— Я спросил тогда, нет ли у нее татуировок.
— Вот это и была та самая неожиданность. Твой папа не думал, что ты к ним подойдешь и заговоришь; ему стало очень больно.
— Кто эта девушка?
— Моя сестра, актриса, — сказала Ингрид, — не кинозвезда, но в Норвегии знаменита, играет в театре. Я убедила твоего папу взять ее с собой. Я думала, это будет отличный урок твоей мамаше — она все время говорила ему, когда он сможет тебя увидеть, что он должен для этого делать, словом, командовала им, как хотела. Она даже указывала ему, кого с собой приводить!
— Я знаю.
— Ну вот я и подговорила его взять с собой мою сестру и разыграть спектакль, словно она по уши влюблена в Уильяма. Я им сказала: "Пусть эта шлюха думает, что вы влюблены! Пусть она думает, что вся ложь, которой она до отвала кормит Джека, стала правдой!" Но тут ты взял и подошел к ним, они не знали, что делать. Разумеется, у твоей мамы началась истерика, и она тебя увела. Она всегда тебя уводила.
— Так и есть, — сказал Джек.
— Твой папа сказал мне: "Возможно, прощение лучший метод, Ингрид". Но я возразила ему, что против Алисы методов нет, ее ничем не проймешь. Ведь ты так и не пронял ее, Джек?
— Нет, против нее нет приема.
— Твой папа сказал мне: "Ингрид, Господь желает, чтобы мы прощали друг друга". В этой фразе заключено все, что я знаю про его религиозность, Джек.
За окном стемнело, в Стенспаркене стало безлюдно, единственным светом в квартире оставалась свеча на столе.
— Джек, гляди, как темно, — шепнула ему на ухо Ингрид, — для меня ты все тот же маленький мальчик. Я не могу отпустить тебя одного домой в такой час.
У нее был такой тон, словно это — еще одно нетрудное решение, каких масса в ее квартире. Тут все решения принимались без труда.
Целоваться с Ингрид Амундсен было легко, почти как с любой другой женщиной; правда, она, когда глотала, издавала какой-то странный звук, но Джеку он не показался неприятным. Джек гладил татуировку на груди у Ингрид, "неправильную" работу своей матери, там, где ее с такой радостью трогали дети.
Грудей у Ингрид считай что не было, а синие вены на руках ярко просвечивали сквозь почти золотистую кожу — точно так, как он помнил. Еще одна вена начиналась у горла и спускалась между ее крошечных грудей; она пульсировала, словно там у нее под кожей жил какой-то зверек. Наверное, он-то и мешал ей говорить по-человечески. Вены Джек запомнил без ошибок.
— Я часто думала, кто из нас был сильнее травмирован, но ведь в итоге мы с тобой получились нормальные, правда? — спросила Джека Ингрид; ее голос в этот миг показался ему ужасным.
— Да, наверное, — сказал Джек; он совсем не чувствовал себя нормальным, а как себя чувствует Ингрид, не мог сказать. Вокруг нее существовала некая аура грусти, с которой она смирилась. Нетрудно представить, какое впечатление она поначалу производит на окружающих и как от этого страдает. Джек даже разозлился на ее сына — почему он уехал в этот Берген, что, не мог остаться в Осло с матерью?
И однако жизнь Ингрид, ее цельность, ее здоровье — несмотря на затрудненную речь, она не калека, а нормальный человек, так ему казалось — привлекала Джека куда больше, чем жизнь Андреаса Брейвика, уж какая она у него там была. Слова Андреаса — мол, Ингрид ни в чем не сумела добиться успеха — показались теперь Джеку заносчивыми, высокомерными (не говоря уж о том, что он попросту не прав). Она такая красивая женщина, несмотря ни на что; Алисе не составило труда заставить Джека поверить, что Ингрид и Уильям любовники (но какой мужчина отказался бы стать любовником Ингрид?).
— Конечно, нигде твоему папе уже не было так плохо, как в Колене, — сказала Ингрид, — но проблемы с твоей мамашей никак не хотели решаться. Во всяком случае, в Хельсинки эта история не закончилась. Алиса там из кожи вон лезла, только бы побольнее его задеть; но она не сумела добиться желаемого. У меня такое впечатление, что в Хельсинки у твоей матери начал кончаться бензин.
Джек был того же мнения.
— А что произошло в Хельсинки?
— Я всего не знаю, Джек. Алиса попробовала разрушить одну пару, это были две лесбиянки, но потерпела неудачу. Они обе переспали с ней, с удовольствием, наверное (а может, и нет), но остались друг с другом!
— А что это за женщины?
— Студентки из музыкального училища, ученицы твоего отца, лучшие, как и я с Андреасом. Одна из них играла на органе, другая — на виолончели.
— Ритва и Ханнеле — лесбиянки? — сделал круглые глаза Джек.
— Имена знакомые, — сказала Ингрид, — но дело не в них; главное — твоя мать не получила, чего хотела. Но и папа твой тоже.
— Ты поддерживала с ним связь?
— Да, пока он не переехал в Амстердам, — ответила Ингрид. — Оттуда он мне уже не писал, и я ничего не знала. После Хельсинки я потеряла его след.
Поцелуи стали увлекательнее, с речью у нее и правда проблемы, но что касается поцелуев — никаких! Что-то, правда, не так во рту — что-то у нее там дрожит, может, последствия травмы или чего-то в этом роде, в общем, не важно, главное, эта дрожь возбуждала Джека.
Наверное, не время ее сейчас спрашивать, но тут в голову Джеку пришла мысль — она же переписывалась с папой, пусть и только пока он жил в Хельсинки. Может, за этим что-то кроется?
— Ингрид, у вас с папой что-то было? В романтическом смысле, я имею в виду?
— Какой плохой мальчик! Как ты можешь задавать такие вопросы даме! — расхохоталась Ингрид. — Твой папа был красавец и милый человек, но не мой тип. Для начала слишком мал ростом.
— Ниже меня?
— Немного ниже, но не сильно. Разумеется, в положении лежа у меня с ним ничего не было! — снова рассмеялась она и схватила Джека за пенис; этот "жест" он давно научился воспринимать как знак, что собеседнице надоел данный конкретный разговор и она хочет, так сказать, сменить тему.
— Значит, я тоже не твой тип? — спросил он.
Она все смеялась — самый естественный звук, который она способна воспроизвести (не считая игры на пианино).
— У меня свои причины спать с тобой, Джек, — только и сказала она ему.
— Какие же?
— Я тебе скажу, но сначала мы займемся любовью — один раз, а потом второй, третий, и так до бесконечности; вот после этого я тебе скажу, обещаю.
В ее голосе звучали страсть и нетерпение. Джек начал с того, что поцеловал ее татуировку, это ей очень понравилось.
Утром он разбудил ее, снова поцеловав татуировку; как на нее ни смотри, кажется, будто она истекает кровью. Ингрид, не открывая глаз, улыбнулась.
— Да-да, продолжай, — сказала она, Джек продолжил. — Если будешь целовать меня там, я расскажу тебе, каким представляю себе ад.
Тут она распахнула глаза — видимо, ад это такая тема, что просыпаешься. Джек, конечно, целовал ее, как она просила.
— Если ты делаешь людям больно, если ты делаешь это сознательно, то попадаешь в ад, — сказала Ингрид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266