Нужно было пройти годам двум-трём, как прошло сейчас, чтобы я,
перелистывая эти речи, сам бы удивился своей тогдашней уверенности. По
большому внутреннему повороту, сейчас я бы таких речей уже не произнёс: уже
не ощущаю я Америку таким плотным, верным и сильным союзником нашего
освобождения, как ощущал тогда. Нет.
Да если бы я знал! если бы кто-нибудь мне тогда показал позорный закон 86-90
(1959 года) американского Конгресса, где русские не были названы в числе
угнетённых коммунизмом наций, а всемирным угнетателем (и Китая, и Тибета, и
"Казакии", и "Ивдель-Урала") назван не коммунизм, а Россия, - и на основе
того-то закона каждый июль и отмечается "неделя порабощённых наций" (а
мы-то, из советской глубинки, как наивно сочувствовали этой неделе!
радовались, что нас, порабощённых, не забыли!) - так вот и было лучшее время
мне ударить по лицемерию того закона! - Увы, тогда не знал я о нём, и ещё
несколько лет ничего о том не знал*.
Только до наших соотечественников в Союзе мало доходил мой заряд: "Голосу
Америки" передавать меня давно запрещал Киссинджер, а Би-би-си и даже
"Свобода" тоже стали избегать такого "авторитариста", каким размалевали меня
после "Письма вождям".
На наш вечер Мини коварно приглашал и Государственный департамент, и лидеров
Конгресса, и президента Форда. Но, разумеется, никого тех не было, ни Форда.
Детантщик Киссинджер строго его предупредил, опасаясь испортить отношения с
СССР. 26 июня 1975, за четыре дня до моего выступления, Госдепартамент
послал в Белый дом меморандум, где говорилось: "Советские власти, вероятно,
восприняли бы участие Белого дома [в банкете в честь Солженицына] как
сознательно поданный отрицательный сигнал или как признак слабости
администрации перед антисоветским давлением изнутри: Встреча Президента [с
Солженицыным] не только обидела бы Советское правительство, но и вызвала бы
споры вокруг мнения Солженицына о Соединённых Штатах и их союзниках: Мы
рекомендуем, чтобы Президент не принимал Солженицына"**.
До этого момента Президент меня и не приглашал, и сам я никакого желания
пойти в Белый дом не высказывал, это и не обсуждалось. Но кто-то из
наскокливых журналистов чуть передёрнул ситуацию или сам понял неверно, стал
допрашивать пресс-секретаря Белого дома, почему Президент меня не принимает,
а тот растерялся и стал выдвигать причины, к тому же не лучшие, почему этого
до сих пор не произошло. И так создалась легенда, что мне было отказано в
посещении Белого дома, - легенда, неожиданно больно ударившая потом по
Форду. (Его обвиняли, что он "оскорбил Солженицына", хотя я ни в чём тут
оскорбления не вижу.)
Вашингтона нам увидеть почти и не пришлось - одна прогулка с Ростроповичами
близ монумента Линкольна, один концерт его в Кеннеди-центре, часовая
пробежка по библиотеке Конгресса, да Аля улучила сбегать в маленький, но
изысканный музей импрессионистов. Ещё соблазнились посмотреть Макарову в
американском балете, попали на два поспешно и нелепо склеенных отделения -
растерянную классику с Макаровой и натуралистически исступлённую эротику
американской труппы. Мы даже прошли к Макаровой за сцену, из чувства
соотечественного, но возникла только обоюдная неловкость: ни к чему, ничто
нас не объединяло.
Ещё - в день американской независимости съездили мы в город Вильямсбург,
штат Вирджиния, - декоративно воспроизведённую трёхсотлетнюю их старину и
ремёсла. Там был и парад, в костюмах XVIII века, со старыми колесницами и
пушечками.
Едва нас доставили в Нью-Йорк, в отель "Американа", на какой-то немыслимый
этаж, где воздух был только от нагнётной машины, а вид из неоткрываемых окон
совершенно дьявольский - ущелья улиц с тараканами автомобилей внизу (добрая
треть их - жёлтые, оказывается, это их такси), вокруг - нечеловеческие
небоскрёбы (с 20-метровыми рекламами курения), а на крышах, тех что пониже,
непрерывное извержение пара (отработка системы охлаждения), - как
разразилась над этим городом могучая гроза, словно в "Мастере и Маргарите",
и дважды, подряд. Даже непугливая Аля перепугалась, а я сказал: "Хорошо! По
народному поверью - это добрый знак. Всё-таки и над такой нелюдской затеей -
Божья милость!" А страшнее города - не знаю.
В клетке номера, и опять под охраной полиции, я и остался запертый до того
часа, когда меня спустят в лифте сразу пред новую публику, на новый банкет -
держать следующую речь. Без воздуха и с этим постоянным сатанинским видом из
окна, положение - вполне арестантское, не позавидуешь политическим деятелям.
И нью-йоркскую речь* я произнес, 9 июля, с той же страстью и уверенностью,
ощутимо доставая копьём до пасти и боков моего природного Дракона, чувствуя,
как местами пробивает и вонзается. Добавляя, чтбо ещё коммунистам не
досказано. (Профсоюзы издбали те речи тиражом 11 миллионов экземпляров, а
КГБ именно с того времени и начало стряпать против меня злобную
псевдобиографию - чеха Ржезача, с помощью ростовских и иных гебистов.)
На другой день я проводил Алю снова на швейцарский самолёт, в Цюрих, - а сам
ещё всё не мог кончить выступать, накидывали на меня новые петли. В
воскресенье выступил в самой смотримой политической телевизионной передаче
"Встреча с прессой" (но и в эти полчаса умудрились нас, оказывается,
прервать рекламой бюстгальтеров). Я ожидал с корреспондентами большого боя и
оспорения, но прошло мало интересно**. Все четверо в ряд важно сидели и
пузырились в глубокомыслии, когда подходило им задать вопрос. Всё же
пытались - сбить меня со сказанного в речах. Ощущение было, что видят во мне
- врага. Только старый знакомый Хедрик Смит, смекая мой подсоветский и
европейский общественный вес, не пошёл в атаку, а напоминал зрителям, как он
встречался со мной в Москве и в Цюрихе. И на другой же день поволокли меня
ещё на одно телевизионное интервью - в пользу "Из-под глыб". (Моим именем
удалось распространить наш сборник по Соединённым Штатам сверхожиданным
тиражом.) А интервьюерка - американская, оказывается, знаменитость Барбара
Уолтерс - ещё опоздала на 20 минут. Ни за что бы не ждал, ушёл бы, - так
"Из-под глыб" жалко. А она пришла - и закидала меня вопросами об
американской политике и Киссинджере. Я тяну на "Из-под глыб", она тянет на
политику, и так наговорили полчаса. А передача 15-минутная. Смотрю на другой
день - передали одну политику. Схватился и написал этой Барбаре пригрожающее
письмо: мне надо сделать важное заключение об американской теле-медиа, и я
сделаю его на основе того, будут ли переданы вторые 15 минут, о сборнике.
Через неделю смотрю - передаёт.
За минувшие две недели центральная американская пресса успела достаточно
заляпать мои выступления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79