Разговор вертелся вокруг предстоящего концерта в театре на Елисейских полях, которым должен был дирижировать не Дезо, а кто-то другой. Бросалась в глаза неискренность разговора.
Наконец Ариадна, щебетавшая с рыжим художником, заметила, что Януш все время молчит и смотрит в окно. Она повернулась к нему:
— Вам, господин граф, все это, наверно, неинтересно, вы недавно в Париже... Как вы себя чувствуете здесь?
«Констатировать вслух то, что и так очевидно, считается в обществе грубой ошибкой»,— подумал Януш и заключил, что Ариадна еще далеко не достаточно «пообтерлась» в большом свете.
— Где здесь? В Париже или у вас? — спросил он.
Ариадна рассмеялась. Такое разграничение походило на дискриминацию. Осторожности ради она не стала уточнять вопрос. И тут как раз вошел Сизо, молодой человек с густой, как шерсть, и черной, как вороново крыло, шевелюрой. Кожа у него была смуглая; тонкий слой грима придавал щекам легкий румянец, а губам яркость. Красивые, большие и грустные глаза составляли полный контраст со всем, что он говорил. Сизо устроился на белой тахте рядом с Ариадной, и теперь уже никому не удавалось вставить ни слова. Поэт говорил только о себе, много, пространно и очень забавно. Слушая его болтовню, Януш перевел глаза на симпатичного американца Гленна, сидевшего в кресле напротив. Его фланелевые брюки небрежно ниспадали на запыленные ботинки, носки болтались живописной вязкой баранок. Американец улыбался, и в его улыбке можно было прочесть и неуверенность, и замешательство, и, пожалуй, восхищение; чертами он немного напоминал Юзека
Ройского, такой же пушок золотился у него над верхней губой, только лицо было чуть более продолговатое. Гленн казался очень милым человеком. Когда уселись за стол, Януш окинул взглядом гостей. Все они, по сути дела, были люди симпатичные, содержательные, незаурядные, и каждый в отдельности наверняка мог бы рассказать Янушу массу интересных вещей, но общепринятые правила хорошего тона принуждали их изрекать какие-то немыслимые «истины», они мололи языком, любой ценой стараясь сострить, пока наконец не сползали на скользкую дорожку сплетен и потом уже стремительно мчались по ней, как санки с ледяной горы. Голухов утверждал, что Массне — самый гениальный композитор в мире; Биби — явившийся позже всех молодой художник с бородой, которая казалась Янушу уродством,— говорил, что не может смотреть на Мопе, потому что тот вульгарен, и что Матисс не умеет пользоваться цветом; Сизо доказывал, что самое красивое зрелище в мире — это ярмарочные тиры с опрокидывающимися фигурками; рыжий художник скептически улыбался и время от времени вставлял словечко; Генрик Антоневский попросту молчал, а писатель-американец прижимал к стене собеседников, задавая им один и тот же наивный вопрос: «pourquoi?» 1 и требуя, чтобы они обосновали свои суждения, которые наверняка лишь секунду назад взбрели им на ум.
Ариадна сидела во главе стола и очень напоминала синицу, когда поворачивала свою маленькую, гладко причесанную головку то к одному, то к другому участнику разговора. На столе рядом с ее прибором стоял телефонный аппарат, очень странный, высокий, покрытый желтым и красным лаком. Аппарат то и дело звонил, и Ариадна с кем-то беседовала, соблюдая ту или иную степень вежливости. Блюда, мерзкие на вкус и не слишком обильные, подавались на чудесном китайском фарфоре. За столом много говорили о выставке прикладного искусства, которая должна была вскоре открыться на Эспланаде Инвалидов. Януш ничего во всем этом не понимал и скучал неимоверно. Дезо и бородатый Биби рассказывали о малом оперном сезоне, который устраивала на свои деньги одна певица, и вволю потешались над программой этих выступлений и над композиторами, писавшими для этой певицы оперы и балеты, хотя среди авторов назывались такие имена, как Стравинский, Равель и Шимановский. Огульное охаивание и мелкие сплетни, составлявшие суть беседы, раздражали Януша. Высокий рыжий художник тоже не принимал участия в разговоре и время от времени пристально поглядывал на Януша. Ариадна, не забывавшая подбавить яду в сплетни, к концу заврака уже не только отвечала на телефонные звонки, но и сама звонила кому-то.
Из общего разговора Януш все же понял, что в «Casino de aris» готовится новая программа под названием «Искушение святого Антония» в декорациях и костюмах Ариадны. Одного не понимал Януш: какие же могут быть костюмы в этом представлены? Святой Антоний в обычной своей хламиде, ну и, разумеется, толпа голых женщин. Однако Ариадна и ее гости бесконечно долго обсуждали эти костюмы.
Потом вернулись пить кофе в комнату с белой стеганой тахтой. Януш заговорил с Виктором Гданским, который показался ему симпатичнее других, хотя тоже не лишен был претенциозности.
— Вы чувствуете себя здесь чужим? — спросил Виктор.-— Еще не освоились в Париже?
— Разве это и есть Париж? — ответил Януш вопросом на вопрос.— Мне кажется, что есть еще какой-то другой Париж.
— Их много, других,— задумчиво произнес Гданский, глядя в окно.— Только неизвестно, который из них подлинный.
— Ну, уж только не этот,— процедил Януш, бросив взгляд на Ариадну, которая притащила в комнату свой неразлучный телефон и теперь снова восседала по-турецки на белой тахте.
По-птичьи наклонив голову, она поочередно выслушивала то Сизо, который произносил свои патетические речи, вытянув вперед руку, вооруженную папиросой, то Дезо, который плел какую-то чепуху и, все громче заливаясь смехом, цинично издевался над высказываниями поэта.
— Мне дорог любой Париж,— сказал Гданский.
— А не кажется ли вам, что когда-нибудь настанет время выбирать? — спросил Януш, серьезно посмотрев на него.
Условившись с Виктором встретиться через неделю, Януш улизнул, ни с кем не попрощавшись.
II
Ариадна, видимо, забеспокоилась, так как на другой же день позвонила Янушу в гостиницу. На этот раз Януш был не очень вежлив, не пытался скрыть усталость и скуку. И почувствовал, что Ариадна задета этим. Она сказала, что тоже придет к Виктору повидаться. Януш положил трубку так, будто откладывал в сторону орудие пытки. Ему уже казалось, что он обрел покой, что все можно считать простым недоразумением, и вдруг его бывшую подругу, видимо, охватило какое-то беспокойство. Сколько воды утекло за эти восемь, нет, даже двенадцать лет. Чего еще мог он ожидать от Ариадны?
Билинская остановилась в отеле «Риц» на Вандомской площади. Януш старался как можно реже встречаться с ней, но как раз в этот день он пообещал ей позавтракать вместе, и пора было ехать. Он сел в метро на станции Сен-Мишель. Линия метро проходила под Сеной, и у Януша каждый раз, когда он проезжал здесь, появлялось странное чувство, будто река течет прямо над его головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Наконец Ариадна, щебетавшая с рыжим художником, заметила, что Януш все время молчит и смотрит в окно. Она повернулась к нему:
— Вам, господин граф, все это, наверно, неинтересно, вы недавно в Париже... Как вы себя чувствуете здесь?
«Констатировать вслух то, что и так очевидно, считается в обществе грубой ошибкой»,— подумал Януш и заключил, что Ариадна еще далеко не достаточно «пообтерлась» в большом свете.
— Где здесь? В Париже или у вас? — спросил он.
Ариадна рассмеялась. Такое разграничение походило на дискриминацию. Осторожности ради она не стала уточнять вопрос. И тут как раз вошел Сизо, молодой человек с густой, как шерсть, и черной, как вороново крыло, шевелюрой. Кожа у него была смуглая; тонкий слой грима придавал щекам легкий румянец, а губам яркость. Красивые, большие и грустные глаза составляли полный контраст со всем, что он говорил. Сизо устроился на белой тахте рядом с Ариадной, и теперь уже никому не удавалось вставить ни слова. Поэт говорил только о себе, много, пространно и очень забавно. Слушая его болтовню, Януш перевел глаза на симпатичного американца Гленна, сидевшего в кресле напротив. Его фланелевые брюки небрежно ниспадали на запыленные ботинки, носки болтались живописной вязкой баранок. Американец улыбался, и в его улыбке можно было прочесть и неуверенность, и замешательство, и, пожалуй, восхищение; чертами он немного напоминал Юзека
Ройского, такой же пушок золотился у него над верхней губой, только лицо было чуть более продолговатое. Гленн казался очень милым человеком. Когда уселись за стол, Януш окинул взглядом гостей. Все они, по сути дела, были люди симпатичные, содержательные, незаурядные, и каждый в отдельности наверняка мог бы рассказать Янушу массу интересных вещей, но общепринятые правила хорошего тона принуждали их изрекать какие-то немыслимые «истины», они мололи языком, любой ценой стараясь сострить, пока наконец не сползали на скользкую дорожку сплетен и потом уже стремительно мчались по ней, как санки с ледяной горы. Голухов утверждал, что Массне — самый гениальный композитор в мире; Биби — явившийся позже всех молодой художник с бородой, которая казалась Янушу уродством,— говорил, что не может смотреть на Мопе, потому что тот вульгарен, и что Матисс не умеет пользоваться цветом; Сизо доказывал, что самое красивое зрелище в мире — это ярмарочные тиры с опрокидывающимися фигурками; рыжий художник скептически улыбался и время от времени вставлял словечко; Генрик Антоневский попросту молчал, а писатель-американец прижимал к стене собеседников, задавая им один и тот же наивный вопрос: «pourquoi?» 1 и требуя, чтобы они обосновали свои суждения, которые наверняка лишь секунду назад взбрели им на ум.
Ариадна сидела во главе стола и очень напоминала синицу, когда поворачивала свою маленькую, гладко причесанную головку то к одному, то к другому участнику разговора. На столе рядом с ее прибором стоял телефонный аппарат, очень странный, высокий, покрытый желтым и красным лаком. Аппарат то и дело звонил, и Ариадна с кем-то беседовала, соблюдая ту или иную степень вежливости. Блюда, мерзкие на вкус и не слишком обильные, подавались на чудесном китайском фарфоре. За столом много говорили о выставке прикладного искусства, которая должна была вскоре открыться на Эспланаде Инвалидов. Януш ничего во всем этом не понимал и скучал неимоверно. Дезо и бородатый Биби рассказывали о малом оперном сезоне, который устраивала на свои деньги одна певица, и вволю потешались над программой этих выступлений и над композиторами, писавшими для этой певицы оперы и балеты, хотя среди авторов назывались такие имена, как Стравинский, Равель и Шимановский. Огульное охаивание и мелкие сплетни, составлявшие суть беседы, раздражали Януша. Высокий рыжий художник тоже не принимал участия в разговоре и время от времени пристально поглядывал на Януша. Ариадна, не забывавшая подбавить яду в сплетни, к концу заврака уже не только отвечала на телефонные звонки, но и сама звонила кому-то.
Из общего разговора Януш все же понял, что в «Casino de aris» готовится новая программа под названием «Искушение святого Антония» в декорациях и костюмах Ариадны. Одного не понимал Януш: какие же могут быть костюмы в этом представлены? Святой Антоний в обычной своей хламиде, ну и, разумеется, толпа голых женщин. Однако Ариадна и ее гости бесконечно долго обсуждали эти костюмы.
Потом вернулись пить кофе в комнату с белой стеганой тахтой. Януш заговорил с Виктором Гданским, который показался ему симпатичнее других, хотя тоже не лишен был претенциозности.
— Вы чувствуете себя здесь чужим? — спросил Виктор.-— Еще не освоились в Париже?
— Разве это и есть Париж? — ответил Януш вопросом на вопрос.— Мне кажется, что есть еще какой-то другой Париж.
— Их много, других,— задумчиво произнес Гданский, глядя в окно.— Только неизвестно, который из них подлинный.
— Ну, уж только не этот,— процедил Януш, бросив взгляд на Ариадну, которая притащила в комнату свой неразлучный телефон и теперь снова восседала по-турецки на белой тахте.
По-птичьи наклонив голову, она поочередно выслушивала то Сизо, который произносил свои патетические речи, вытянув вперед руку, вооруженную папиросой, то Дезо, который плел какую-то чепуху и, все громче заливаясь смехом, цинично издевался над высказываниями поэта.
— Мне дорог любой Париж,— сказал Гданский.
— А не кажется ли вам, что когда-нибудь настанет время выбирать? — спросил Януш, серьезно посмотрев на него.
Условившись с Виктором встретиться через неделю, Януш улизнул, ни с кем не попрощавшись.
II
Ариадна, видимо, забеспокоилась, так как на другой же день позвонила Янушу в гостиницу. На этот раз Януш был не очень вежлив, не пытался скрыть усталость и скуку. И почувствовал, что Ариадна задета этим. Она сказала, что тоже придет к Виктору повидаться. Януш положил трубку так, будто откладывал в сторону орудие пытки. Ему уже казалось, что он обрел покой, что все можно считать простым недоразумением, и вдруг его бывшую подругу, видимо, охватило какое-то беспокойство. Сколько воды утекло за эти восемь, нет, даже двенадцать лет. Чего еще мог он ожидать от Ариадны?
Билинская остановилась в отеле «Риц» на Вандомской площади. Януш старался как можно реже встречаться с ней, но как раз в этот день он пообещал ей позавтракать вместе, и пора было ехать. Он сел в метро на станции Сен-Мишель. Линия метро проходила под Сеной, и у Януша каждый раз, когда он проезжал здесь, появлялось странное чувство, будто река течет прямо над его головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178