.. - неуверенно начал Тизенгауз. - Знаете, что пришло мне на ум? У меня дома было сто девятнадцать высококачественных стразов из фианита и горного хрусталя. Может быть, кто-то по оплошности принял их за бриллианты?
- А теперь ближе к делу. Андрей Святославович, скажите откровенно, чего вы хотите в первую очередь?
- После конфискации коллекций окончательно разворуют то, что еще сохранилось. Сейчас это страшит более всего. Нельзя ли приостановить исполнение приговора?
- Нет ничего проще. Существует добрый десяток мест, куда мы незамедлительно обратимся с жалобами в порядке надзора. При желании можно добиться отсрочки минимум на полгода, а то и на год. Но, предупреждаю, нам не обойтись без участия вашего адвоката, чтобы очно убеждать прокуроров и судей в необходимости истребовать ваше дело для внимательного изучения. Поверьте моему опыту, живое слово гораздо действеннее, нежели эпистолярное творчество... Вы, кажется, курите?.. Не стесняйтесь, Андрей Святославович, курите, милости прошу.
Тизенгауз закурил "Приму" и, преодолев неловкость, отважился было заговорить о безденежье, но тягостного признания удалось избежать: Вороновский прочитал его мысли и придвинул к нему заранее приготовленный конверт.
- Здесь две тысячи. На первое время хватит, а там посмотрим.
Сумма, предложенная Вороновским, равнялась годовому заработку Тизенгауза в ЦНИИСЭ. Андрей Святославович поднял глаза на Вороновского и вместо благодарности хрипло пролепетал:
- Виктор Александрович, а если я не смогу отдать?
- Как-нибудь переживу, не зачахну.
- Когда меня реабилитируют, я, будьте совершенно спокойны, немедленно, в кратчайший срок верну вам все до...
- Любите вы переливать из пустого в порожнее, - перебил Вороновский. Зарубите себе на носу, Андрей Святославович, что если уж решились прибегнуть к моей помощи, то неукоснительно следуйте всем моим указаниям. Задача ясна?
- Вы, по-видимому, уверены, что надзорные инстанции удовлетворят ходатайство адвоката и отменят несправедливый приговор?
- В этом я отнюдь не уверен, - прямо ответил Вороновский. - Но мы выиграем время, что сейчас действительно важнее всего.
- А нельзя ли предпринять что-то по-настоящему радикальное? - с надеждой спросил Тизенгауз.
- Хороший вопрос. - Вороновский недобро усмехнулся. - Чтобы без затяжек вернуть вам и честь, и имущество?
Тизенгауз энергично закивал головой.
- Наверное, можно. Боюсь только, что это будет слишком дорого стоить.
- Виктор Александрович, но я же абсолютно ни в чем не виноват, - торопливо заговорил Тизенгауз. - Если бы я совершил нечто противозаконное, тогда...
- Не надо мне этого объяснять, - Вороновский невольно повысил голос. - Вы мой одногодок, а рассуждаете как кисейная барышня. Те, от кого зависит ваше оправдание, берут мзду и с виноватых, и с правых. Допускаю, что невиновных обслуживают по льготному тарифу, вот, собственно, и вся разница.
Плечи Тизенгауза поникли, а голова опустилась на грудь. В этот момент он не отдавал себе отчета в том, что подействовало на него больше - мысль о всеобщей продажности властей предержащих или известие, что Вороновский его ровесник. Виктор Александрович выглядит на десять-пятнадцать лет моложе и, должно быть, еще долго не ощутит бессилия старости, тогда как он, Тизенгауз, стоит на ее пороге, а вернее, перешагнул порог. Что его ждет впереди, кроме призрачных надежд и благотворительных подачек?..
- Сделайте одолжение, не впадайте в черную меланхолию, - попросил Вороновский. - Простые ходы нам с вами заказаны. Признав вас виновным, противная сторона перевела борьбу из стойки в партер, вынудила защищаться, смиренно оправдываться. А для победы нужно переходить от защиты к нападению, готовить обходной маневр.
- Как же быть? - вяло поинтересовался Тизенгауз, не понимавший того, о чем говорил умудренный опытом собеседник.
- Задействовать средства массовой информации. Без вашего ведома я уже договорился с одним из моих доброжелателей, известным московским публицистом, который согласен вплотную заняться вашей историей, чтобы сделать ее достоянием гласности.
До Тизенгауза начал доходить замысел Вороновского. Он на ощупь достал из пачки новую сигарету и прикурил от предыдущей.
- Ваш случай особого рода. Это ясно каждому, кто хоть мало-мальски способен анализировать причинно-следственные связи, - продолжал Вороновский. Если в результате обходного маневра вас оправдают, то кому-то придется отвечать за то, что с вами проделали. А судейский люд не любит преследовать своих, и вынудить их можно только одним способом - гласностью.
Позабыв совет Крестовоздвиженского, Тизенгауз без всякого стеснения налил полбокала бренди и выпил залпом.
- Вы хотите сказать, что гласность пробудила в людях гражданское правосознание, чувство жгучего стыда за... - начал он с заметным воодушевлением.
- В тех, кто стоит у кормила власти, гласность не пробудила ничего жгучего, кроме досады на Горбачева, - прервал его Вороновский. - Но правила политических игр в эпоху развитого социализма привили им привычку чутко реагировать на выступления прессы. Года через два эта привычка, помяните мое слово, сойдет на нет, а пока она не утрачена, ею надо воспользоваться...
Минуту или две Вороновский растолковывал Тизенгаузу преимущества центральной печати, несравненно более влиятельной, нежели местная, а затем неожиданно спросил о Холмогорове: как тот держался в день ареста Андрея Святославовича, о чем говорил у него дома и в УБХСС.
То ли Тизенгауза сверх меры вдохновила идея обходного маневра, то ли бренди развязало ему язык, но говорил он с подъемом, причем не столько о Холмогорове, сколько о Елене Георгиевне. Какая она обаятельная, добрая и отзывчивая, до чего ровно и благородно ведет себя и чем он, Тизенгауз, обязан ей - ведь если бы Елена Георгиевна не проявила наблюдательности и гражданского мужества, его бы, скорее всего, осудили за хранение боеприпасов.
В волнении Тизенгауз беспрестанно курил, в два приема опорожнил еще бокал бренди и не следил за реакцией собеседника, который, против обыкновения, не перебивал его. Между тем от всегдашней доброжелательности Вороновского не осталось и следа, черты его лица отвердели. Казалось, что своими разглагольствованиями Тизенгауз нечаянно затронул какую-то болевую точку в душе хозяина дома и что расплата будет неумолимой.
- Знаете, Виктор Александрович, что сейчас пришло мне на ум? - спросил ни о чем не подозревавший Тизенгауз.
- Невелика важность, - сузив глаза, отозвался Вороновский. - Что же?
- Жена рассказывала, что Елена Георгиевна без видимых причин разошлась с Холмогоровым в конце июня, то есть вскоре после приговора. Нет ли взаимосвязи между этими двумя событиями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
- А теперь ближе к делу. Андрей Святославович, скажите откровенно, чего вы хотите в первую очередь?
- После конфискации коллекций окончательно разворуют то, что еще сохранилось. Сейчас это страшит более всего. Нельзя ли приостановить исполнение приговора?
- Нет ничего проще. Существует добрый десяток мест, куда мы незамедлительно обратимся с жалобами в порядке надзора. При желании можно добиться отсрочки минимум на полгода, а то и на год. Но, предупреждаю, нам не обойтись без участия вашего адвоката, чтобы очно убеждать прокуроров и судей в необходимости истребовать ваше дело для внимательного изучения. Поверьте моему опыту, живое слово гораздо действеннее, нежели эпистолярное творчество... Вы, кажется, курите?.. Не стесняйтесь, Андрей Святославович, курите, милости прошу.
Тизенгауз закурил "Приму" и, преодолев неловкость, отважился было заговорить о безденежье, но тягостного признания удалось избежать: Вороновский прочитал его мысли и придвинул к нему заранее приготовленный конверт.
- Здесь две тысячи. На первое время хватит, а там посмотрим.
Сумма, предложенная Вороновским, равнялась годовому заработку Тизенгауза в ЦНИИСЭ. Андрей Святославович поднял глаза на Вороновского и вместо благодарности хрипло пролепетал:
- Виктор Александрович, а если я не смогу отдать?
- Как-нибудь переживу, не зачахну.
- Когда меня реабилитируют, я, будьте совершенно спокойны, немедленно, в кратчайший срок верну вам все до...
- Любите вы переливать из пустого в порожнее, - перебил Вороновский. Зарубите себе на носу, Андрей Святославович, что если уж решились прибегнуть к моей помощи, то неукоснительно следуйте всем моим указаниям. Задача ясна?
- Вы, по-видимому, уверены, что надзорные инстанции удовлетворят ходатайство адвоката и отменят несправедливый приговор?
- В этом я отнюдь не уверен, - прямо ответил Вороновский. - Но мы выиграем время, что сейчас действительно важнее всего.
- А нельзя ли предпринять что-то по-настоящему радикальное? - с надеждой спросил Тизенгауз.
- Хороший вопрос. - Вороновский недобро усмехнулся. - Чтобы без затяжек вернуть вам и честь, и имущество?
Тизенгауз энергично закивал головой.
- Наверное, можно. Боюсь только, что это будет слишком дорого стоить.
- Виктор Александрович, но я же абсолютно ни в чем не виноват, - торопливо заговорил Тизенгауз. - Если бы я совершил нечто противозаконное, тогда...
- Не надо мне этого объяснять, - Вороновский невольно повысил голос. - Вы мой одногодок, а рассуждаете как кисейная барышня. Те, от кого зависит ваше оправдание, берут мзду и с виноватых, и с правых. Допускаю, что невиновных обслуживают по льготному тарифу, вот, собственно, и вся разница.
Плечи Тизенгауза поникли, а голова опустилась на грудь. В этот момент он не отдавал себе отчета в том, что подействовало на него больше - мысль о всеобщей продажности властей предержащих или известие, что Вороновский его ровесник. Виктор Александрович выглядит на десять-пятнадцать лет моложе и, должно быть, еще долго не ощутит бессилия старости, тогда как он, Тизенгауз, стоит на ее пороге, а вернее, перешагнул порог. Что его ждет впереди, кроме призрачных надежд и благотворительных подачек?..
- Сделайте одолжение, не впадайте в черную меланхолию, - попросил Вороновский. - Простые ходы нам с вами заказаны. Признав вас виновным, противная сторона перевела борьбу из стойки в партер, вынудила защищаться, смиренно оправдываться. А для победы нужно переходить от защиты к нападению, готовить обходной маневр.
- Как же быть? - вяло поинтересовался Тизенгауз, не понимавший того, о чем говорил умудренный опытом собеседник.
- Задействовать средства массовой информации. Без вашего ведома я уже договорился с одним из моих доброжелателей, известным московским публицистом, который согласен вплотную заняться вашей историей, чтобы сделать ее достоянием гласности.
До Тизенгауза начал доходить замысел Вороновского. Он на ощупь достал из пачки новую сигарету и прикурил от предыдущей.
- Ваш случай особого рода. Это ясно каждому, кто хоть мало-мальски способен анализировать причинно-следственные связи, - продолжал Вороновский. Если в результате обходного маневра вас оправдают, то кому-то придется отвечать за то, что с вами проделали. А судейский люд не любит преследовать своих, и вынудить их можно только одним способом - гласностью.
Позабыв совет Крестовоздвиженского, Тизенгауз без всякого стеснения налил полбокала бренди и выпил залпом.
- Вы хотите сказать, что гласность пробудила в людях гражданское правосознание, чувство жгучего стыда за... - начал он с заметным воодушевлением.
- В тех, кто стоит у кормила власти, гласность не пробудила ничего жгучего, кроме досады на Горбачева, - прервал его Вороновский. - Но правила политических игр в эпоху развитого социализма привили им привычку чутко реагировать на выступления прессы. Года через два эта привычка, помяните мое слово, сойдет на нет, а пока она не утрачена, ею надо воспользоваться...
Минуту или две Вороновский растолковывал Тизенгаузу преимущества центральной печати, несравненно более влиятельной, нежели местная, а затем неожиданно спросил о Холмогорове: как тот держался в день ареста Андрея Святославовича, о чем говорил у него дома и в УБХСС.
То ли Тизенгауза сверх меры вдохновила идея обходного маневра, то ли бренди развязало ему язык, но говорил он с подъемом, причем не столько о Холмогорове, сколько о Елене Георгиевне. Какая она обаятельная, добрая и отзывчивая, до чего ровно и благородно ведет себя и чем он, Тизенгауз, обязан ей - ведь если бы Елена Георгиевна не проявила наблюдательности и гражданского мужества, его бы, скорее всего, осудили за хранение боеприпасов.
В волнении Тизенгауз беспрестанно курил, в два приема опорожнил еще бокал бренди и не следил за реакцией собеседника, который, против обыкновения, не перебивал его. Между тем от всегдашней доброжелательности Вороновского не осталось и следа, черты его лица отвердели. Казалось, что своими разглагольствованиями Тизенгауз нечаянно затронул какую-то болевую точку в душе хозяина дома и что расплата будет неумолимой.
- Знаете, Виктор Александрович, что сейчас пришло мне на ум? - спросил ни о чем не подозревавший Тизенгауз.
- Невелика важность, - сузив глаза, отозвался Вороновский. - Что же?
- Жена рассказывала, что Елена Георгиевна без видимых причин разошлась с Холмогоровым в конце июня, то есть вскоре после приговора. Нет ли взаимосвязи между этими двумя событиями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192