— Ты пессимист,— шепнул Генрик.— Ну-ка, ложись спать. Расстели плед.
— Нет, я не пессимист. Разве можно назвать пессимистом человека, который верит?
— Во что же ты веришь, дорогой мой Януш?
— Верю в человека, в человечность, в истину... Я во все верю. Только ничего не знаю.
— Тогда ложись спать.
Генрик подвинулся па лавке. Януш кое-как примостился рядом, положив под голову рюкзак.
— Жизнь — это, конечно, не роман,— заключил художник.
— И тем не менее она страшно увлекательна,— сказал Януш и почему-то вспомнил имение, владельцем которого он недавно стал.
VII
Когда они приехали в Закопане, там, разумеется, шел дождь. И все же они отправились на Халю. Стоял густой туман, горы затянуло плотной пеленой, и даже внизу ничего не было видно в двух шагах. То тут, то там выныривали из молока блестящие еловые стволы или заросли карликовой сосны, похожие на притаившееся войско. Слышно было, как позванивают в тумане колокольца, привязанные к шеям коров и баранов. Глухой звук этих колокольцев доносился отовсюду, то удаляясь, то приближаясь. Целый день просидели Януш с Генриком у горного приюта Бустрицких. Под ними утопали в тумане груды серых камней, завезенных сюда для постройки приюта Татрского общества, а дальше была сплошная мгла. Янушу вообще не верилось, что там внизу горы.
В приюте вместе с ними находились какой-то чахоточный поэт из Вильно и двое подростков лет по пятнадцати — шестнадцати. Один был светловолосый, его звали Рудзек, а другого, брюнета, звали Петрусь. Весь день они либо ели чернику с простоквашей, либо играли в покер костяшками домино. Янушу и Генрику было так скучно, что под конец и они стали играть с мальчиками. Генрик выигрывал, Януш проигрывал, а подростки заливались смехом без всякой, впрочем, причины. За ужином к ним подсел чахоточный поэт и начал рассказывать всякие были и небылицы о приключениях в горах. Больше всего, конечпо, он рассказывал о таинственной Замарлой Турне, на хребте которой погибло столько молодых людей. Сама Турня утопала сейчас в белой каше, и невозможно было представить себе, как она выглядит. Подростки слушали, развесив уши. Поэт потягивал чай с ромом, и его рассказы становились все красочнее. Тем временем мгла сгустилась, стало совсем темно, и приют Бустрицких окутало такое молчание, какое бывает только в горах. Перед сном Януш вышел из дому и немного постоял, опершись на изгородь из сухих еловых жердей. Он сразу попал во власть горной тишины. Внизу, видимо там, где громоздились камни, журчало нечто удивительно музыкальное —- даже не верилось, что это ручей. За короткий миг Янушем овладело глубокое спокойствие. Варшавские переживания, мысли о Париже уплыли далеко-далеко, скатились в пропасть; вечная людская суета показалась такой никчемной. «Зачем люди страдают, раз здесь такой покой?» — подумал он, сознавая при этом, что покой этот не могильный.
На следующий день погода не изменилась, хотя барометр неуклонно полз вверх. Невзирая на туман собравшиеся в приюте решили пройти через Заврат к Морскому Оку. Погода может измениться, рассуждали они, а пустое времяпрепровождение в приюте ничего не дает. Застегнули рюкзаки, скатали одеяла. Видимость стала чуть получше, но туман стал оседать росой, крупные капли покрыли одежду. Все выпили горячего молока. Перед домом, присев на лавку у стола, сколоченного из неоструганных досок, виленский поэт играл на губной гармонике. Играл он неважно, кое-как выводил мелодию, и фальшивые, сдвоенные ноты звучали, как жалобный птичий писк. Когда Януш и Генрик вместе с Рудзеком и Петрусем пошли по тропинке вниз, их долго еще преследовала жалкая мелодия гармоники, точно отголосок слабого дыхания чахоточного поэта.
Потом они перешли на широкую, удобную и пологую тропу, которая вела к Черному озеру. Края тропы поросли карликовой сосной, кустиками черники, дождевые капли, скатываясь с них, обрызгивали путешественников. Время от времени Януш срывал мокрую ягоду, пачкая себе пальцы. У ягоды был привкус горной воды и запах еловой хвои, она горчила, как смола.
Когда они подошли к Черному озеру, туман немного поднялся над водой. Гор по-прежнему не было видно, но стальная гладь озера уходила вдаль, и камни в глубокой воде сверкали, как синеватые жемчужины. Тропинкой, теперь уже узкой, они начали обходить озеро. Тропка становилась все круче, и озеро, оставшееся справа, уходило вниз. На нем, как могилка, как сброшенная в воду детская колыбель, чернел островок, заросший чахлой сосной.
Они медленно входили в туман, неторопливо поднимаясь по каменистому склону, осыпавшемуся у них под ногами. Подростки, которые сначала без умолку болтали, сейчас притихли и шли, посапывая. Петрусь повернулся к Янушу, чтобы задать какой-то вопрос, и Януш заметил, что лицо его стало багровым. Появились первые скобы. Вершина гладкой скалы утопала в тумане, и казалось, что ее блестящая поверхность уходит в бесконечность. На высоте Мерзлого озера, которое они, правда, не смогли разглядеть, показался первый снег. Выше снег покрывал даже тропу, а ближе к вершине железные скобы и цепи обледенели и обжигали ладони. Последние уступы измучили Япуша, и ему уже хотелось поскорее добраться до перевала. Мальчики отстали и поднимались с трудом. Один из них, оступившись на сыпучем щебне, скатился на несколько метров вниз и, похоже, сильно испугался. Справа, в скалах над Старым Завратом, над большой снеговой площадкой, замаячила в тумане статуя девы Марии, которую когда-то доставил сюда ксендз Столярчик.
По ту сторону хребта туман был не менее густой и к тому же какой-то неспокойный. Он водоворотами устремлялся снизу вверх, клубился над хребтом и снова падал вниз. На перевале дул холодный ветер, так что задерживаться там не стоило. Януш молча смотрел на стремительное передвижение тумана, Генрик окликнул подростков, которые сильно отстали и теперь задубевшими пальцами хватались за последние скобы.
Петрусь раньше своего друга взошел на вершину и как-то совсем иначе взглянул на Генрика.
— Я не знал, что в горах так страшно,— сказал он. Генрик в ответ рассмеялся.
— И вовсе не страшно, а хорошо.
— Хорошо, конечно,— Петрусь никак не мог отдышаться,— но и страшно.
Дождались Рудзека и начали спуск в Долину Пяти озер. Возвышавшиеся неподалеку отвесные скалы, казалось, упирались в небо. Черные скользкие громады исчезали в высоте, врезавшись в молочно-белое небо. Вершин не было видно.
И лишь когда они спустя час оказались в центре Долины Пяти озер, пелена густого тумана начала рассеиваться; расщелины и обрывы приобрели четкие очертания, открылись горные дали, и вдруг вся эта масса тумана устремилась вверх, начала редеть, распадаться на клочья и пряди, и за какую-нибудь минуту вся округа, дикая и мрачная, обнажилась и предстала под солнечными лучами во всем своем великолепии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178