Каро тучнел, сжирал неимоверное количество каши и супа, портил воздух в квартире и храпел по ночам, но экс-мадемуазель Потелиос никак не могла расстаться с ним.
— Que veux-tu,— говорила она мужу,— je suis quand meme une vieille romantique l.
Шушкевич делал из этого вывод, что некогда между его женой и стариком Билинским существовали какие-то романтические отношения, но ни обстановка, ни настроение не располагали его заняться этим далеким и никого уже не интересующим прошлым. Их супружеская жизнь, лишенная страстей, размеренно текла по кругу между светлыми комнатками с натертыми до блеска полами, биржей и банковскими подвалами.
Некоторое оживление в квартирку на Вспульной вносил Адась Пшебия-Ленцкий. Появлялся он довольно редко, по уж если приходил, то засиживался подолгу и благоговейно выслушивал длинные речи Шушкевича. Дядюшка то посвящал его в обстоятельства дела по наследству старой княгини Билинской, то рассказывал об акциях (в том числе и акциях Суэцкого канала), которые достались в Париже наследникам Миколая Потоцкого. У молодого человека глаза разгорались, когда он слушал рассказы о всех этих акциях, трансакциях и столкновениях интересов. Его приводили в восторг подвиги, совершенные Ротшильдами или Терещенками в начале их великой финансовой карьеры. Адась уходил поздно, и дядюшка, разумеется тайком от жены, совал ему в карман несколько злотых. Размечтавшийся юноша еще долго бродил по освещенным улицам Варшавы. Унаследованная от дядюшки добродетель бережливости боролась в нем со стремлением пойти по стопам Гуца или Ярослава Потоцкого, иногда он даже заглядывал в какое-нибудь злачное место, где встречал своих состоятельных коллег по Высшей школе сельского хозяйства. Со временем он научился выуживать у своего дядюшки мелкие суммы на водку и втянулся в компанию блестящих корпорантов из помещичьих семей, которым отнюдь не импонировало приставленное к его фамилии слово «Пшебия».
От внимания Шушкевича не укрылось то обстоятельство, что за последние четыре года, то есть примерно с момента возвращения из Парижа, молодой Мышинский все чаще исчезал из Варшавы, из особняка на Брацкон, и подолгу, иной раз по месяцу, жил в Коморове. Эту неожиданную тягу к сельскому уединению Шушкевич решил употребить на пользу дела. Прежде всего он расторг договор о сдаче Коморова в аренду. Осенью 1930 года он переговорил с Янушем, и было решено продать часть упавших в цене бумаг, купить на эти деньги грузовик, построить в Коморове парники и теплицы, разбить большой фруктовый сад (черешни и вишни) и таким образом поднять доходность имения. Януш решил переселиться в Коморов и на оставшиеся деньги привел в порядок дом. Расставаясь с братом, Марыся Билинская расчувствовалась и подарила ему свой подержанный легковой автомобиль Всеми коморовскими делами усиленно занялся Адась Ленц-кий, и, хотя он постоянно жил в Варшаве, теперь стал все чаще и чаще появляться в усадьбе. Коморов находился в сорока пяти километрах от Варшавы, и за час оттуда можно было добраться до столицы. Ранней весной 1931 года Януш окончательно переселился в Коморов и чувствовал себя здесь не то чтобы счастливым, но, во всяком случае, очень спокойным.
VI
Весна и одиночество действовали на Януша успокаивающе, даже исцеляюще. Он ложился очень рано, еще задолго до конца длинного дня, и просыпался утром отдохнувшим. Затем читал вчерашние газеты и выходил во двор. Теперь за овином с южной стороны виднелся обширный черешневый сад; маленькие деревца, привязанные к кольям, тянулись четкими шеренгами, словно клетки на английском пледе. Возле сада белела металлическими ребрами новая оранжерея, повернутая одним боком к югу, с рассадником у входа. Это было царство нового садовника, бородатого Фибиха.
Фибих работал здесь с января; рядом с оранжереей уже виднелись плоские прямоугольники парниковых рам, а сразу же за нею возвышались два остроконечных конуса: куча чернозема и дымившаяся, как вулкан, куча перегноя.
Однажды мартовским утром, когда в вышине торопливо скользили недосягаемые и светлые облака, а небо между ними казалось белесым, как Северное море, Януш вышел в сад в особо приподнятом расположении духа. Два работника в комбинезонах опрыскивали черешневые деревца, а возле оранжереи маленький Метек Козик рубил хворост, которым ее еще слегка подтапливали. Когда Януш вошел в стеклянное сооружение, оттуда острее, чем обычно, пахнуло теплом и запахами земли и растений. Высокая сочная ботва помидоров уже кудрявилась у стен. В рассаднике сидел Фибих и пикировал мельчайшие, едва различимые невооруженным глазом ростки бегонии из одного ящика в другой. Фибих хотел, чтобы основой садового хозяйства Коморова стали цветы и ранние овощи. Под столом, вкопанные в песок, виднелись огромные корневища далии, выбросившие длинные бледно-зеленые ростки. Сейчас там возилась сестра Метека, очаровательная Хельця, которая обрезала ростки далии и сажала их в горшочки, а потом относила эти горшочки в оранжерею, где уже стояли декоративные драцены, бегонии и хеллеборусы.
Увидев Януша, Фибих прервал свое занятие и, держа в руке заостренную палочку, с улыбкой обратился к нему:
— Вот увидите, какие у нас будут осенью красивые цветочки.
Он отложил палочку и показал Янушу лежащие на клочке
бумаги семена стрелиции — черные блестящие зернышки, к которым были словно прикреплены пушистые хвостики оранжевого цвета.
— Это самый удивительный цветок из тех, что мы выращиваем,— сказал садовник.— Он похож на птичью голову.
Януш молча посмотрел па причудливые семена.
— И знаете, их очень охотно покупают.
— Ага,— недоверчиво буркнул Мышинский.
Хельця глянула на него из-под своего стола, продолжая обрезать ростки далии.
Тут вошел Метек и сказал Янушу, что какая-то женщина хочет его видеть. Януш удивился, Коморов был, по сути дела, захолустьем, и Мышинский не ждал никаких визитов. Он велел просить и пошел в оранжерею, в которой никого не было.
Когда вошла маленькая худая женщина, Януш сначала не узнал ее. Она протянула ему руку и, очень смущенная, жалобно улыбнулась.
— Вы меня не узнаете? Ничего удивительного. Мы не виде
лись десять лет, даже больше. Я Згожельская.
Янушу стало не по себе.
— О, это вы! — сказал он.— Нет, как же, помню. А что поделывает ваш отец?
— Отец умер,— ответила Зося Згожельская таким тоном, словно это произошло за несколько часов до их встречи. Потом добавила: — Шесть лет назад.
На минуту воцарилось молчание.
— Какая чудесная оранжерея! — вдруг сказала Зося, оглядываясь.— Давно вы ее построили?
— Нынешней осенью,— ответил Януш и замолчал в ожидании.
Но Зося облокотилась о стол с декоративными растениями и в молчании принялась теребить пестрый лист серебристой бегонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
— Que veux-tu,— говорила она мужу,— je suis quand meme une vieille romantique l.
Шушкевич делал из этого вывод, что некогда между его женой и стариком Билинским существовали какие-то романтические отношения, но ни обстановка, ни настроение не располагали его заняться этим далеким и никого уже не интересующим прошлым. Их супружеская жизнь, лишенная страстей, размеренно текла по кругу между светлыми комнатками с натертыми до блеска полами, биржей и банковскими подвалами.
Некоторое оживление в квартирку на Вспульной вносил Адась Пшебия-Ленцкий. Появлялся он довольно редко, по уж если приходил, то засиживался подолгу и благоговейно выслушивал длинные речи Шушкевича. Дядюшка то посвящал его в обстоятельства дела по наследству старой княгини Билинской, то рассказывал об акциях (в том числе и акциях Суэцкого канала), которые достались в Париже наследникам Миколая Потоцкого. У молодого человека глаза разгорались, когда он слушал рассказы о всех этих акциях, трансакциях и столкновениях интересов. Его приводили в восторг подвиги, совершенные Ротшильдами или Терещенками в начале их великой финансовой карьеры. Адась уходил поздно, и дядюшка, разумеется тайком от жены, совал ему в карман несколько злотых. Размечтавшийся юноша еще долго бродил по освещенным улицам Варшавы. Унаследованная от дядюшки добродетель бережливости боролась в нем со стремлением пойти по стопам Гуца или Ярослава Потоцкого, иногда он даже заглядывал в какое-нибудь злачное место, где встречал своих состоятельных коллег по Высшей школе сельского хозяйства. Со временем он научился выуживать у своего дядюшки мелкие суммы на водку и втянулся в компанию блестящих корпорантов из помещичьих семей, которым отнюдь не импонировало приставленное к его фамилии слово «Пшебия».
От внимания Шушкевича не укрылось то обстоятельство, что за последние четыре года, то есть примерно с момента возвращения из Парижа, молодой Мышинский все чаще исчезал из Варшавы, из особняка на Брацкон, и подолгу, иной раз по месяцу, жил в Коморове. Эту неожиданную тягу к сельскому уединению Шушкевич решил употребить на пользу дела. Прежде всего он расторг договор о сдаче Коморова в аренду. Осенью 1930 года он переговорил с Янушем, и было решено продать часть упавших в цене бумаг, купить на эти деньги грузовик, построить в Коморове парники и теплицы, разбить большой фруктовый сад (черешни и вишни) и таким образом поднять доходность имения. Януш решил переселиться в Коморов и на оставшиеся деньги привел в порядок дом. Расставаясь с братом, Марыся Билинская расчувствовалась и подарила ему свой подержанный легковой автомобиль Всеми коморовскими делами усиленно занялся Адась Ленц-кий, и, хотя он постоянно жил в Варшаве, теперь стал все чаще и чаще появляться в усадьбе. Коморов находился в сорока пяти километрах от Варшавы, и за час оттуда можно было добраться до столицы. Ранней весной 1931 года Януш окончательно переселился в Коморов и чувствовал себя здесь не то чтобы счастливым, но, во всяком случае, очень спокойным.
VI
Весна и одиночество действовали на Януша успокаивающе, даже исцеляюще. Он ложился очень рано, еще задолго до конца длинного дня, и просыпался утром отдохнувшим. Затем читал вчерашние газеты и выходил во двор. Теперь за овином с южной стороны виднелся обширный черешневый сад; маленькие деревца, привязанные к кольям, тянулись четкими шеренгами, словно клетки на английском пледе. Возле сада белела металлическими ребрами новая оранжерея, повернутая одним боком к югу, с рассадником у входа. Это было царство нового садовника, бородатого Фибиха.
Фибих работал здесь с января; рядом с оранжереей уже виднелись плоские прямоугольники парниковых рам, а сразу же за нею возвышались два остроконечных конуса: куча чернозема и дымившаяся, как вулкан, куча перегноя.
Однажды мартовским утром, когда в вышине торопливо скользили недосягаемые и светлые облака, а небо между ними казалось белесым, как Северное море, Януш вышел в сад в особо приподнятом расположении духа. Два работника в комбинезонах опрыскивали черешневые деревца, а возле оранжереи маленький Метек Козик рубил хворост, которым ее еще слегка подтапливали. Когда Януш вошел в стеклянное сооружение, оттуда острее, чем обычно, пахнуло теплом и запахами земли и растений. Высокая сочная ботва помидоров уже кудрявилась у стен. В рассаднике сидел Фибих и пикировал мельчайшие, едва различимые невооруженным глазом ростки бегонии из одного ящика в другой. Фибих хотел, чтобы основой садового хозяйства Коморова стали цветы и ранние овощи. Под столом, вкопанные в песок, виднелись огромные корневища далии, выбросившие длинные бледно-зеленые ростки. Сейчас там возилась сестра Метека, очаровательная Хельця, которая обрезала ростки далии и сажала их в горшочки, а потом относила эти горшочки в оранжерею, где уже стояли декоративные драцены, бегонии и хеллеборусы.
Увидев Януша, Фибих прервал свое занятие и, держа в руке заостренную палочку, с улыбкой обратился к нему:
— Вот увидите, какие у нас будут осенью красивые цветочки.
Он отложил палочку и показал Янушу лежащие на клочке
бумаги семена стрелиции — черные блестящие зернышки, к которым были словно прикреплены пушистые хвостики оранжевого цвета.
— Это самый удивительный цветок из тех, что мы выращиваем,— сказал садовник.— Он похож на птичью голову.
Януш молча посмотрел па причудливые семена.
— И знаете, их очень охотно покупают.
— Ага,— недоверчиво буркнул Мышинский.
Хельця глянула на него из-под своего стола, продолжая обрезать ростки далии.
Тут вошел Метек и сказал Янушу, что какая-то женщина хочет его видеть. Януш удивился, Коморов был, по сути дела, захолустьем, и Мышинский не ждал никаких визитов. Он велел просить и пошел в оранжерею, в которой никого не было.
Когда вошла маленькая худая женщина, Януш сначала не узнал ее. Она протянула ему руку и, очень смущенная, жалобно улыбнулась.
— Вы меня не узнаете? Ничего удивительного. Мы не виде
лись десять лет, даже больше. Я Згожельская.
Янушу стало не по себе.
— О, это вы! — сказал он.— Нет, как же, помню. А что поделывает ваш отец?
— Отец умер,— ответила Зося Згожельская таким тоном, словно это произошло за несколько часов до их встречи. Потом добавила: — Шесть лет назад.
На минуту воцарилось молчание.
— Какая чудесная оранжерея! — вдруг сказала Зося, оглядываясь.— Давно вы ее построили?
— Нынешней осенью,— ответил Януш и замолчал в ожидании.
Но Зося облокотилась о стол с декоративными растениями и в молчании принялась теребить пестрый лист серебристой бегонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178