Николай хорошо знал географию своей страны. Но и он только по косвенным признакам узнавал, что проехали Вологду, Вятку, Пермь, Екатеринбург… Когда перевалили Урал, воздух стал значительно холоднее. Перед Тюменью поезда еле-еле тащились, чтобы прибыть к половине двенадцатого ночи на пристань, откуда пароходами по Туре и Тоболу надо было пройти до губернского центра Тобольска ещё добрых три сотни вёрст.
Пока под полом вагона стучали колёса поезда, мысли Николая разбегались. Он то разговаривал с Аликс, то давал Алексею краткие уроки географии и истории тех мест, по которым пролегал их путь. Неизбежная дорожная суета, так непохожая на размеренный ритм жизни в синих, с золотыми орлами вагонах Императорского поезда, не давала ему сосредоточиться. Он был на несколько дней оторван от газет и агентских листков, от слухов, которые регулярно кто-либо из друзей или слуг приносил в Александровский дворец в минувшие пять месяцев заточения. Теперь, в вагоне поезда, постепенно проходила острота ощущений от долгого нахождения рядом с непредсказуемым и одержимым революционным сумасшествием Петроградом, откуда в Царском Селе постоянно ждали какой-то угрозы.
Покинув заточенье Александровского дворца для ссылки в далёкий Тобольск, Николай стал часто вспоминать встречу с «корнетом Петей» у поленницы и ещё с одним офицером – Марковым, приходившим от другой группы военных, собравшихся также организовать тайный отъезд Семьи через Эстляндию. Царь не жалел, что не дал согласия на позорное бегство из России. Хотя теперь, спустя несколько месяцев после тех предложений, становилось ясно: почётное освобождение верными воинскими частями явно отдалялось хотя бы потому, что самые мужественные и честные военачальники вроде графа Келлера отказались присягать Временному правительству и были уволены в отставку. Организовать войска и народ было попросту некому. Император с ужасом начинал осознавать, что ложь и клевета в адрес Аликс и его собственный заразила сознание столь многих порядочных людей в России, что рассчитывать было почти не на кого. Он начинал ощущать страшное одиночество.
очью, после молитвы на сон грядущий, когда он закрывал глаза на верхней кровати своего купе, из шумов, возникавших от движения поезда, в глубинах памяти вдруг слагалась сцена пьесы дяди Кости «Царь Иудейский» и звучали слова саддукея, так подходившие к теперешней жизни. Ведь библейский саддукей, как и Керенский, принадлежал к правящей касте общества, и он учил злу заговорщиков против Иисуса Христа – фарисеев, производивших большое впечатление на чернь:
И эта же толпа, за Ним сегодня
Бежавшая как за своим Царём,
Боготворившая Его, поверит
Посмевшим осудить её Мессию
И будет казни требовать Его…
«И будет казни требовать Его…» – этот рефрен стал назойливо преследовать Николая при чтении газет, при виде расхлябанных и недисциплинированных солдат, окружавших его Семью, горел в глазах прапорщиков-тюремщиков… Только когда пассажиры поезда под японским флагом ступили на палубу парохода «Русь», стоявшего у пристани в Тюмени, и разместились в каютах, отдалённо напоминавших любимый «Штандарт», трагический рефрен на время отступил.
Рано утром караван судов, в середине которого шёл пароход с Семьёй и приближёнными «полковника Романова» на борту, отправился вниз по реке Туре.
Палуба парохода чуть дрожала в такт ударам колёсных плиц о воду. День был серенький, но приятный. Николай воспользовался относительным простором палубы, чтобы бесконечно мерить её шагами в течение долгих часов.
В середине дня на низком берегу издалека, за много вёрст, показалось большое село. Изгибы реки то приближали, то вновь отдаляли пароход от него. Село вольно раскинулось на берегу Туры вдоль знаменитого Сибирского тракта, который здесь особенно близко подходил к реке. Александра вдруг встала из своего кресла и подошла к леерам.
– Ники! – тихонько позвала она мужа. – Ты знаешь, ведь это Покровское, родина нашего дорогого Григория… Здесь, в этой реке, он ловил рыбу… Ты помнишь, он присылал нам свежую рыбу в Царское Село?.. Мир праху его, Божьего человека!.. Царствие ему Небесное!..
Слёзы показались на глазах Аликс, она сотворила крестное знамение. Николай подошёл и обнял её за плечи. Государыня всхлипнула. Потом превозмогла себя и вспомнила важное:
– Ты знаешь, Ники, ведь наш Друг предсказал, что мы обязательно побываем здесь и увидим его родину… А ещё он говорил Ане перед своей смертью: «Бог предназначил мне высокий подвиг погибнуть для спасения моих дорогих Государей и Святой Руси…»
Аликс тихонько заплакала, не желая привлекать внимание солдат охраны, толпившихся на корме. Сквозь слёзы она вглядывалась в открывающуюся панораму села, стараясь отыскать избу Григория Ефимовича по описаниям Ани Вырубовой, которую когда-то сама отправила с несколькими приятельницами в Покровское к Старцу, чтобы убедиться, праведную ли жизнь он ведёт. Это было нетрудно. Над крепкими избами и дворами сибиряков возвышалось только одно большое двухэтажное строение скорее городского, чем деревенского образа.
– Вот там его дом… – вдруг протянула она руку в сторону добротного особняка неподалёку от церкви.
– Царство ему Небесное!.. – перекрестился Николай. Застарелое чувство оскорблённого достоинства и обиды на клеветников вновь поднялось в нём. Вздорные россказни о том, что государственные дела решал не царь, а мужик, оказались и теперь, на шестом месяце революции, ядовитейшим оружием, которым изменники продолжали отрывать народ от Государя.
Село Покровское осталось далеко за кормой, а Николай, неутомимо шагая по палубе взад и вперёд, продолжал раздумывать о Друге, чудесным образом излечивавшем Алексея, о ненависти, которую этот мужик вызывал к себе у вельмож и некоторых многогрешных иерархов Церкви, о его мученической смерти… Его размышления постепенно перешли на то, что напрасно он так часто игнорировал добрые советы Александры, из которых некоторые, как он понимал, были навеяны Другом, черпавшим их из глубин народного разума.
«Да-а… В апреле 15-го года Александра писала мне, ссылаясь на мнение Григория, что не надо созывать Государственную думу… – припоминал он. – Я её созвал – и что получил в ответ от «народных» представителей?.. Крамолу и подкоп под правительство… В ноябре Аликс сообщала о том, что Друг советует начать наступление около Риги… Но я не стал приказывать этого Алексееву, хотя позже выяснилось, что был бы полный успех и можно было отодвинуть немцев далеко на юго-запад… Наверное, напрасно я обижал Александру, отвечая в письмах на её беспокойство, что «мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными» и что «ответственность несу я и поэтому желаю быть свободным в своём выборе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246