В ней начальник Штаба Ставки сообщал: им получено телеграфное донесение военного министра Беляева, где он уведомляет, что восстание разгорается, остались верными лишь четыре роты и один эскадрон и он покинул военное министерство, где находился у аппарата прямого провода; что необходимо «ответственное министерство»; что думские деятели, руководимые Родзянкой, ещё смогут остановить всеобщий развал и что потеря каждого часа уменьшает надежду на восстановление порядка…
В салоне, во время общего завтрака, уютно позвякивали на ходу поезда приборы и посуда, а чтобы не волновать Государя, который не хотел обсуждать острую ситуацию в столице даже со свитскими, разговор вели вокруг всяких банальностей. Сразу после завтрака, не выкурив обычной папиросы, Император снова удалился в свой кабинет.
Он закрыл за собой дверь, отгородился от шума, говора придворных, запаха пищи. Несмотря на ясный день, у него стояла какая-то тёмная вуаль перед глазами, разболелась голова и снова прокололо в сердце. Но теперь ему не надо было держать маску бесстрастия и спокойствия. Он устало прислонился лбом к холодному оконному стеклу, темнота перед глазами почти рассеялась. Головная боль не проходила. Он выпил облатку из тех, что давно валялись в ящике письменного стола, приготовленные профессором Фёдоровым для Аликс. Немного полегчало.
Перед ним на столе белел листок давешней телеграммы Алексеева. Николай уже стал ясно понимать, что его генерал-адъютант сознательно подыгрывает Родзянке, нагнетая панику вокруг военного бунта в Петрограде. Но ведь он же сказал Алексееву, уезжая из Могилёва, что после подавления мятежа он дарует «ответственное правительство». Неужели Алексеев ещё не понял, что он не цепляется за власть ради власти, а ищет только блага и спокойствия России? Но могут ли алексеевы, родзянки, гучковы хорошо распорядиться той частью власти, которую он теперь готов им предоставить? Проверять их способности во время Большой Войны небезопасно для России, но что иное возможно ещё сделать, чтобы удовлетворить ненасытный голод этих волков, алчущих власти?.. Надо бросить им пока кость, о которой он думал ещё вчера, после прощального разговора с Алексеевым… Да, в этой ситуации надо сделать шаг навстречу Думе и, как предполагалось в разговоре с Алексеевым, предоставить Родзянке выбор не всех министров. Назначение глав ведомств Двора, военного, морского и иностранных дел следует оставить за собой, да и весь Кабинет министров на деле должен быть ответственным перед ним, а не перед Думой. Если эту прерогативу дать Думе, то очень скоро она, забрав палец, отхватит всю руку…
Государь набросал короткий текст телеграммы Родзянке, назначая его, вместо князя Голицына, Председателем Совета, министров и предлагая ему выехать для доклада на одну из станций между Вязьмой и Петроградом. На первой же станции, где был телеграф, депеша ушла. Напряжения в состоянии Николая она не сняла. Император продолжал думать о мрачном клубке завязавшихся проблем…
Около трёх часов дня был получен ответ от Родзянки, что он выезжает навстречу. Потянулись томительные часы ожидания. От Вязьмы до Лихославля, где была следующая остановка царского поезда, на протяжении шести часов не было никаких новых известий. Николай до обеда просидел в одиночестве в своём кабинете. Он хотел работой занять время, но докладов и других бумаг, требующих его разбора, не было. Принялся читать «Записки о галльской войне» Гая Юлия Цезаря, но, несмотря на простоту и ясность стиля выдающегося политика и военачальника Древнего Рима, он прочитал только 20-й отрывок из 6-й книги:
«20. В общинах наиболее благоустроенных существует строгий закон, чтобы всякий, кто узнает от соседей – будет ли это просто болтовня или определённая молва – нечто касающееся общественных интересов общин, доносил властям и не сообщал никому другому, так как опыт показал, что ложные слухи часто пугают людей безрассудных и неопытных, толкают их на необдуманные действия и заставляют принимать ответственные решения по важнейшим делам. Власти, что найдут нужным скрыть, скрывают, а то, что найдут полезным, объявляют народу, но вообще о государственных делах позволяется говорить только в народном собрании…»
«Подумать только!.. Это писалось за пятьдесят лет до Рождества Христова!.. А как своевременно звучит тезис о роли слухов и сплетен в нарушении общественного спокойствия!..» – мелькнула мысль у Николая, и он, отвлёкшись от книги, вновь окунулся в горечь размышлений о сегодняшнем дне. Его мозг искал быстрого и достойного выхода из ситуации, куда загонял монархию «общественное» мнение. Но он был отрезан от внешнего мира не только тем, что оттуда перестали поступать проверенные факты, информация и комментарии разных сторон. Традиции самодержавия, складывавшиеся десятилетиями вокруг трона, многолетние привычки самого Николая, не поощрявшего служебные разговоры в присутствии тех кто не имел к делу прямого отношения, отсутствие рядом близкого друга, которого у него не было с младых лет в силу характера и воспитания Государя, – всё это ввергало его в страшное одиночество. Он чувствовал, что его загоняют в ловушку и что полуответственного правительства оппозиции будет недостаточно. Особенно беспокоило поведение Алексеева. Теперь он полностью был уверен, что всё писаное и говореное ему об участии начальника Штаба Ставки в заговоре было истинной правдой…
Воейков, потерявший всю свою беспечность и легкомыслие, принёс в Лихославле в кабинет царю странную телеграмму, полученную от инженера-путейца, севшего в царский поезд для следования по его участку. Дворцовый комендант сам не понял истинного смысла циркуляра, но Государь с полуслова уловил его:
«По поручению комитета Государственной думы я сего числа занял министерство путей сообщения и объявляю приказ Председателя Государственной думы: «Железнодорожники! Старая власть…»
«Родзянко уже рассылает приказы, словно он не подотчётный мне премьер правительства, а хозяин в моём доме… Я стал для него «старая власть»…» – отвлёкся от чтения Николай. Потом снова уткнулся в телеграмму.
«…Старая власть, создавшая разруху всех отраслей государственного управления, оказалась бессильной…»
«Вот ведь как лжёт, поганый боров! – рассердился Государь. – Не успел ещё разрушить со своей Думой Россию, только начал, а уже вновь клевещет!.. Как жаль, что я не послушал совета Аликс и не повесил его в ноябре с Милюковым и Гучковым на одной осине!..»
«…Государственная дума взяла в свои руки создание новой власти. Обращаюсь к вам от имени Отечества, от вас зависит теперь спасение Родины, – она ждёт от вас больше, чем исполнения долга, – она ждёт подвига.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246
В салоне, во время общего завтрака, уютно позвякивали на ходу поезда приборы и посуда, а чтобы не волновать Государя, который не хотел обсуждать острую ситуацию в столице даже со свитскими, разговор вели вокруг всяких банальностей. Сразу после завтрака, не выкурив обычной папиросы, Император снова удалился в свой кабинет.
Он закрыл за собой дверь, отгородился от шума, говора придворных, запаха пищи. Несмотря на ясный день, у него стояла какая-то тёмная вуаль перед глазами, разболелась голова и снова прокололо в сердце. Но теперь ему не надо было держать маску бесстрастия и спокойствия. Он устало прислонился лбом к холодному оконному стеклу, темнота перед глазами почти рассеялась. Головная боль не проходила. Он выпил облатку из тех, что давно валялись в ящике письменного стола, приготовленные профессором Фёдоровым для Аликс. Немного полегчало.
Перед ним на столе белел листок давешней телеграммы Алексеева. Николай уже стал ясно понимать, что его генерал-адъютант сознательно подыгрывает Родзянке, нагнетая панику вокруг военного бунта в Петрограде. Но ведь он же сказал Алексееву, уезжая из Могилёва, что после подавления мятежа он дарует «ответственное правительство». Неужели Алексеев ещё не понял, что он не цепляется за власть ради власти, а ищет только блага и спокойствия России? Но могут ли алексеевы, родзянки, гучковы хорошо распорядиться той частью власти, которую он теперь готов им предоставить? Проверять их способности во время Большой Войны небезопасно для России, но что иное возможно ещё сделать, чтобы удовлетворить ненасытный голод этих волков, алчущих власти?.. Надо бросить им пока кость, о которой он думал ещё вчера, после прощального разговора с Алексеевым… Да, в этой ситуации надо сделать шаг навстречу Думе и, как предполагалось в разговоре с Алексеевым, предоставить Родзянке выбор не всех министров. Назначение глав ведомств Двора, военного, морского и иностранных дел следует оставить за собой, да и весь Кабинет министров на деле должен быть ответственным перед ним, а не перед Думой. Если эту прерогативу дать Думе, то очень скоро она, забрав палец, отхватит всю руку…
Государь набросал короткий текст телеграммы Родзянке, назначая его, вместо князя Голицына, Председателем Совета, министров и предлагая ему выехать для доклада на одну из станций между Вязьмой и Петроградом. На первой же станции, где был телеграф, депеша ушла. Напряжения в состоянии Николая она не сняла. Император продолжал думать о мрачном клубке завязавшихся проблем…
Около трёх часов дня был получен ответ от Родзянки, что он выезжает навстречу. Потянулись томительные часы ожидания. От Вязьмы до Лихославля, где была следующая остановка царского поезда, на протяжении шести часов не было никаких новых известий. Николай до обеда просидел в одиночестве в своём кабинете. Он хотел работой занять время, но докладов и других бумаг, требующих его разбора, не было. Принялся читать «Записки о галльской войне» Гая Юлия Цезаря, но, несмотря на простоту и ясность стиля выдающегося политика и военачальника Древнего Рима, он прочитал только 20-й отрывок из 6-й книги:
«20. В общинах наиболее благоустроенных существует строгий закон, чтобы всякий, кто узнает от соседей – будет ли это просто болтовня или определённая молва – нечто касающееся общественных интересов общин, доносил властям и не сообщал никому другому, так как опыт показал, что ложные слухи часто пугают людей безрассудных и неопытных, толкают их на необдуманные действия и заставляют принимать ответственные решения по важнейшим делам. Власти, что найдут нужным скрыть, скрывают, а то, что найдут полезным, объявляют народу, но вообще о государственных делах позволяется говорить только в народном собрании…»
«Подумать только!.. Это писалось за пятьдесят лет до Рождества Христова!.. А как своевременно звучит тезис о роли слухов и сплетен в нарушении общественного спокойствия!..» – мелькнула мысль у Николая, и он, отвлёкшись от книги, вновь окунулся в горечь размышлений о сегодняшнем дне. Его мозг искал быстрого и достойного выхода из ситуации, куда загонял монархию «общественное» мнение. Но он был отрезан от внешнего мира не только тем, что оттуда перестали поступать проверенные факты, информация и комментарии разных сторон. Традиции самодержавия, складывавшиеся десятилетиями вокруг трона, многолетние привычки самого Николая, не поощрявшего служебные разговоры в присутствии тех кто не имел к делу прямого отношения, отсутствие рядом близкого друга, которого у него не было с младых лет в силу характера и воспитания Государя, – всё это ввергало его в страшное одиночество. Он чувствовал, что его загоняют в ловушку и что полуответственного правительства оппозиции будет недостаточно. Особенно беспокоило поведение Алексеева. Теперь он полностью был уверен, что всё писаное и говореное ему об участии начальника Штаба Ставки в заговоре было истинной правдой…
Воейков, потерявший всю свою беспечность и легкомыслие, принёс в Лихославле в кабинет царю странную телеграмму, полученную от инженера-путейца, севшего в царский поезд для следования по его участку. Дворцовый комендант сам не понял истинного смысла циркуляра, но Государь с полуслова уловил его:
«По поручению комитета Государственной думы я сего числа занял министерство путей сообщения и объявляю приказ Председателя Государственной думы: «Железнодорожники! Старая власть…»
«Родзянко уже рассылает приказы, словно он не подотчётный мне премьер правительства, а хозяин в моём доме… Я стал для него «старая власть»…» – отвлёкся от чтения Николай. Потом снова уткнулся в телеграмму.
«…Старая власть, создавшая разруху всех отраслей государственного управления, оказалась бессильной…»
«Вот ведь как лжёт, поганый боров! – рассердился Государь. – Не успел ещё разрушить со своей Думой Россию, только начал, а уже вновь клевещет!.. Как жаль, что я не послушал совета Аликс и не повесил его в ноябре с Милюковым и Гучковым на одной осине!..»
«…Государственная дума взяла в свои руки создание новой власти. Обращаюсь к вам от имени Отечества, от вас зависит теперь спасение Родины, – она ждёт от вас больше, чем исполнения долга, – она ждёт подвига.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246