него самого, подписавшего это Воззвание… Кстати, откуда вообще появился текст этого Воззвания и почему под ним стоит его, а не твоя подпись, – ведь весь тон этого документа приличествует лишь самодержцу, а не Главнокомандующему армией?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246