И целые куски текста опять потерял (главу
"Рождение науки"), и перевраны имена действующих лиц. Этот Флегон издавал
меня так небрежно-наплевательски, как будто хотел нанести мне как можно
больше вреда, как будто умышленно изгаживая мою книгу. (Оказывается, я
никогда и не видел, он издавал и "Ивана Денисовича", "Матрёну" и "Олень и
шалашовку", всё хватал.) Но при "Августе" этот пузырь из лужи попёр и вовсе
неожиданно: перефотографировал уже изданную "Имкой" книжку, несмотря на
ясный копирайт, натолкал туда не относящихся к роману фотографий - и всё это
нагло издал от себя. "Имка", по западному обычаю, подала на него в суд. И
опять потянулось на несколько лет - но не наказали Флегона: он объявил себя
банкротом, и наша же сторона платила все судебные издержки.
А оборотчивый Флегон - первоклассный мастер судиться, вся душа его в
сутяжничестве, тем временем он не дремал: стал судорожно переводить "Август"
на английский, и уже предлагал продавать "Обзёрверу" по кускам, и "Пингвину"
для мягкого издания. И так возник третий суд по "Августу": на Флегона подало
издательство "Бодли Хэд", остановить эти эксперименты. Флегон оправдывал
свои действия ложью, что будто бы "Август" уже ходит в самиздате, а потому
не принадлежит "никому". (Выглядит как явное постоянное намерение: сорвать
копирайты моих книг.) Но как ни юлил, не мог назвать никого, кто б читал
"Август" в самиздате, - да он и не ходил там, пока не вышел в "Имке". И ещё
настаивал Флегон: что, по советским законам, я не имел права давать
доверенность Хеебу, и потому полномочие недействительно. (Всегда бы Флегона
поддержал Луи, с ним знакомый и связанный в операциях, но сам был фигурой
одиозной, по распространённому мнению кагебист, и они свою связь скрывали.
Впрочем, замечено было, что Луи в 1967 "продал" мемуары Аллилуевой именно
Флегону. А в 1968 Флегон готовил и опередительное издание "Ракового корпуса"
по-русски, очевидно с луёвского экземпляра, - о чём и предупреждали меня
тогда "Грани" телеграммой, - да замялся Флегон, узнав, что Мондадори в
Италии ещё раньше выполнил эту задачу.) Английский судья Брайтман запретил
Флегону английское издание "Августа" (тогда Флегон стал продавать его за
пределами Великобритании), но при этом вынес и расширительное важное
решение: что хождение в самиздате не может рассматриваться как первое
издание книги и, значит, копирайт не принадлежит Советскому Союзу. Это
создавало британский прецедент и на будущее защищало право самиздатских
авторов быть владельцами своих книг. (Впрочем, английский суд не довёл дело
до конца: непобедимый в судах Флегон если и проигрывает, то ничего не
платит, объявляя себя банкротом, а через несколько лет это даёт ему право
утверждать, что раз суд не назначил ему платить штраф и судебные расходы -
значит, он и виноват не был.)
Итак с доктором Хеебом, от первых недель после моей доверенности, я дерзко
затеял переписку открытую, через советскую почту, - пустопорожнюю, но
респектабельную, пусть цензура читает. (Мои русские письма он пересылал
потом Бетте, она переводила ему по телефону, а его ответные ко мне немецкие
я легко читал.) Иногда и так я использовал эту переписку: предупреждал
(гебистов:), в чём твёрдо не уступлю ни за что, или какие козни тут против
меня готовятся. И ГБ - из расчёта? из собственного интереса? - этой
переписке почти не мешало.
Попросил я Хееба прислать его фотокарточку - прислал. Ох, какой солидный,
пожилой, сколько основательности в его широкой крупной голове на широких
плечах. И - с трубкой в поднесённой ко рту руке, задумчиво, - по-ложительный
тип! Однажды поехал к нему в Швейцарию с плёнками Стиг Фредриксон - очень
хвалил, понравился тот ему: внушительный, серьёзный.
А однажды, вместо письма, приходит (на московский наш адрес, на Тверской)
извещение на моё имя о ценной посылке от Хееба. А я-то - в Жуковке, у
Ростроповича; пыталась Аля как-нибудь получить без меня - нет, только лично
сам, и с паспортом. А мне выезжать в Москву по заказу - зарез: каждый раз
что-нибудь секретное на руках, а дом остаётся пустой, надо основательно
прятать. По сплошной моей работе выезжаю в Москву не часто, и всегда
тамошний день плотно нагружен. Но и откладывать же нельзя: наверняка
что-нибудь очень важное. А пояснительного письма о посылке нет. Наконец
поехал, добрался до Центрального телеграфа, получил какую-то крупную, но
лёгкую коробку. Принёс домой, Аля распечатала: некий шарабан на деревянных
колёсах, игрушка для детей - подарок от фрау Хееб. Милое добродушие: Нет,
двум мирам друг друга не понять.
Пишу Хеебу, "по левой", летом 1971: "Эти полтора года, как Вы вошли в свои
права, я испытываю большое моральное облегчение, даже покой: знаю, что Вы
твёрдо защищаете и оберегаете меня от неприятных случайностей. Благодарю Вас
за неоценимую поддержку. Считаю Вашу деятельность безупречной и достойной
восхищения". Настойчиво прошу не ограничивать себя в оплате своего труда,
"иначе Вы причините мне боль". И беспокоюсь: "чтобы Вы не слишком измучились
из-за огромности моих задач". А тут начали в Европе ворчать, подозревать:
что за странная личность этот Хееб, у него какие- то коммунистические связи,
не обманывает ли он Солженицына, не от КГБ ли Хееб к нему приставлен? (что
это? и старики Андреевы говорили:). Я в сентябре 1971 пишу ему и в легальном
письме: "Готов публично в самых сильных выражениях заявить, что высочайше
ставлю Вашу честность и Ваши отличные деловые качества и не мог бы желать
себе адвоката лучше Вас". В одном только не доверяю ему и настойчиво
спрашиваю Бетту: хорошо ли он контору свою запирает? Да пусть моих главных
рукописей не держит ни в конторе, ни дома, а только в банковских подвалах.
То в одном, то в другом адвокат помогает незаменимо - по вопросам, которые
тогда казались жгучими. Припёрло ли меня публично оправдаться (против
советской власти), что я западных гонораров не беру, они предназначаются для
общественного использования на родине, а трачу только средства из
Нобелевской премии, - Хееб заявляет. Защита. Нужно ли осудить возможные на
Западе безответственные биографии мои (Файфер) или возможную публикацию моих
частных писем (Решетовская), - Хееб делает это, и ведущие мировые газеты
охотно предоставляют ему место. Или врут в газетах обо мне Советы, что у
меня якобы три автомобиля, два дома, - Хееб солидно опровергает эту чушь. А
иногда само существование адвоката начинает удерживать ЦК-ГБ от некоторых
шагов: так, Жорес Медведев основательно предполагает, что в 1970 году
провокационный их замысел опубликовать "Пир победителей" на Западе
остановила боязнь контрдействий адвоката:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
"Рождение науки"), и перевраны имена действующих лиц. Этот Флегон издавал
меня так небрежно-наплевательски, как будто хотел нанести мне как можно
больше вреда, как будто умышленно изгаживая мою книгу. (Оказывается, я
никогда и не видел, он издавал и "Ивана Денисовича", "Матрёну" и "Олень и
шалашовку", всё хватал.) Но при "Августе" этот пузырь из лужи попёр и вовсе
неожиданно: перефотографировал уже изданную "Имкой" книжку, несмотря на
ясный копирайт, натолкал туда не относящихся к роману фотографий - и всё это
нагло издал от себя. "Имка", по западному обычаю, подала на него в суд. И
опять потянулось на несколько лет - но не наказали Флегона: он объявил себя
банкротом, и наша же сторона платила все судебные издержки.
А оборотчивый Флегон - первоклассный мастер судиться, вся душа его в
сутяжничестве, тем временем он не дремал: стал судорожно переводить "Август"
на английский, и уже предлагал продавать "Обзёрверу" по кускам, и "Пингвину"
для мягкого издания. И так возник третий суд по "Августу": на Флегона подало
издательство "Бодли Хэд", остановить эти эксперименты. Флегон оправдывал
свои действия ложью, что будто бы "Август" уже ходит в самиздате, а потому
не принадлежит "никому". (Выглядит как явное постоянное намерение: сорвать
копирайты моих книг.) Но как ни юлил, не мог назвать никого, кто б читал
"Август" в самиздате, - да он и не ходил там, пока не вышел в "Имке". И ещё
настаивал Флегон: что, по советским законам, я не имел права давать
доверенность Хеебу, и потому полномочие недействительно. (Всегда бы Флегона
поддержал Луи, с ним знакомый и связанный в операциях, но сам был фигурой
одиозной, по распространённому мнению кагебист, и они свою связь скрывали.
Впрочем, замечено было, что Луи в 1967 "продал" мемуары Аллилуевой именно
Флегону. А в 1968 Флегон готовил и опередительное издание "Ракового корпуса"
по-русски, очевидно с луёвского экземпляра, - о чём и предупреждали меня
тогда "Грани" телеграммой, - да замялся Флегон, узнав, что Мондадори в
Италии ещё раньше выполнил эту задачу.) Английский судья Брайтман запретил
Флегону английское издание "Августа" (тогда Флегон стал продавать его за
пределами Великобритании), но при этом вынес и расширительное важное
решение: что хождение в самиздате не может рассматриваться как первое
издание книги и, значит, копирайт не принадлежит Советскому Союзу. Это
создавало британский прецедент и на будущее защищало право самиздатских
авторов быть владельцами своих книг. (Впрочем, английский суд не довёл дело
до конца: непобедимый в судах Флегон если и проигрывает, то ничего не
платит, объявляя себя банкротом, а через несколько лет это даёт ему право
утверждать, что раз суд не назначил ему платить штраф и судебные расходы -
значит, он и виноват не был.)
Итак с доктором Хеебом, от первых недель после моей доверенности, я дерзко
затеял переписку открытую, через советскую почту, - пустопорожнюю, но
респектабельную, пусть цензура читает. (Мои русские письма он пересылал
потом Бетте, она переводила ему по телефону, а его ответные ко мне немецкие
я легко читал.) Иногда и так я использовал эту переписку: предупреждал
(гебистов:), в чём твёрдо не уступлю ни за что, или какие козни тут против
меня готовятся. И ГБ - из расчёта? из собственного интереса? - этой
переписке почти не мешало.
Попросил я Хееба прислать его фотокарточку - прислал. Ох, какой солидный,
пожилой, сколько основательности в его широкой крупной голове на широких
плечах. И - с трубкой в поднесённой ко рту руке, задумчиво, - по-ложительный
тип! Однажды поехал к нему в Швейцарию с плёнками Стиг Фредриксон - очень
хвалил, понравился тот ему: внушительный, серьёзный.
А однажды, вместо письма, приходит (на московский наш адрес, на Тверской)
извещение на моё имя о ценной посылке от Хееба. А я-то - в Жуковке, у
Ростроповича; пыталась Аля как-нибудь получить без меня - нет, только лично
сам, и с паспортом. А мне выезжать в Москву по заказу - зарез: каждый раз
что-нибудь секретное на руках, а дом остаётся пустой, надо основательно
прятать. По сплошной моей работе выезжаю в Москву не часто, и всегда
тамошний день плотно нагружен. Но и откладывать же нельзя: наверняка
что-нибудь очень важное. А пояснительного письма о посылке нет. Наконец
поехал, добрался до Центрального телеграфа, получил какую-то крупную, но
лёгкую коробку. Принёс домой, Аля распечатала: некий шарабан на деревянных
колёсах, игрушка для детей - подарок от фрау Хееб. Милое добродушие: Нет,
двум мирам друг друга не понять.
Пишу Хеебу, "по левой", летом 1971: "Эти полтора года, как Вы вошли в свои
права, я испытываю большое моральное облегчение, даже покой: знаю, что Вы
твёрдо защищаете и оберегаете меня от неприятных случайностей. Благодарю Вас
за неоценимую поддержку. Считаю Вашу деятельность безупречной и достойной
восхищения". Настойчиво прошу не ограничивать себя в оплате своего труда,
"иначе Вы причините мне боль". И беспокоюсь: "чтобы Вы не слишком измучились
из-за огромности моих задач". А тут начали в Европе ворчать, подозревать:
что за странная личность этот Хееб, у него какие- то коммунистические связи,
не обманывает ли он Солженицына, не от КГБ ли Хееб к нему приставлен? (что
это? и старики Андреевы говорили:). Я в сентябре 1971 пишу ему и в легальном
письме: "Готов публично в самых сильных выражениях заявить, что высочайше
ставлю Вашу честность и Ваши отличные деловые качества и не мог бы желать
себе адвоката лучше Вас". В одном только не доверяю ему и настойчиво
спрашиваю Бетту: хорошо ли он контору свою запирает? Да пусть моих главных
рукописей не держит ни в конторе, ни дома, а только в банковских подвалах.
То в одном, то в другом адвокат помогает незаменимо - по вопросам, которые
тогда казались жгучими. Припёрло ли меня публично оправдаться (против
советской власти), что я западных гонораров не беру, они предназначаются для
общественного использования на родине, а трачу только средства из
Нобелевской премии, - Хееб заявляет. Защита. Нужно ли осудить возможные на
Западе безответственные биографии мои (Файфер) или возможную публикацию моих
частных писем (Решетовская), - Хееб делает это, и ведущие мировые газеты
охотно предоставляют ему место. Или врут в газетах обо мне Советы, что у
меня якобы три автомобиля, два дома, - Хееб солидно опровергает эту чушь. А
иногда само существование адвоката начинает удерживать ЦК-ГБ от некоторых
шагов: так, Жорес Медведев основательно предполагает, что в 1970 году
провокационный их замысел опубликовать "Пир победителей" на Западе
остановила боязнь контрдействий адвоката:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79