"Похоже, действительно, не дура", – решил он.
– А все-таки, разговаривать с симпатичными девушками о политике это не совсем хорошо, – с каким-то необъяснимым самому себе упорством произнес он. (Бирштейн при этом быстро взглянул на него и усмехнулся.) – Наверное, было бы правильнее и интереснее говорить о музыке, искусстве или о чем-нибудь ещё… Кстати… В этот выходной мой приятель устраивает вечеринку – он фотожурналист в "Вашингтон пост"… Там будет проходить выставка его работ – соберется интересная компания: журналисты, репортеры, кое-кто из богемы… Вам может понравиться… А возможно и пригодится для работы… Я, думаю, я смогу достать для вас приглашение… Если у Вас, конечно, нет других планов…
И Стивен выжидательно посмотрел на Наташу.
– Идет! – просто ответила Наташа.. Она вырвала листок из блокнота, написала свой телефон и протянула ему листок. – Позвоните мне накануне и мы обо всем договоримся… О'кей?
Стивен вспомнил эту их первую встречу и улыбнулся, а затем взглянул на жену, вытянувшуюся на их широкой супружеской постели, снова удивляясь ее удивительно совершенным линиям тела, мимоходом отмечая про себя, что даже после семи лет совместной жизни, его не перестают волновать ее изящно изогнутый в форме мандолины стан, небольшие холмики грудей с нераскрывшимися розовыми бутончиками сосков, и нежные полные губы…
– Слушай, я всегда забывал тебя спросить, – сказал он, осторожно касаясь ее ладони. – Тогда, в первый раз, когда мы встретились с тобой на радиостанции, ты совсем не боялась? У тебя ведь не было ни капли смущения на лице…
Наташа тихонько засмеялась в ответ.
– Жутко боялась… А во время передачи… Я боялась покраснеть под твоим взглядом.. А ещё, что это заметят остальные… Ведь когда ты только вошел, ты мне сразу понравился, но потом, когда ты меня стал рассматривать, как рыбку в аквариуме, я просто разозлилась…. Пришел тут какой-то, понимаешь, и все должны прыгать перед ним на задних лапках… А я вот назло не буду!
У Стивена от такого заявления удивленно подпрыгнули вверх брови.
– Да-а? – растерянно протянул он и в глазах у него сначала появилось изумление, а затем насмешка. Повернувшись на бок, он облокотился на согнутую в локте руку, а затем уже ровным голосом сказал. – И чего, оказывается, только не узнаешь через семь лет… Ладно… Расскажи-ка, как у вас там дела на радио?
Но Наташа в ответ грустно вздохнула.
– Так себе… Раньше, когда мы для Союза были почти единственным источником, откуда они могли что-то узнавать, было интереснее… А теперь у них гласность – теперь они совершенно свободно печатают то, за что раньше их сажали.. Мы еще сами ничего не знаем, а у них это уже во всех газетах, и по радио, и по телевидению. Сегодня мы проигрываем и в оперативности, и в информативности… Так, что нам вообще могут срезать финансирование…
– Не переживай… Сегодня есть эта гласность, завтра может и не быть… Никто вас ничего не урежет…
– Я не переживаю… – откликнулась Наташа. – В случае чего, перейду в музыкальную редакцию… Кстати, я тебе тут не показывала ещё… Хочешь послушать одну интересную вещицу?
И не дожидаясь ответа мужа, она легко спрыгнула с широкой, смятой кровати, накинула халат и подошла к магнитофону. Порывшись и достав из ящика серванта аудиокассету, она вставила ее магнитофон и нажала кнопку воспроизведения. Тихий шелест пленки из квадратных динамиков, сменился звуком тревожного колокольного перезвона.
Медленный темп музыки и тихий без напряжения мужской голос, как нельзя кстати подходили к расслабленному состоянию Стива. Он снова откинулся на подушку и продолжал лежать, умиротворенно слушая музыку. Правда, было еще что-то, что заставляло вслушиваться в песню: какая-то режущая проникновенность текста и боль в голосе певца, который пел по-русски про Россию, обманутую и забытую.
– Кто это? – наконец спросил он.
– Это Таликов… В России он ещё почти неизвестен, только несколько лирических песен… Но у него есть кое-что и посерьезней… Вот, послушай!
Наташа перемотала кассету и все тот же голос, но теперь уже сильный и требовательный запел о страшной перемалывающей системе, и о всеобщем рабском унижении… Голос изобличал, протестовал, звучал то вызовом, то насмешкой.
– Ну, как? Пожалуй, получше, чем Высоцкий будет! Настоящая бомба под Михайлова! – сказала Наташа, а затем выключила магнитофон, подошла к кровати и сказала насмешливо. – Ладно, лежебока… Вставай, а то весь выходной так проваляемся… Мы же вроде с тобой сегодня в кино собирались…
А у Сосновских тем временем шла вторая неделя пребывания в Израиле. Последняя их неделя нахождения на Земле обетованной, последняя, потому что ничего не происходило – несмотря на то, что Борис Моисеевич оставил заявку на поиск работы в службе занятости, предложений пока не поступало… По большому счету, вряд ли их можно было ждать столь быстро, да и не столь это уже было важно, раз уж они решили возвращаться в Союз, но события неожиданно закрутились сразу же после того, как Сосновские подали заявление на второе гражданство. Через день после этого в бывшей квартире Шабсонов раздался странный телефонный звонок. К телефону подошёл Борис Моисеевич, по привычке рассчитывая услышать голос кого-нибудь из Шабсонов.
– Добрый вечер. Это господин Сосновский? – спросил его по-русски незнакомый мужской голос.
– Да… Простите, с кем я разговариваю? – Борис Моисеевич от неожиданности даже на какое-то мгновение опешил.
– Борис Моисеевич, Вас беспокоят из департамента иммиграции. Меня зовут Моше Лавин, я звоню по поводу вашего обращения о получении гражданства. У нас возникли к вам некоторые вопросы. Вам необходимо прибыть к нам завтра к 10-00.
Произнесено это было ровным и спокойным тоном, но столь безапелляционно и категорично, что сразу становилось ясно, что возражать или спорить бессмысленно.
– Мне необходимо прибыть одному? – несколько озадаченно спросил Борис Моисеевич.
– Да, лучше одному! – ответил голос и сразу же после этого в телефонной трубке послышались короткие гудки отбоя. Борис Моисеевич озадаченно положил трубку на место и задумался.
Утром следующего дня ровно в десять, как и было назначено, он зашел в департаменте иммиграции в кабинет Моше Лавина, где чиновник с узким, симпатичным лицом, не поднимаясь, молча показал ему ладонью на стул.
"Не слишком-то вежливо!" – ответил про себя Борис Моисеевич, но стоило ему занять предложенное место, как чиновник сразу же приступил к делу.
– Борис Моисеевич! – сказал он с явным нажимом в голосе. – Вы несколько спутали наши планы своим прошением о втором гражданстве…
Борис Сосновский, откашлявшись, как будто у него запершило в горле, сказать по правде, был несколько обескуражен таким началом разговора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
– А все-таки, разговаривать с симпатичными девушками о политике это не совсем хорошо, – с каким-то необъяснимым самому себе упорством произнес он. (Бирштейн при этом быстро взглянул на него и усмехнулся.) – Наверное, было бы правильнее и интереснее говорить о музыке, искусстве или о чем-нибудь ещё… Кстати… В этот выходной мой приятель устраивает вечеринку – он фотожурналист в "Вашингтон пост"… Там будет проходить выставка его работ – соберется интересная компания: журналисты, репортеры, кое-кто из богемы… Вам может понравиться… А возможно и пригодится для работы… Я, думаю, я смогу достать для вас приглашение… Если у Вас, конечно, нет других планов…
И Стивен выжидательно посмотрел на Наташу.
– Идет! – просто ответила Наташа.. Она вырвала листок из блокнота, написала свой телефон и протянула ему листок. – Позвоните мне накануне и мы обо всем договоримся… О'кей?
Стивен вспомнил эту их первую встречу и улыбнулся, а затем взглянул на жену, вытянувшуюся на их широкой супружеской постели, снова удивляясь ее удивительно совершенным линиям тела, мимоходом отмечая про себя, что даже после семи лет совместной жизни, его не перестают волновать ее изящно изогнутый в форме мандолины стан, небольшие холмики грудей с нераскрывшимися розовыми бутончиками сосков, и нежные полные губы…
– Слушай, я всегда забывал тебя спросить, – сказал он, осторожно касаясь ее ладони. – Тогда, в первый раз, когда мы встретились с тобой на радиостанции, ты совсем не боялась? У тебя ведь не было ни капли смущения на лице…
Наташа тихонько засмеялась в ответ.
– Жутко боялась… А во время передачи… Я боялась покраснеть под твоим взглядом.. А ещё, что это заметят остальные… Ведь когда ты только вошел, ты мне сразу понравился, но потом, когда ты меня стал рассматривать, как рыбку в аквариуме, я просто разозлилась…. Пришел тут какой-то, понимаешь, и все должны прыгать перед ним на задних лапках… А я вот назло не буду!
У Стивена от такого заявления удивленно подпрыгнули вверх брови.
– Да-а? – растерянно протянул он и в глазах у него сначала появилось изумление, а затем насмешка. Повернувшись на бок, он облокотился на согнутую в локте руку, а затем уже ровным голосом сказал. – И чего, оказывается, только не узнаешь через семь лет… Ладно… Расскажи-ка, как у вас там дела на радио?
Но Наташа в ответ грустно вздохнула.
– Так себе… Раньше, когда мы для Союза были почти единственным источником, откуда они могли что-то узнавать, было интереснее… А теперь у них гласность – теперь они совершенно свободно печатают то, за что раньше их сажали.. Мы еще сами ничего не знаем, а у них это уже во всех газетах, и по радио, и по телевидению. Сегодня мы проигрываем и в оперативности, и в информативности… Так, что нам вообще могут срезать финансирование…
– Не переживай… Сегодня есть эта гласность, завтра может и не быть… Никто вас ничего не урежет…
– Я не переживаю… – откликнулась Наташа. – В случае чего, перейду в музыкальную редакцию… Кстати, я тебе тут не показывала ещё… Хочешь послушать одну интересную вещицу?
И не дожидаясь ответа мужа, она легко спрыгнула с широкой, смятой кровати, накинула халат и подошла к магнитофону. Порывшись и достав из ящика серванта аудиокассету, она вставила ее магнитофон и нажала кнопку воспроизведения. Тихий шелест пленки из квадратных динамиков, сменился звуком тревожного колокольного перезвона.
Медленный темп музыки и тихий без напряжения мужской голос, как нельзя кстати подходили к расслабленному состоянию Стива. Он снова откинулся на подушку и продолжал лежать, умиротворенно слушая музыку. Правда, было еще что-то, что заставляло вслушиваться в песню: какая-то режущая проникновенность текста и боль в голосе певца, который пел по-русски про Россию, обманутую и забытую.
– Кто это? – наконец спросил он.
– Это Таликов… В России он ещё почти неизвестен, только несколько лирических песен… Но у него есть кое-что и посерьезней… Вот, послушай!
Наташа перемотала кассету и все тот же голос, но теперь уже сильный и требовательный запел о страшной перемалывающей системе, и о всеобщем рабском унижении… Голос изобличал, протестовал, звучал то вызовом, то насмешкой.
– Ну, как? Пожалуй, получше, чем Высоцкий будет! Настоящая бомба под Михайлова! – сказала Наташа, а затем выключила магнитофон, подошла к кровати и сказала насмешливо. – Ладно, лежебока… Вставай, а то весь выходной так проваляемся… Мы же вроде с тобой сегодня в кино собирались…
А у Сосновских тем временем шла вторая неделя пребывания в Израиле. Последняя их неделя нахождения на Земле обетованной, последняя, потому что ничего не происходило – несмотря на то, что Борис Моисеевич оставил заявку на поиск работы в службе занятости, предложений пока не поступало… По большому счету, вряд ли их можно было ждать столь быстро, да и не столь это уже было важно, раз уж они решили возвращаться в Союз, но события неожиданно закрутились сразу же после того, как Сосновские подали заявление на второе гражданство. Через день после этого в бывшей квартире Шабсонов раздался странный телефонный звонок. К телефону подошёл Борис Моисеевич, по привычке рассчитывая услышать голос кого-нибудь из Шабсонов.
– Добрый вечер. Это господин Сосновский? – спросил его по-русски незнакомый мужской голос.
– Да… Простите, с кем я разговариваю? – Борис Моисеевич от неожиданности даже на какое-то мгновение опешил.
– Борис Моисеевич, Вас беспокоят из департамента иммиграции. Меня зовут Моше Лавин, я звоню по поводу вашего обращения о получении гражданства. У нас возникли к вам некоторые вопросы. Вам необходимо прибыть к нам завтра к 10-00.
Произнесено это было ровным и спокойным тоном, но столь безапелляционно и категорично, что сразу становилось ясно, что возражать или спорить бессмысленно.
– Мне необходимо прибыть одному? – несколько озадаченно спросил Борис Моисеевич.
– Да, лучше одному! – ответил голос и сразу же после этого в телефонной трубке послышались короткие гудки отбоя. Борис Моисеевич озадаченно положил трубку на место и задумался.
Утром следующего дня ровно в десять, как и было назначено, он зашел в департаменте иммиграции в кабинет Моше Лавина, где чиновник с узким, симпатичным лицом, не поднимаясь, молча показал ему ладонью на стул.
"Не слишком-то вежливо!" – ответил про себя Борис Моисеевич, но стоило ему занять предложенное место, как чиновник сразу же приступил к делу.
– Борис Моисеевич! – сказал он с явным нажимом в голосе. – Вы несколько спутали наши планы своим прошением о втором гражданстве…
Борис Сосновский, откашлявшись, как будто у него запершило в горле, сказать по правде, был несколько обескуражен таким началом разговора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155