И вообще, спрашивает он: "где эта здоровая
русская линия развития?" - да не было б её, как бы мы 1000 лет прожили? уже
и ничего здорового не видит Сахаров в своём отечестве? И особенно изумился,
что я выделил подкоммунистические страдания и жертвы русского и украинского
народов, - не видит он таких превосходящих жертв.
Дождалась Россия своего чуда - Сахарова, и этому чуду ничто так не претило,
как пробуждение русского самосознания! Однако если подумать, то и этого надо
было ожидать, подсказывалось и это предшествующей русской историей: в
национально-нравственном развитии России русский либерализм всегда видел для
себя (и вполне ошибочно) самую мрачную опасность. А с социалистическим
крылом (да даже и с отпочковавшимися коммунистами) они были всё-таки
родственники, через отцов Просвещения. И опять у Сахарова всё та же наивная
вера, что именно свобода эмиграции приведёт к демократизации страны; и
только демократия может выработать "народный характер, способный к разумному
существованию" (о да, несомненно! но если понимать демократию как
устойчивое, действующее народное самоуправление, а не как цветные флаги с
избирательными лозунгами и потом самодовольную говорильню отделившихся в
парламент и хорошо оплачиваемых людей); демократический путь (разумеется,
просто по западному образцу) - "единственный благоприятный для любой страны"
(вот это и есть схема). И бесстрастно диктует Сахаров нашему отечеству
программу "демократических сдвигов под экономическим и политическим
давлением извне". (Давление извне! - американских финансистов? - на кого
надежда!) А по центральному моему предложению в "Письме" - медленному,
постепенному переходу к демократии через авторитарность, Сахаров опять
возражает мимо меня: "я не вижу, почему в нашей стране это [установление
демократии] не возможно в принципе?", - так и я же не спорю с принципом,
только говорю, как опасно делать это рывком.
Конечно, тон выступления Сахарова был неоскорбителен. Но к концу статьи он
резко сменил его. И он был первым, кто назвал мои предложения "потенциально
опасными", "ошибки Солженицына могут стать опасными". А если не прямо они,
то "параллели с предложениями Солженицына" "должны настораживать". И если
ещё не я сам прямо опасен, то неизбежно опасными проявятся какие-то мои
последователи - и к этой-то неотложной опасности было так торопливо его
письмо. Перекрывая болтами мягкость лично ко мне, не упустил он вставить
набатную фразу, и сильно не свою: "Идеологи всегда были мягче идущих за ними
практических политиков". Запасливая фраза, практически-политическая, да
почти ведь в точности взята со страниц Маркса-Энгельса.
И эти-то сахаровские предупреждения, при начале капитулянтского детанта,
пришлись Западу очень ко времени и очень были им подхвачены. По сути, только
вот эти предостережения западная пресса вознесла и повторяла из статьи в
статью, само "Письмо" почти не обсуждая. "Захватывающий дух диалог двух
русских!" - пророчила она, несомненно ожидая, что дискуссия потечёт и
дальше.
И мне - очень хотелось ответить немедленно, конечно. Как и Сахарова, меня
тоже смутило многое у него. Но скромный, малый, щадящий ответ, лишь смягчить
самые выпирающие ошибки оппонента - был бы не в рост поднятым проблемам.
Вопросы - все очень принципиальные, а мы с единомышленниками уже год как
готовили в СССР широкий по охвату самиздатский сборник статей "Из-под глыб"
- да высылка моя сорвала общую работу, теперь сборник откладывался с месяца
на месяц, как-то надо было кончать его сношениями через железо-занавесную
границу, нелегко. Так обгонять ли "Из-под глыб" с его взвешенными глубокими
формулировками - поспешной газетной полемикой, которая всегда обречена быть
поверхностной? Скрепя сердце пришлось от немедленного публичного ответа
Сахарову отказаться.
И когда 3-го мая журнал "Тайм" брал у меня интервью и прямо вызывал на ответ
Сахарову - я ответил глухо, уклончиво. И, очевидно, зря: в западном сознании
осталось, что Сахаров меня победно подшиб, как говорится, "один - ноль".
Спустя полгода, в конце 1974, уже после "Из-под глыб", мой мягкий ответ
Сахарову в "Континенте" - вовсе не был замечен: эмигрантский русский журнал
не тянет против американской ведущей газеты, да уже многих западных газет.
Да хоть бы я ответил и в "Нью-Йорк таймс"? - тогда искрились надежды
разрядки: с коммунизмом можно договориться, и надо, да он вовсе уже не
коммунизм! - как раз по Сахарову. Из статьи его получалось, что мой счёт
коммунизму - чрезмерен, необоснован, опоздан, я - не объективный свидетель
того, что делается в СССР; ядро моего "Письма" и моё сомнение в абсолютном и
безусловном благе Прогресса он изобразил как тягу к реставрации старины. С
тех-то пор, вот с этой сахаровской статьи, с постоянными ссылками на неё, и
пошло перетёком по Западу, что Солженицын - антидемократ и ретроград.
Но это я зашёл вперёд. А публикация "Письма вождям" произошла 3-го марта - и
семьи моей ещё не было, и Аля по телефону настойчиво откладывала, и, можно
было догадаться, не от вмешательства властей. А у меня была только сильно
неустроенная полупустая трёхэтажная квартира, да ещё с неделю не починенная,
не запертая калитка - и сам же Цюрих.
Цюрих - очень нравился мне. Какой-то и крепкий, и вместе с тем изящный
город, особенно в нижней части, у реки и озера. Сколько прелести в
готических зданиях, сколько накопленной человеческой отделки в улицах
(иногда таких кривых и узких). Много трамваев; изгибами спускались они к
приречной части города с нашего университетского холма, от мощных зданий
университета. (А из прошлого знаю: столько российских революционеров тут
учились, получали дипломы в передышках между своими разрушительными рывками
на родину.)
Мне и усилий не надо было делать над собой: я уже весь переключился на
ленинскую тему. Где б я ни брёл по Цюриху, ленинская тень так и висела надо
мной. Сознательный поиск я начал с тех библиотек, где Ленин больше всего
занимался: Церингерплац и Центральштелле (по многовековой устойчивости
швейцарской жизни они, собственно, и не изменились). Во второй работал
эмигрант-чех Мирослав Тучек, весьма социалистического направления, но мне
сочувственно помогал. От него я получил и недавнюю книгу Вилли Гаучи, где
было собрано всё о пребывании Ленина в Цюрихе, страниц 300 немецкого;
получил домой, в подарок от автора, тут же и навалился. И, совершенно
неожиданно! - знакомство с Фрицем Платтеном-младшим - трезвым сыном своёго
упоённого отца, того Платтена, который оформлял и прикрывал возврат Ленина
через Германию в Россию, понёс его на своих крылах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79