Когда же во всех отделах и секторах ЦНИИСЭ народ заходил ходуном и забурлил, в разных сочетаниях без устали повторяя слова "Барон", "спекулянт" и "миллионер", Лена мысленно похвалила себя за предусмотрительность. Чем громче вопят крикуны, тем быстрее выдохнутся. Пройдет неделя-другая, страсти вокруг фигуры Тизенгауза поумерятся, а через месяц-два о нем едва ли кто вспомнит. И если Маришка, отсидев на больничном сколько удастся, уйдет в очередной отпуск, то не услышит и сотой доли гадостей о себе и об Андрее Святославовиче, будь он неладен. Зачем только бедная Маришка без памяти влюбилась в эдакого урода?
Реакция Лены по отношению к Тизенгаузу не имела ничего общего со злорадством. Но и сочувствием там тоже не пахло. Тизенгауз, как полагала Лена, давно не в том возрасте, когда совершают безрассудные поступки. По ее мнению, он вообще ничего не делал спонтанно, каждому его шагу предшествовал трезвый расчет. А раз так, пусть отвечает за нарушение закона.
В четверг на доске у входа в секретариат, рядом с социалистическими обязательствами коллектива на 1988 год, вывесили приказ директора филиала об увольнении старшего эксперта отдела товароведения Тизенгауза А. С. по какой-то лютой статье КЗОТа, равнозначной волчьему паспорту. Лена равнодушно прочитала текст и пожала плечами: Тизенгаузу без разницы, что напишут в трудовой книжке. Все равно экспертом ему больше не работать, судимость не позволит.
В пятницу Лена пораньше отпросилась с работы, чтобы сводить сына к стоматологу, а в субботу, услышав о том, что ее Сережка по договоренности с Додиком Шапиро решил дать себе роздых и до понедельника напрочь позабыть про халтуру в Ленгипроторге, сразу же после завтрака собралась навестить Марину. Сергей сказал, что весь день будет дома, потому что ехать во Всеволожск бессмысленно: за окном разыгралась непогода, шел дождь с мокрым снегом, а мостовые покрылись слякотью. Он увлеченно играл с Сашей в настольный футбол и ни о чем ее не расспрашивал. Да Лена и сама поостереглась бы говорить, зачем и почему едет к Марине. Так уж повелось у них в семье с первых дней по-настоящему совместной жизни, что ее муж избегал разговоров о своей работе, она следовала его примеру, а всякое упоминание о тюрьме, колонии и любых подробностях, как-либо связанных с прошлым Сергея, вообще не допускалось. Оно, это горькое прошлое, вроде бы вообще не существовало, а семейное летосчисление начиналось не с 1978, а с 1981 года.
Лена никогда прежде не бывала у Марины и добиралась до ее дома часа полтора - у станции метро "Проспект Большевиков" она села не в тот автобус и по ошибке приехала к реке Оккервиль, из-за чего пришлось брать такси и дать пять рублей на чай, чтобы таксист не ворчал по поводу короткой ездки.
Квартира Тихоновых была на первом этаже панельного дома из разряда "хрущоб". Дверь открыла Наташа, дочь Марины, голенастая девочка-подросток с материнскими изумрудными глазами, и буквально оглушила гостью возгласом:
- Тетя Лена, какая вы красивая!
- Не преувеличивай.
Из кухни, семеня и прихрамывая, вышла сгорбленная старушка с седой косой, венцом уложенной на затылке, и сказала с теплом в голосе:
- Здравствуйте, Елена Георгиевна! Столько про вас слышала от Мариночки, а вот видеть...
Лена улыбнулась старушке и протянула ей полиэтиленовую сумку с продуктами:
- Для нашей больной.
- Знаю, знаю, балуете вы Мариночку, - благодарно закивала старушка.
Лена испытывала неловкость, вызванную тем, что отчество старушки по имени Полина, как назло, вылетело из головы, и вполголоса спросила у Наташи:
- Где мама?
- Вот ее комната.
В полутемной восьмиметровой клетушке еле-еле размещались старый трельяж с пуфиком перед ним, двустворчатый платяной шкаф и тахта, на которой, свернувшись калачиком, лицом к стене лежала Марина, как будто не вполне трезвая. Рядом с тахтой, на кухонной табуретке, стояли бутылка с мутной жидкостью, рюмка и наполненная окурками пепельница.
- Маришка! Почему же ты... - не сразу сообразив, что к чему, с порога воскликнула Лена и осеклась, приготовившись к худшему.
В подпитии Марина ей активно не нравилась, становилась колючей, раздраженной, насмешливо-злобной.
На сей раз, однако, алкоголь никак не повлиял на поведение подруги. Она опустила ноги на пол и, выпрямившись, сказала будничным тоном:
- Садись, зайка. Хочешь выпить?
- Что у тебя там? - Лена показала на бутылку.
- Водка на зверобое с чесноком. Налить?
- Не буду. И ты больше не пей.
- Я по глоточку. Не могу дышать - как в петле... - Марина обеими руками схватилась за горло. - А глотну - чуточку отпускает... - На мертвенно-бледном ее лице отразилось отчаяние.
Острая жалость ножом резанула Лену. Она тоже поднесла руку к горлу и пошевелила пальцами, словно расслабляя стянутый на нем узел.
- Оба мы в петле, что Андрюша, что я, - продолжала Марина, ладонью размазывая струившиеся по щекам слезы. - В тюрьме ему не выдержать, я знаю... Господи, зачем ты нас испытываешь, за что казнишь?
- Маришка! - Лена обняла ее за плечи. - Не надо.
- Зайка, он же ни в чем не вино... - Марина умолкла на полуслове, потому что в дверном проеме возникла ее мать, катившая перед собой сервировочный столик на колесиках.
- А вот и чаек поспел, - напевно произнесла она. - Поешьте свеженьких бубликов с маком, мажьте их маслицем. И варенья моего отведайте, Елена Георгиевна, выбрала для вас малиновое. Сироп прозрачный, каждая ягодка видна.
- Потом, мамочка, потом, - надломленным голосом проговорила Марина.
- Мариночка, сколько всего принесла тебе Елена Георгиевна - ни в сказке сказать, ни пером описать. Говяжий язык, вырезку, семгу...
- Мамочка, умоляю!
- Иду, иду... - Старушка засеменила к двери. - Не буду мешать, ваше дело молодое...
- Захвати пепельницу, Лена не выносит запаха окурков.
Старушка вынесла пепельницу, а Марина взяла с пуфика пачку "Ту-134" и закурила.
- У Андрея Святославовича уже был инфаркт, второго ему не пережить, затянувшись по-мужски, во всю глубину легких, сказала она, глядя в одну точку. - Вот они и добьют его ни за понюх табаку.
- Почему ты так уверена в его невиновности? В жизни ведь бывает по-всякому.
- Я его знаю, зайка. Этого мне достаточно. - По вполне понятным соображениям Лена не стала вступать в спор, хотя ей было что сказать.
- Андрей Святославович не стяжатель, - помолчав, сказала Марина. - Если бы он гонялся за деньгами, то заработал бы столько, что нам с тобой и не снилось.
- Каким образом?
- Когда он улетал из Вены, то в аэропорту встретил бывшего ленинградца, лет десять назад переселившегося в Америку... - Марина потянулась к рюмке и не заметила, что пепел сигареты упал на пол. - Тот раньше был экспертом в Эрмитаже, за что-то сидел и после освобождения эмигрировал из Союза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
Реакция Лены по отношению к Тизенгаузу не имела ничего общего со злорадством. Но и сочувствием там тоже не пахло. Тизенгауз, как полагала Лена, давно не в том возрасте, когда совершают безрассудные поступки. По ее мнению, он вообще ничего не делал спонтанно, каждому его шагу предшествовал трезвый расчет. А раз так, пусть отвечает за нарушение закона.
В четверг на доске у входа в секретариат, рядом с социалистическими обязательствами коллектива на 1988 год, вывесили приказ директора филиала об увольнении старшего эксперта отдела товароведения Тизенгауза А. С. по какой-то лютой статье КЗОТа, равнозначной волчьему паспорту. Лена равнодушно прочитала текст и пожала плечами: Тизенгаузу без разницы, что напишут в трудовой книжке. Все равно экспертом ему больше не работать, судимость не позволит.
В пятницу Лена пораньше отпросилась с работы, чтобы сводить сына к стоматологу, а в субботу, услышав о том, что ее Сережка по договоренности с Додиком Шапиро решил дать себе роздых и до понедельника напрочь позабыть про халтуру в Ленгипроторге, сразу же после завтрака собралась навестить Марину. Сергей сказал, что весь день будет дома, потому что ехать во Всеволожск бессмысленно: за окном разыгралась непогода, шел дождь с мокрым снегом, а мостовые покрылись слякотью. Он увлеченно играл с Сашей в настольный футбол и ни о чем ее не расспрашивал. Да Лена и сама поостереглась бы говорить, зачем и почему едет к Марине. Так уж повелось у них в семье с первых дней по-настоящему совместной жизни, что ее муж избегал разговоров о своей работе, она следовала его примеру, а всякое упоминание о тюрьме, колонии и любых подробностях, как-либо связанных с прошлым Сергея, вообще не допускалось. Оно, это горькое прошлое, вроде бы вообще не существовало, а семейное летосчисление начиналось не с 1978, а с 1981 года.
Лена никогда прежде не бывала у Марины и добиралась до ее дома часа полтора - у станции метро "Проспект Большевиков" она села не в тот автобус и по ошибке приехала к реке Оккервиль, из-за чего пришлось брать такси и дать пять рублей на чай, чтобы таксист не ворчал по поводу короткой ездки.
Квартира Тихоновых была на первом этаже панельного дома из разряда "хрущоб". Дверь открыла Наташа, дочь Марины, голенастая девочка-подросток с материнскими изумрудными глазами, и буквально оглушила гостью возгласом:
- Тетя Лена, какая вы красивая!
- Не преувеличивай.
Из кухни, семеня и прихрамывая, вышла сгорбленная старушка с седой косой, венцом уложенной на затылке, и сказала с теплом в голосе:
- Здравствуйте, Елена Георгиевна! Столько про вас слышала от Мариночки, а вот видеть...
Лена улыбнулась старушке и протянула ей полиэтиленовую сумку с продуктами:
- Для нашей больной.
- Знаю, знаю, балуете вы Мариночку, - благодарно закивала старушка.
Лена испытывала неловкость, вызванную тем, что отчество старушки по имени Полина, как назло, вылетело из головы, и вполголоса спросила у Наташи:
- Где мама?
- Вот ее комната.
В полутемной восьмиметровой клетушке еле-еле размещались старый трельяж с пуфиком перед ним, двустворчатый платяной шкаф и тахта, на которой, свернувшись калачиком, лицом к стене лежала Марина, как будто не вполне трезвая. Рядом с тахтой, на кухонной табуретке, стояли бутылка с мутной жидкостью, рюмка и наполненная окурками пепельница.
- Маришка! Почему же ты... - не сразу сообразив, что к чему, с порога воскликнула Лена и осеклась, приготовившись к худшему.
В подпитии Марина ей активно не нравилась, становилась колючей, раздраженной, насмешливо-злобной.
На сей раз, однако, алкоголь никак не повлиял на поведение подруги. Она опустила ноги на пол и, выпрямившись, сказала будничным тоном:
- Садись, зайка. Хочешь выпить?
- Что у тебя там? - Лена показала на бутылку.
- Водка на зверобое с чесноком. Налить?
- Не буду. И ты больше не пей.
- Я по глоточку. Не могу дышать - как в петле... - Марина обеими руками схватилась за горло. - А глотну - чуточку отпускает... - На мертвенно-бледном ее лице отразилось отчаяние.
Острая жалость ножом резанула Лену. Она тоже поднесла руку к горлу и пошевелила пальцами, словно расслабляя стянутый на нем узел.
- Оба мы в петле, что Андрюша, что я, - продолжала Марина, ладонью размазывая струившиеся по щекам слезы. - В тюрьме ему не выдержать, я знаю... Господи, зачем ты нас испытываешь, за что казнишь?
- Маришка! - Лена обняла ее за плечи. - Не надо.
- Зайка, он же ни в чем не вино... - Марина умолкла на полуслове, потому что в дверном проеме возникла ее мать, катившая перед собой сервировочный столик на колесиках.
- А вот и чаек поспел, - напевно произнесла она. - Поешьте свеженьких бубликов с маком, мажьте их маслицем. И варенья моего отведайте, Елена Георгиевна, выбрала для вас малиновое. Сироп прозрачный, каждая ягодка видна.
- Потом, мамочка, потом, - надломленным голосом проговорила Марина.
- Мариночка, сколько всего принесла тебе Елена Георгиевна - ни в сказке сказать, ни пером описать. Говяжий язык, вырезку, семгу...
- Мамочка, умоляю!
- Иду, иду... - Старушка засеменила к двери. - Не буду мешать, ваше дело молодое...
- Захвати пепельницу, Лена не выносит запаха окурков.
Старушка вынесла пепельницу, а Марина взяла с пуфика пачку "Ту-134" и закурила.
- У Андрея Святославовича уже был инфаркт, второго ему не пережить, затянувшись по-мужски, во всю глубину легких, сказала она, глядя в одну точку. - Вот они и добьют его ни за понюх табаку.
- Почему ты так уверена в его невиновности? В жизни ведь бывает по-всякому.
- Я его знаю, зайка. Этого мне достаточно. - По вполне понятным соображениям Лена не стала вступать в спор, хотя ей было что сказать.
- Андрей Святославович не стяжатель, - помолчав, сказала Марина. - Если бы он гонялся за деньгами, то заработал бы столько, что нам с тобой и не снилось.
- Каким образом?
- Когда он улетал из Вены, то в аэропорту встретил бывшего ленинградца, лет десять назад переселившегося в Америку... - Марина потянулась к рюмке и не заметила, что пепел сигареты упал на пол. - Тот раньше был экспертом в Эрмитаже, за что-то сидел и после освобождения эмигрировал из Союза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192