Братья принялись отвешивать друг другу приятельские тычки. В конце концов Фаха Эджо отскочил в сторону, ухмыльнулся и поманил брата пальцем. Поначалу Эли идти не хотел, но потом, с выражением крайней усталости и скуки на лице, недовольно кряхтя, поднялся на короткие толстые ноги и поковылял следом за братом. В сопровождении собаки и сопливого мальчугана они пробирались между шатрами и кибитками.
Амеде не нравился братец Фахи Эджо. Толстяк не наведывался в деревню вместе с остальными метисами. Он явился один, несколько дней назад, прикатил в обшарпанной ваганской кибитке. В деревне он остановился по пути к Куатани от другой стоянки метисов, располагавшейся далеко на побережье. Эли утверждал, что дело у него срочное, но тем не менее в деревне задержался, соблазненный едой и уютом, если можно было назвать грязный поселок метисов уютным. Эли Оли Али был ленив и вспыльчив, и, похоже, ссориться с ним не следовало. Его младший братец утверждал, что он — важная шишка.
Амеда в это верила с трудом. Чтобы метис был важной шишкой? Толстяк болтал, будто бы ездил за своей сестрой, которую намеревался продать в городе. Девушку он держал взаперти, в кибитке, и ее никто в глаза не видел, но поговаривали, будто бы девушка необыкновенно хороша, намного красивее любой из метисок. Уж если кто мог выручить за нее хорошие деньги, так это Эли Оли Али — по крайней мере, так утверждали сами метисы.
Амедой владело волнение пополам с отвращением. Вчера в какое-то мгновение Фаха Эджо вдруг с жаром объявил, что им хорошо бы бежать в Куатани, отправиться вместе с братцем Эли. Эли их непременно возьмет с собой, обязательно! Но уж если метис-толстяк смеялся над собственным братом, то тем более он бы посмеялся над Амедой. Как-то раз он осклабился, погладил ее руку и поинтересовался, девочка она или мальчик. «Если ты — девочка, — промурлыкал он, — у меня найдется для тебя хо-орошая работенка!»
Посреди ночи, проснувшись в караван-сарае, на жестком матрасе, Амеда услыхала, как со стороны поселка метисов доносятся грубые, визгливые песни. Девочка зажала уши ладонями, ощутила странную, отчаянную беспомощность, и ее щеки жарко зарделись. И все же она согласилась участвовать в последнем — глупом и рискованном — замысле Фахи Эджо.
Они поднялись на вершину утеса. Вокруг вились крикливые чайки — до тех пор, пока толстяк не крикнул: «Кыш!» и не швырнул обглоданную кость вниз с обрыва. Пес обиженно залаял, Эли Оли Али дал ему пинка, и тот устремил обиженный взгляд на сопливого мальчугана.
Фаха Эджо, ухмыляясь, показал брату лампу.
— Ну, что скажешь?
Толстяк, вздохнув, взял из рук Фахи Эджо подношение, повертел в пухлых руках, выпятил нижнюю губу, поскреб усы и небритый подбородок. Физиономия у Эли Оли Али была засаленная, под ногтями чернели полумесяцы грязи.
Наконец он проговорил:
— Этим ты хотел расплатиться за хмельной сок Куа? Пф-ф-ф!
— Пф-ф-ф? — оскорбился Фаха Эджо и принялся расхаживать по утесу, расписывая достоинства лампы. Он был убежден в том, что лампа настолько хороша, что такую не постеснялся бы иметь даже визирь при дворе самого богатого из владык. Разве лампа не отличалась редкостной красотой? Разве она не являла собой шедевр тончайшего мастерства? Разве она не могла украсить собой самый прекрасный дворец, самый священный алтарь? Мудрейший из имамов, держа в руках такую лампу, мог бы возносить хвалы Терону, а принцесса, наследница престола, могла бы принести клятву при вступлении в брак.
Фаха Эджо шагнул к брату и проговорил заговорщицким шепотом:
— Да разве с такой лампой не засияли бы еще ярче красы Доны Белы?
Толстяк разгневался и сердито швырнул лампу. Она, звякнув, ударилась о камни. Эли Оли Али схватил брата за горло:
— Не смей говорить о моей сестрице неуважительно!
Фаха Эджо прохрипел:
— Нет... Нет! Я говорю только о лампе!
— Мусор, а не лампа! — выпалил Эли Оли Али, поддел лампу ногой, и та бы покатилась вниз с обрыва, если бы ее не успел схватить сопливый мальчишка. Расхохотавшись, он принялся выплясывать на каменистом склоне, размахивая лампой, как захваченным в бою трофеем. Лампа сверкнула в лучах солнца.
Фаха Эджо вырвался на волю.
— Братец Эли, — возмутился он, — ты же обещал...
— Обещал — за хорошую вещь!
— Я и принес хорошую вещь!
— Ты говорил, что это будет драгоценность, диковинка, которую не стыдно показать при дворе! — с укоризной воскликнул Эли Оли Али и презрительно глянул на Амеду. — Ты за кого меня принимаешь, пацанка! А? — Он обвел рукой панораму сверкающего под солнцем залива. — Если хочешь знать, в вашей распрекрасной столице есть люди, которые отвалят не один кошель золота за бурдюк — всего за один бурдюк! — напитка Куа! А вы приносите мне какой-то мерзкий старый светильник! Вы что, не понимаете, что я — важный торговец? Не понимаете, что мне приходится сражаться за место под солнцем с самим Каска Даллой?
Это имя Эли упоминал нередко — оно то и дело слетало с его жирных губ, пока метисы жили неподалеку от деревни. Похоже, оно принадлежало какому-то заклятому сопернику, из-за которого Эли мог лишиться прибыльной торговли. Предназначив для продажи свою красавицу-сестру, он надеялся нанести проклятому конкуренту сильнейший удар. Он заявлял, что что-то хорошее можно купить только у него, Эли Оли Али.
— Думаете, там так легко, в Куатани, а? — разглагольствовал толстяк, размахивая руками. — Думаете, я в золоте купаюсь и могу монетами швыряться направо и налево? Лампа! Пш-ш-ш! Да был бы я таким глупцом, Каска уже давно бы меня переплюнул! Тьфу! Лампа! Вот уж невидаль, право слово!
Покачав головой и тем самым обозначив свое мнение о невежестве нынешней молодежи, толстяк развернулся и вразвалку зашагал вниз по склону. Унылый пес нехотя поплелся за ним.
— Терон его раздери! — выругался Фаха Эджо, выхватил у мальчишки лампу и уже был готов зашвырнуть ее в море, но что-то его удержало, и он упрятал ее под рубаху.
Сопливый племянник Фахи Эджо принялся скулить и причитать из-за потери новой игрушки, но пастух свирепо зарычал на него. Мальчишка испугался и убежал следом за отцом. Фаха Эджо погнался за ним.
Добежав до поселка, пастух остановился возле первой попавшейся кибитки и в сердцах стукнул по ее стенке глиняной трубкой. Амеда чувствовала себя виноватой. На какое-то мгновение она испугалась того, что ее друг сейчас на нее набросится, и как же она обрадовалась, когда пастух процедил сквозь зубы:
— Вот свинья! Какое Каске Далле дело до нас? Да я об заклад готов побиться — Эли сам хлещет напиток Куа!
Амед с готовностью поддержала друга, но втайне порадовалась. Пить напиток Куа — это было страшным грехопадением. Пусть в городе существовали курильни, где люди вдыхали дым эша и маши и прочих опасных растений, привозимых из Джарвела, пусть на каждом базаре продавали всевозможные порошки и снадобья, зерна и листья, от употребления которых у человека могла весело закружиться голова или начаться сказочные видения или сны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182