Но лицо уже исполнено этакого достоинства. Раньше при виде приятеля эта мысль не приходила ему в голову, но теперь Януш подумал, что тот великолепно выглядел бы в шляхетском кунтуше.
— Только вот никак ты не можешь добиться, чтобы политика эта была единой,— заключил Януш, вновь с вызовом наклонив голову.— С севера — один сосед, с юга — другой, и взгляды ваши расходятся. Причем по самым кардинальным вопросам.
— Я вижу, ты разбираешься в этом деле,— сказал Антоневский и щелкнул пальцами. При этом он смотрел не на Януша, а куда-то в пространство.— А что ты, собственно, поделываешь?
— Я? — удивился Мышинский.— Занимаюсь хозяйством.
— Где?
— А тут, под Варшавой. В Коморове.
— Что ж это за хозяйство?
— Небольшое именьице. Земельная реформа мне не грозит. Цветы, парниковые овощи...
— О! — вздохнул Антоневский.— Так это, верно, недалеко от моей Мощеницы?
— И что же, ты считаешь, что справишься? — продолжал допытываться Януш, как будто наступая на давнего приятеля. Зося вскинула глаза на мужа. Сейчас он казался ей совсем не таким,, как обычно, ведь она не знала Януша в тот период, когда он дружил с художником.— Да, недаром ты родился на мельнице над Мошеницей,— продолжал Януш.— Ты же мужик... и мельник.
— Кабы знать наверняка...— как-то растерялся под взглядом Мышинского Антоневский.— А то ведь пока что все так неопределенно...
— Все? — продолжал наступать Януш. Антоневский не выдержал.
— Что ты мне здесь политический экзамен устроил! — воскликнул он.— Не то место выбрал. Приходи лучше завтра в гостиницу. Или знаешь что? Приезжай ко мне в Луцк, сам все увидишь. Потолкуем, побеседуем. Вы, варшавяне...
— Ты же только что сказал, что я родился и вырос среди украинцев...
— И вот как уже пообтерся в Варшаве! — рассмеялся Антоневский, показывая свои большие белые зубы.— Однако мы пришли сюда наслаиваться нашим Шиллером и его очаровательной сестрой. Не так ли?
— Верно,— сдался вдруг Януш.— Не знаю, какая муха меня укусила. Ведь меня же эти вопросы в общем-то не интересуют.— И после минуты неловкого молчания спросил: — Значит, у тебя уже нет желания сесть в незнакомый поезд и поехать куда-нибудь далеко-далеко?
Антоневский как-то недоуменно посмотрел на него, видимо, припоминая, где и когда он уже слышал эти слова. Но так и не смог вспомнить.
— Мы что, говорили об этом в Париже? — спросил он.
— Да нет же,— усмехнулся Януш,— гораздо раньше. Когда Париж еще был для нас неосуществимой мечтой, казался нам недоступным...
— Это тогда, в горах?
— В горах.
— Ах, да, вспоминаю,— сказал Антоневский,— вспоминаю. Только ведь это неправда, что мы потом осуществили то, о чем думали в горах. Ничего подобного. Мы осуществили совсем другое.
Януш кивнул.
— А то, что ты сейчас, уже и вовсе иное,— сказал он, сжав локоть Антоневского.
— Да, смею тебя уверить. Совершенно иное. Януш уже хотел было идти.
— А как Ариадна? — спросил Антоневский.— Ты ничего о ней не знаешь?
— Ничего,— холодно ответил Януш и, обращаясь к жене, сказал: — Ну что ж, Зося, пройдем в артистическую.
И подал руку Антоневскому так, словно тот был его дальним знакомым.
VII
Ройская, спускаясь с балкона в антракте, столкнулась па лестнице со Спыхалой. Тот стоял, небрежно прислонясь к стене, и курил. Последнее время цвет лица у Спыхалы был желтый и нездоровый, поговаривали, что у него неважно с легкими да к тому же он очень много работал в министерстве. Ройская обрадовалась встрече. Столько лет не видела она бывшего учителя своих сыновей.
— Добрый день, дорогой Казимеж.
Какой же день, когда вечер? И к тому же так давно никто не называл Спыхалу «дорогим Казимежем». Поэтому он улыбнулся, целуя Ройской руку. Начало разговора настроило его на добродушный и веселый лад. Он вспомнил, что, вообще-то говоря, ему так ни разу и не довелось разговаривать с Ройской с тех памятных одесских дней, когда она заключила их разговор обещанием прислать «для утешения» Олю. Казимеж знал, что Ройская не могла ему простить истории со своей племянницей, и потому обрадовался сердечности, которой его одарила бывшая хозяйка и покровительница. Она, видимо, подумала о том же, так как тоже принялась вспоминать давние времена.
— Давненько я с вами не беседовала, шшалуй, с той поры, со времен Среднего Фонтана,— сказала она, из чего Спыхала заключил, что разговор обещает быть продолжительным. Однако, произнеся эти слова, Ройская замолкла и вдруг посмотрела в сторону окна, точно увидела там, за стеклом, не серо-голубой тон октябрьской ночи, а какой-то далекий пейзаж. Она все молчала, а Спыхала, припомнив, что последний их разговор, девятнадцать лет назад, касался Юзека, понял, что Ройская думает сейчас о сыне. Как бы это перейти к чему-то другому, чтобы не будить таких воспоминаний...
— Эльжуня уже тогда прекрасно пела,— сказала наконец пани Эвелина и, оторвав взгляд от окна, посмотрела на Спыхалу так, точно слова ее заключали совсем иной, особый и более глубокий смысл. Тем не менее Спыхала подхватил эту тему, повторив слова Марии:
— Разумеется, свежесть уже не та, что раньше, но зато выиграла сила интерпретации...
— Не правда ли? — оживилась Ройская.— А какие чудесные песни! Да, Эдгар великий композитор...
Спыхала произнес еще несколько фраз, слышанных от Марии и Гани Доус. Сам он абсолютно не разбирался в музыке, но (неизвестно почему) не хотел в этом признаться. Ройская оживленно поддакивала ему, и Спыхала счел, что на этом разговор и закончится. Хорошо бы свести его к обмену пустыми фразами. Стоит утратить этот уровень — он чувствовал это,— и уже впутаешься в какую-то неприятную и обременительную историю. Но поскольку сказать что-то было нужно, он спросил:
— А что поделывает... ваш сын?
Уже начав эту фразу, он спохватился, что забыл имя ее сына. Поэтому он спросил так странно. Но Ройская сама помогла ему.
— Валерек? — спросила она, чуть нахмурясь.— Живет в Седльцах со своей новой женой. Дочка у них. Очень милый ребенок...
— Я даже не знал, что он женат второй раз,— сказал Спыхала, лишь бы что-нибудь сказать, так как прекрасно знал о разводе Валерека, но как огня боялся сейчас пауз и убегающего за окно взгляда пани Эвелины. В этот момент по лестнице прошла Оля с сыновьями. Спыхала склонился к Ройской и с преувеличенным интересом спросил: — И давно?
— Ах, вот уже несколько лет тянется,— отмахнулась Ройская.— У него же только православный развод, и именно об этом я хотела бы с вами поговорить.
Спыхала выпрямился, и выражение заинтересованности сбежало с его лица. Оля с мальчиками исчезла в дверях, ведущих в зал.
«Значит, все-таки какое-то дело ко мне»,— подумал Спыхала не без удовольствия. Ему приятно было сознавать, что он лицо значительное людям, и очень льстило, когда те думали, будто от него многое зависит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
— Только вот никак ты не можешь добиться, чтобы политика эта была единой,— заключил Януш, вновь с вызовом наклонив голову.— С севера — один сосед, с юга — другой, и взгляды ваши расходятся. Причем по самым кардинальным вопросам.
— Я вижу, ты разбираешься в этом деле,— сказал Антоневский и щелкнул пальцами. При этом он смотрел не на Януша, а куда-то в пространство.— А что ты, собственно, поделываешь?
— Я? — удивился Мышинский.— Занимаюсь хозяйством.
— Где?
— А тут, под Варшавой. В Коморове.
— Что ж это за хозяйство?
— Небольшое именьице. Земельная реформа мне не грозит. Цветы, парниковые овощи...
— О! — вздохнул Антоневский.— Так это, верно, недалеко от моей Мощеницы?
— И что же, ты считаешь, что справишься? — продолжал допытываться Януш, как будто наступая на давнего приятеля. Зося вскинула глаза на мужа. Сейчас он казался ей совсем не таким,, как обычно, ведь она не знала Януша в тот период, когда он дружил с художником.— Да, недаром ты родился на мельнице над Мошеницей,— продолжал Януш.— Ты же мужик... и мельник.
— Кабы знать наверняка...— как-то растерялся под взглядом Мышинского Антоневский.— А то ведь пока что все так неопределенно...
— Все? — продолжал наступать Януш. Антоневский не выдержал.
— Что ты мне здесь политический экзамен устроил! — воскликнул он.— Не то место выбрал. Приходи лучше завтра в гостиницу. Или знаешь что? Приезжай ко мне в Луцк, сам все увидишь. Потолкуем, побеседуем. Вы, варшавяне...
— Ты же только что сказал, что я родился и вырос среди украинцев...
— И вот как уже пообтерся в Варшаве! — рассмеялся Антоневский, показывая свои большие белые зубы.— Однако мы пришли сюда наслаиваться нашим Шиллером и его очаровательной сестрой. Не так ли?
— Верно,— сдался вдруг Януш.— Не знаю, какая муха меня укусила. Ведь меня же эти вопросы в общем-то не интересуют.— И после минуты неловкого молчания спросил: — Значит, у тебя уже нет желания сесть в незнакомый поезд и поехать куда-нибудь далеко-далеко?
Антоневский как-то недоуменно посмотрел на него, видимо, припоминая, где и когда он уже слышал эти слова. Но так и не смог вспомнить.
— Мы что, говорили об этом в Париже? — спросил он.
— Да нет же,— усмехнулся Януш,— гораздо раньше. Когда Париж еще был для нас неосуществимой мечтой, казался нам недоступным...
— Это тогда, в горах?
— В горах.
— Ах, да, вспоминаю,— сказал Антоневский,— вспоминаю. Только ведь это неправда, что мы потом осуществили то, о чем думали в горах. Ничего подобного. Мы осуществили совсем другое.
Януш кивнул.
— А то, что ты сейчас, уже и вовсе иное,— сказал он, сжав локоть Антоневского.
— Да, смею тебя уверить. Совершенно иное. Януш уже хотел было идти.
— А как Ариадна? — спросил Антоневский.— Ты ничего о ней не знаешь?
— Ничего,— холодно ответил Януш и, обращаясь к жене, сказал: — Ну что ж, Зося, пройдем в артистическую.
И подал руку Антоневскому так, словно тот был его дальним знакомым.
VII
Ройская, спускаясь с балкона в антракте, столкнулась па лестнице со Спыхалой. Тот стоял, небрежно прислонясь к стене, и курил. Последнее время цвет лица у Спыхалы был желтый и нездоровый, поговаривали, что у него неважно с легкими да к тому же он очень много работал в министерстве. Ройская обрадовалась встрече. Столько лет не видела она бывшего учителя своих сыновей.
— Добрый день, дорогой Казимеж.
Какой же день, когда вечер? И к тому же так давно никто не называл Спыхалу «дорогим Казимежем». Поэтому он улыбнулся, целуя Ройской руку. Начало разговора настроило его на добродушный и веселый лад. Он вспомнил, что, вообще-то говоря, ему так ни разу и не довелось разговаривать с Ройской с тех памятных одесских дней, когда она заключила их разговор обещанием прислать «для утешения» Олю. Казимеж знал, что Ройская не могла ему простить истории со своей племянницей, и потому обрадовался сердечности, которой его одарила бывшая хозяйка и покровительница. Она, видимо, подумала о том же, так как тоже принялась вспоминать давние времена.
— Давненько я с вами не беседовала, шшалуй, с той поры, со времен Среднего Фонтана,— сказала она, из чего Спыхала заключил, что разговор обещает быть продолжительным. Однако, произнеся эти слова, Ройская замолкла и вдруг посмотрела в сторону окна, точно увидела там, за стеклом, не серо-голубой тон октябрьской ночи, а какой-то далекий пейзаж. Она все молчала, а Спыхала, припомнив, что последний их разговор, девятнадцать лет назад, касался Юзека, понял, что Ройская думает сейчас о сыне. Как бы это перейти к чему-то другому, чтобы не будить таких воспоминаний...
— Эльжуня уже тогда прекрасно пела,— сказала наконец пани Эвелина и, оторвав взгляд от окна, посмотрела на Спыхалу так, точно слова ее заключали совсем иной, особый и более глубокий смысл. Тем не менее Спыхала подхватил эту тему, повторив слова Марии:
— Разумеется, свежесть уже не та, что раньше, но зато выиграла сила интерпретации...
— Не правда ли? — оживилась Ройская.— А какие чудесные песни! Да, Эдгар великий композитор...
Спыхала произнес еще несколько фраз, слышанных от Марии и Гани Доус. Сам он абсолютно не разбирался в музыке, но (неизвестно почему) не хотел в этом признаться. Ройская оживленно поддакивала ему, и Спыхала счел, что на этом разговор и закончится. Хорошо бы свести его к обмену пустыми фразами. Стоит утратить этот уровень — он чувствовал это,— и уже впутаешься в какую-то неприятную и обременительную историю. Но поскольку сказать что-то было нужно, он спросил:
— А что поделывает... ваш сын?
Уже начав эту фразу, он спохватился, что забыл имя ее сына. Поэтому он спросил так странно. Но Ройская сама помогла ему.
— Валерек? — спросила она, чуть нахмурясь.— Живет в Седльцах со своей новой женой. Дочка у них. Очень милый ребенок...
— Я даже не знал, что он женат второй раз,— сказал Спыхала, лишь бы что-нибудь сказать, так как прекрасно знал о разводе Валерека, но как огня боялся сейчас пауз и убегающего за окно взгляда пани Эвелины. В этот момент по лестнице прошла Оля с сыновьями. Спыхала склонился к Ройской и с преувеличенным интересом спросил: — И давно?
— Ах, вот уже несколько лет тянется,— отмахнулась Ройская.— У него же только православный развод, и именно об этом я хотела бы с вами поговорить.
Спыхала выпрямился, и выражение заинтересованности сбежало с его лица. Оля с мальчиками исчезла в дверях, ведущих в зал.
«Значит, все-таки какое-то дело ко мне»,— подумал Спыхала не без удовольствия. Ему приятно было сознавать, что он лицо значительное людям, и очень льстило, когда те думали, будто от него многое зависит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178