Главная башня Гуверовского института стройно высится над разбросанным
малоэтажным кампусом Стэнфордского университета, райски усаженным пальмами.
Для сокращения времени многие студенты от корпуса к корпусу проносятся на
велосипедах. Сверху башенный колокол отбивает часы, печальный, потусторонний
звук.
Времени на Гувер у нас было не больше недели. На эти дни заместитель
директора Гуверовского института Ричард Старр (полковник морской пехоты в
запасе) усиленно звал нас остановиться у него в доме (просторном
калифорнийском доме с крытым зимним садом). Но для независимости отпросились
мы в университетскую гостиницу. И были в первый же вечер (субботний) жестоко
наказаны. Против нашего окна, метрах в тридцати, был какой-то просторный и
возвышенный помост. И вдруг часов с девяти вечера густо повалили молодые
люди и - о ужас, дико взорвалась музыка, и на помосте закачалась плотная
танцевальная толкучка. Динамики ревели просто неправдоподобно: мы в своей
комнате должны были кричать друг другу в ухо, чтобы расслышать хоть слово, а
закрывали окно - невтерпёж, по жестокой жаре и отсутствию кондиционера.
Студенты - белые и чёрные - танцевали с девушками, как работали:
сосредоточенно, неутомимо, ни на кого не глядя. А те, кто стояли по
периметру помоста, все до одного держали в руках огромные бумажные стаканы,
банки, бутылки, - и выкидывали их прямо под ноги, на наших глазах росла
кайма мусора, и зрелищем таким мы были тоже ошарашены. Грохот не утихал час
за часом, это была пытка, - и как же нам заснуть? Но в час ночи, что ли, так
же совершенно внезапно всё оборвалось. Тишина наступила, как после
артобстрела. И тут пришлось нам ещё раз поразиться: толпа мгновенно покинула
помост, на нём осталось десятка полтора студентов, которые так же
сосредоточенно, быстро и умело - собрали в большие мешки весь мусор, подмели
настил и расставили на нём столики, стулья. Через десять минут перед нашими
окнами не было ни души, под фонарями покоился чистый помост, и в тёплом
ночном воздухе звенели цикады.
За эти дни в Гувере мы подружились с симпатичнейшей парой "вторых"
эмигрантов - Николаем Сергеевичем Пашиным (братом писателя Сергея
Максимова), профессором русской литературы и языка Стэнфордского
университета, и харьковчанкой Еленой Анатольевной, работавшей как раз в
Гуверовском институте и обещавшей мне на будущее всяческое содействие. (И
оно очень-очень потом пригодилось!)
Да в штате Гувера оказались и многие русскоговорящие, в том числе и славяне,
- главный знаток и собиратель архива поляк Звораковский (сразу ввёл меня в
общую схему хранения, жаловался, что дирекция уступчива к советским
проникновениям), дружелюбный серб Драшкович.
Для занятий нам отвели зал заседаний с преогромным столом, на который теперь
несли и несли по моему выбору картотеки, описи, коробки хранений, подшивки,
пачки мемуаров, книги, старые газеты. Познакомились мы и с А. М. Бургиной, в
годы революции женой Ираклия Церетели, после его смерти - женой социалиста
Б. И. Николаевского, собравшего многоизвестный обширный архив. После смерти
Николаевского она стала, при Гувере, хранительницей этого архива. (Мне
рассказывала и подробности мартовских дней 1917 в Таврическом; сама она,
среди четырёх курсисток, была приставлена комендантом Перетцом наблюдать за
арестованными царскими министрами и обслуживать их чаем.)
Поработали мы в четыре руки. Аля взялась за архив Николаевского. Я метался
по картотекам и описям, составляя на будущее план работы, но и впиваясь в
одни, другие, третьи мемуары, и в никогда не виданные, не слыханные мною
редкие издания.
Даже на Сан-Франциско осталось всего часа два, проехали не вылезая из
автомобиля. Город - живописен на холмах. Большой китайский район. И
грандиозный вид на бухту с высоты, где взнесённой поющей дугой перекинут над
Золотыми Воротами долгий мост без опор.
В городе посетили героическую Ариадну Делианич, с её горячей памятью Второй
мировой войны, даже и послевоенных концлагерей - английских. Крупная женщина
с волевым лицом, теперь через силу волочёт "Русскую жизнь" на западном
побережьи - а газета рассыпается, погибает русский и язык, и уходят читатели
в мир иной.
Пашины свозили нас и на океанский пологий берег, южней города. Катят валы -
ровные, неохватной, неизломанной длины, и метра по два высотой. И так -
долго ничто не меняется. Прекрасный пляж - но хотя это 37Ї широты, а в мае
такая ледяная вода, что на пляже - ни души.
Но пора к старообрядцам. Из Сан-Франциско поездом - на север, до, помнится,
Сейлема, там взяли мы автомашину напрокат. Штат Орегон в этом месте почти
плоский, но своеобразно усеян множеством, множеством мелких узких
перелесков, разделяющих земельное пространство на отдельные поля. В
солнечный день, ещё раньше чем нам спрашивать нужный посёлок, мы увидели на
одном, на другом поле склонённо работающих совершенно русских баб и девочек,
в уже отвычных нашему советскому глазу ярких крестьянских сарафанах. Они
пололи клубничные посадки (Орегон поставляет клубнику всей Америке). Не веря
своему голосу, мы спросили сразу по-русски - и получили чистейшие ответы.
Сердце переполнилось до перелива: ну, вот мы вдруг и в России, да какой! Вот
здесь бы и поселиться!
Эти старообрядцы, к которым мы пришли первым, оказались - белокриницкого
толку, а корнями из Сибири, в революцию откочевали в Китай ("харбинцы").
После прихода Мао уехали в Бразилию. Там тяжело, до исполегу работали на
плантациях, и семьи всё равно бедствовали. Выбились в Штаты всем народом, с
большой помощью Александры Львовны Толстой.
Попали в дом Кирилла и Федосьи Куцевых, с семью-восемью детьми (Иов, Анисья,
Домна:), и стариков их Петра Фёдоровича и Искитеи Антиповны, пришёл и брат
её, настоятель Абрам Антипович. Все они были добротны телесно как на подбор
(Кирилл - едва ль не богатырь), светлы душевным настроением, имена их
звучали неподдельностью святец, - уж сколько было радушия и радостного
разговора. Но! - за один стол старшие сесть с нами не могли! - тут
разделительная черта, безумно проведенная нашими предками 300 лет назад, так
и не зарубцевалась. Посадили нас - с детьми, а уж угощали на все лады; после
нас сели старшие. А с детьми?! - вот задача-то. Говорили нам об этом много.
При всей силе духовного влияния в старообрядческих семьях - неизбежно же
ходят они в общую американскую школу, и отовсюду же сквозняки
вседозволенности - а как им и дальше вступать в американскую жизнь? Но дома
стараются утвердить детей в духовной стойкости; телевизора нет, читают
по-русски. Соседка-хромоножка учит читать по-славянски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79