(Да разве мыслимо передать им всё подсоветское беспомощное изнурение от
журчливых и пустословных успокоений их комментатора А. М. Гольдберга, по
любым безнадёжным переговорам обнадёживающего, что будет хороший конец,
советские представители вытянули чистые носовые платки - доброе
предзнаменование! и этот же нескончаемый Гольдберг берётся комментировать
книги, кинофильмы, художественные выставки, - и та же паточная оскомина.)
Ещё мы пошли в парламент, посидели на хорах (запомнились театральные
всплески удивления, возмущения, деланный хохот оппозиции и развязно-сонные
вытянутые лейбористы-заднескамеечники с пренебрежением к этому учреждению, а
властный спикер уже не на мешке с шерстью, но ещё в парике). Ещё через день
- интервью о "Ленине в Цюрихе" для телевидения же (чёткий умный интервьюер
Роберт Робинсон, дельные вопросы)****. Наговорился, больше некуда. Два дня
нам с Алей оставалось на беготню по Лондону, по галереям, по театрам
(невозможно забыть "Генриха V" в Шекспировском с Аланом Ховардом, как и
удавиться можно было от занудства в очередном боевике "Смотрите, как всё
валится" Д. Осборна в Олд- Вике). И все остальные поездки и встречи были
полуанонимные, непотревоженно выполнили мы свою программу, уехали, - и лишь
тогда напечатали в газетах, что я - был в Англии, и стали передавать
интервью с Чарлтоном. (Через два месяца это интервью имело то последствие,
что намеченный визит в Москву генерального директора Би-би-си Каррена был
отменён советским Госкомитетом по телевидению: передача интервью с
Солженицыным свидетельствует, что Би-би-си продолжает тактику времён
холодной войны.)
В Касьянов день, 29 февраля, мы отплывали от сумрачного холмистого Дувра -
было ощущение хорошо сделанного дела. И отзывы из Англии потом -
подтвердили. Интервью передавались повторно, печатался текст
радиовыступления повторным же тиражом - впервые в истории журнала Би-би-си
("Listener"). Исключительно доброжелательно Англия приняла все мои дерзости,
и даже не разгневалась, что я иронически приподнял Уганду, по истекающим
последствиям, важнее Великобритании. Приняла, прислушалась - но будет ли во
всём этом толк? Однако: неисправимый порок мира, отпавшего от всякого даже
представления об иерархии мыслей: ничей голос, ничья сила не могут ни
запомниться, ни подействовать. Всё перемелькивает и перемелькивает в новое
разнообразие. Калейдоскоп.
Хорошей упругостью я был тогда заряжен. Немало выступив в Англии, я на
другой же день в Париже начинал опять как свежий. И про себя-то зная свой
скорый отъезд в Америку и прощанье - принимал и принимал, какие заявки ни
были, - японское ли телевидение*****, "Интернэшнл геральд трибюн" совместно
с "Нью-Йорк таймс", или "Франс суар"******.
Мне в то время казалось, что я довольно разнообразно говорю, каждый раз как
будто что-то новое. Недавно, уже после Гарвардской речи, пришлось послушать
те плёнки - и я изумился: ведь одно и то же! решительно одно и то же я
повторяю на все лады, на все лады все эти годы, во всех странах, всем
корреспондентам. Говори-говори! полная свобода! Сказанное месяц назад - уже
забыто. Ах, политическая публицистика сама вгоняет в эту карусель. (Впрочем,
Наполеон говорил: "После пушек самое сильное средство - повторение".)
Конечно, и в Париже было устроено выступление по телевидению. И задумано
очень хорошо: зрители смотрят фильм "Иван Денисович", а потом я отвечаю на
телефонные звонки со всей Франции. Необычно, ответственно, я очень готовился
и волновался. Но организаторы сумели всё сильно смешать: рядом посадили
поверхностного и равнодушного комментатора (я думал - буду смотреть в
объектив и никто не будет вмешиваться); он задавал от себя размазанные,
вялые, неинтересные вопросы, когда телефоны разрывались самыми острыми. Сбил
всё настроение, а потом стеснились телефонные вопросы - а времени не
хватило*. Остался я недоволен этим выступлением. Впрочем, отклики печати
почти сплошь были весьма благоприятны, "Монд" сдерживала ярость ко мне, а
советское посольство вручило формальный протест французскому правительству.
Средь этой публицистической скачки один денёк отвёл душу в литературном
интервью с Н. Струве**.
Итак, прощай, Париж. А теперь в испанскую поездку надо опять - оторваться
незаметно (приехал за мною неизменный, верный, находчивый В. С. Банкул),
теперь ехать дальше как можно долее анонимно, нигде не открывая следов. Ещё
долгий кусок по Франции, а тут меня только что много показывали, трудно не
узнаться.
Сколько уж, кажется, я Францию видел, а - всё новое, всё новое глазу, и
пластами нагромоздились века, короли, полководцы. Замки, замки - Амбуазский,
Шеверни, Шамборский. Анжуйские графы, предшественники Плантагенетов. Здесь
комната Генриха II, там сундук Генриха IV, здесь родился и умер Карл VIII. И
неужели все эти замки (иные - даже во Французскую революцию не
конфискованные, отстояли себя, собравши верных) ещё будут инвентаризовать
коммунисты, которых многие французы не первый раз ожидают ко власти?
А совсем особое чувство - вступить не в поражающие эти замки, но в скромный
частный дом великого человека: дом Леонардо да Винчи в Амбуазе, всего-то
двух его последних лет жизни, когда пригласил старика на покой Франциск I.
Ходить по коротким этим аллейкам, застыть на мшистом мостике через ручей, и
тщетно пытаться перенять его мысли, настроения, опасения - что при жизни
равняло со всеми его, ни с кем несравненного. С поколениями, с веками
сколько ж вырастает сочувствователей этим всегда одиноким людям, как мы
готовы их защищать, поддержать через слой времён, - но нет им нашего заслона
в их горькие годы, а современники предпочитают ненависть, преследования,
клевету.
Сколько угодно можно слышать о гениальности изобретений Леонардо, но вполне
поразиться можно только - пройдя все восстановленные его модели. Почти
автомобиль. Почти танк (от ручной тяги). Крыло для человека. Геликоптер.
Самолёт без мотора. Парашют. Камнемёт. Самонакатные пушки. Почти зенитная
пушка. Счётчик пути. Подшипники. Зажимной ключ. Пресс для печати. Водяная
турбина. Гигрометр. Ветрометр. Воздушное охлаждение для дома в жару! И всё
это - с XV на XVI век!
А в других комнатах - Джиоконда, автопортрет со струящейся бородой,
очаровательные бабёшки, мальчишки. И из его сочинений: "В юности целомудрие
- в старости разум". "Не предвидеть - уже стонать".
От Биаррица до Сан-Себастьяна попали мы в полосу шторма: тряслись вывески,
падали телевизионные антенны, срывало и несло дорожные указатели, рвало
провода, по набережным ветер гнал струи воды, наш автомобиль толкало
порывами, клочья пены неслись сюда как крупные насекомые, под маяком
взрывались белые протуберанцы брызг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79