Просто он хотел утомиться, чтобы, вернувшись, повалиться на постель и уснуть как убитый. Он старался хранить свой здоровый и крепкий организм и спать так, чтобы не видеть снов. Потому что стоило только увидеть сон, как сразу же являлась Зося — то как видение, то как вполне реальный образ,—иногда она стучала в дверь спальни, а иной раз только приоткрывала дверь и заглядывала в щелку. Это было хуже всего, потому что тогда ее не было видно. Во сне Януш знал, что это Зося, что она стоит за дверью, ищет ребенка, а для него у нее нет ни сочувственного взгляда, ни знака любви, она просто заглядывает в их тесную коморовскую спальню — нет ли там ребенка. Януш старался тогда указать ей детскую, «садовую» комнату, прямо возле сеней, где Мальвинка спала, пока не замерло ее сердце; все хотел сказать: «Она там», но не мог двинуться, а Зося стояла за дверью и ждала, когда же он отдаст ей девочку. Как-то раз он пронзительно закричал: «Нет ее, нет, нет, ты же сама забрала!» Крик его прозвучал в ночи ужасающе, он сам это понял. И тогда он услышал тихий стук как раз из той комнаты, где жила Мальвинка. Кто-то стучал ему, как в тюрьме — в стену. Это была Ядвига, которая и после смерти ребенка жила в этой комнате. Только потом, гораздо позднее, переселилась она в комнату за кухней.
Ядвига появилась в Коморове совсем естественно. Еще на последних месяцах беременности Зосе пришло в голову попросить Досю Вевюрскую порекомендовать ей няньку, потому что чувствовала она себя все хуже и не надеялась, что сможет кормить новорожденного. Дося заговорила о «Жермене»-Ядвиге. И Дося и Зося знали, что Ядвига долго не удерживается на одном месте из-за несносного характера и что непоседа она, каких не сыщешь. Но как бы то ни было, обе решили, что «всякое бывает, а вдруг девчонка и привяжется к малышу» и что, может быть, все сложится наилучшим образом.
Правда, Зося питала к Ядвиге довольно странные и сложные чувства. После того вечера в филармонии, когда Ядя вела себя так дерзко, Зося просто боялась ее и все никак не могла решиться вызвать ее в Коморов и доверить ей ребенка. С другой стороны, Ядвига чем-то привлекала ее, Зося знала, что девушка привязана к Янушу, благодарна ему за заботу о дяде и за все, что Януш сделал, чтобы добиться для Вевюрского смягчения приговора (правда, это ему не удалось). Она знала, что с Ядвигой ей будет трудно, и в то же время понимала, что ни на кого другого не сможет положиться.
Януш навсегда запомнил день, когда Ядвига приехала в Коморов. Время от времени ему снился и этот эпизод. К крыльцу, через двор, который Януш не любил и к которому никак не мог привыкнуть, через этот самый двор ехала в дождь небольшая желтая бричка. Она направлялась к дому — и все не могла доехать, а тогда, наяву, доехала. И Януша вместо ожидаемого беспокойства охватил глубокий покой: наконец-то в Коморове есть живой, энергичный человек.
Последние недели перед родами Зося лежала, она была очень слабая. Предполагалось, что она поедет в больницу в Варшаву, но роды начались неожиданно, хорошо еще, акушерку успели привезти из Сохачева. «Садовая» комната быстро преобразилась в родильную палату. Ядвига выскоблила ее до блеска. Все прошло быстро и без осложнений. Януш был в спальне и точно сквозь сон, хотя и бодрствовал все это время, услышал голос нового человека, которому отныне предстояло жить и занять огромное место в его жизни.
Зося умерла спустя десять дней, причины ее смерти так и остались невыясненными. После родов она очень ослабела и все время лежала. Силы возвращались к ней понемногу, но все-таки возвращались. И вдруг хлынула горлом кровь — она хлестала, как из раны. Немедленно послали за врачом. Автомобиль доставил его через три четверти часа, но врач застал Зосю уже без сознания. Януш, склонившись над нею, звал: «Зося, Зося!» —но она не открывала глаз. Разметавшиеся по подушке черные волосы ее дурно пахли от пота.
Никогда потом она не снилась ему такой — бледная, в постели, сломленная болезнью, не снилась она ему и в образе матери крошечной Мальвинки, с малюткой на руках. Она являлась ему здоровой, расхаживала по коморовским комнатам, точно по своему хозяйству, на ней обычно была либо светлая блузка, в которой она венчалась, либо другая, с красным рисунком, в которой он впервые увидел ее, когда приехал в Коморов. И когда среди ночи Януш слышал, как она подходит к двери и, слегка приоткрыв ее, смотрит на него, на спальню, на все вокруг, он, даже не видя ее, знал, как она одета. Дешевенькая блузка с красными узорами имела особое, символическое значение, и всегда в том, что было на Зосе, когда она приходила к нему ночью, таился какой-то скрытый, но глубокий смысл. Во сне этот смысл был ему понятен, но стоило проснуться, как он уже не мог объяснить его, не мог ясно и вразумительно ответить самому себе на вопрос, который задавала Зося.
Ведь она же знала — на то и материнский инстинкт,— что дочка не будет жить. А может быть, и не знала? Разве придавала бы она такое значение имени ребенка — Мальвина, имени покойной матери? Разве стала бы называть крошку этим сочным, ярким именем, если бы знала, что ребенок не будет жить? Врач сразу же после родов сказал, что у девочки врожденный порок сердца, причем порок неизлечимый, и что она не проживет и полгода. Но Мальвинка прожила ровно семь месяцев. Она уже начинала лепетать что-то Янушу и Ядвиге, когда они склонялись над ее постелькой. Мучительнее всего были эти сны. Потом Януш припомнил, что начались они с того самого дня, когда умерла Зося. Когда под утро он забылся тяжелым сном, ему вдруг привиделось, что он не то в карете, не то даже в открытой коляске едет венчаться с Ариадной. Коляска запряжена четверкой белых коней, Ариадна в белом подвенечном платье с фатой, а вместо букета на руке у нее лежит ребенок,— жалкий, худой, с движениями обезьянки,— и поглядывает на него маленькими желтыми глазками. Ариадна держит Януша под руку, вот она крепко прижалась к нему, потому что кони вдруг подняли в воздух коляску вместе с ними и обезьянкой. «Держи меня, держи, не то упаду!» — закричала Ариадна, но тут коляска перевернулась в воздухе и это существо — не то ребенок, не то обезьянка — у них на глазах полетело вниз, растопырив конечности. Януш проснулся с жутким сознанием, что хотя этот сон был и не самым страшным из кошмаров, но именно его он не забудет до конца жизни.
Ночи его теперь состояли из чередования снов и бессонницы, у него было такое чувство, что он постоянно бодрствует, не ощущая при этом реальности окружающего мира. Он заметил — правда, только через некоторое время,— что иногда у него непроизвольно вырывается что-то похожее на стон или прерывистый вздох, какое-то покашливание. Этот пугающий звук даже понравился ему, и со временем он стал вызывать его намеренно — за обедом, прогуливаясь в саду, даже разговаривая с Фибихом или с Билинской, которая считала своим христианским долгом (с годами она становилась все набожнее) как можно чаще навещать брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178