Все это вывозилось из квартиры тайно, по ночам, и исчезло, растворилось без следа. А как производились экспертизы? Работники Государственного музея этнографии народов СССР оценили 200 авторских скульптур из янтаря, среди которых было шесть произведений Карла Фаберже, в 670 рублей, то есть по 3-4 рубля за штуку, что дешевле одного необработанного куска янтаря весом 800 граммов, ими же оцененного в 800 рублей! Про часть предметов в трех других актах экспертизы со святой простотой отмечено, что "из-за отсутствия прейскурантов" эти вещи, видите ли, "не имеют стоимости", причем по неуклонно прослеживаемой закономерности это относится к самым лучшим из них. Вдумайтесь, какие могут быть прейскуранты на произведения искусства? Случайна ли эта профессиональная безграмотность? Нет, все от начала и до конца совершалось сознательно, в надежде позднее, после конфискации, безнаказанно разворовать то, что еще чудом сохранилось. Впоследствии, если вдруг обнаружится недостача, воры погасят ее, внеся по 3-4 рубля за предметы, истинная цена которых измеряется тысячами. Неужели это ни о чем не говорит суду?
Тизенгауз перевел дух и безнадежно махнул рукой.
На следствии и на первом суде, вяло, без прежнего подъема продолжал Тизенгауз, он ни словом не обмолвился обо всем этом из боязни побоев, которым он неоднократно подвергался в "Крестах", а теперь ему все равно. Будь что будет, от судьбы не уйдешь! И он без сил опустился на скамью подсудимых, отвернувшись от судей.
Суд удалился в совещательную комнату, а присутствовавшие в зале разбрелись кто куда. Сергей назойливо маячил в дальнем конце коридора, расхаживая кругами, а Лена делала вид, что не замечает его, и пила кофе из термоса, закусывая бутербродами, предусмотрительно захваченными из дому. Бутербродов было шесть, Лена сделала столько с расчетом на Марину и Андрея Святославовича, но они вежливо отказались и отошли к окну, где молча курили в тревожном ожидании.
За время, прошедшее с января по сегодняшний день, Лена ни разу не видела Тизенгауза. Он нигде не работал и после тюрьмы с трудом приходил в себя, попеременно обретаясь то у Марины, в Веселом поселке, то в своей квартире, на Гражданке, и всячески избегая встреч с бывшими коллегами. С Мариной же она дружила по-прежнему, хотя что-то в их дружбе изменилось, причем не в лучшую сторону. Не то чтобы Марина перестала безраздельно доверять Лене, нет, но какой-то налет, а вернее сказать, тонкий ледок отчуждения периодически давал себя знать. Лена не заводила разговоров о будущем Тизенгауза, справляясь только о его здоровье, а Марина, против обыкновения, не стремилась говорить о наболевшем, что Лена не без горечи сочла вполне естественным.
Прошел час, затем еще полчаса, все давно собрались в зале, а судьи не торопились покидать совещательную комнату. Тизенгауз, согнувшись и вобрав голову в плечи, замер на скамье подсудимых, Марина целиком ушла в себя, а Лена рассеянно прислушивалась к спору, разгоревшемуся между адвокатом и обвинительницей. Забыв недавние распри по делу Тизенгауза, они громко обсуждали перипетии парламентского скандала вокруг Гдляна и Иванова, как бы поменявшись ролями: обвинительница рьяно защищала следователей Прокуратуры Союза, называя их народными героями, а старый адвокат с сарказмом утверждал, что в позиции обоих невооруженным глазом прослеживается заведомо обвинительный уклон.
"Встать, суд идет!" - перекрывая шум в зале, звонко прозвучал девичий голосок секретарши, и румяный судья, избегая смотреть на Тизенгауза, с председательского места огласил приговор. Если отбросить многократно повторявшиеся подробности, то сухой остаток выглядел не слишком утешительно для подсудимого.
Суд установил вину Тизенгауза доказанной в том, что он совершил спекуляцию иконами на эмали с целью наживы в особо крупных размерах, а именно в сумме 1450 рублей. Вместе с тем судом не было добыто доказательств того, что винтовочные патроны поместил в сейф подсудимый, а не какое-либо иное лицо. Исходя из оценки личности подсудимого, суд счел возможным избрать более мягкое наказание, чем предусмотрено законом, и именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики приговорил Тизенгауза Андрея Святославовича к двум годам исправительных работ с конфискацией имущества, полностью сняв с него обвинение в незаконном хранении боевых припасов. Мало того, суд простер свое милосердие за границы, очерченные обвинительницей, и освободил осужденного от отбытия назначенного ему наказания, поскольку тот провел в предварительном заключении 9 месяцев и 28 дней, а каждый день содержания под стражей засчитывается за три дня исправительных работ.
Пенсионеры встретили приговор жидкими аплодисментами. Марина, как и в прошлый раз, без памяти бросилась к Тизенгаузу, а Лена сразу же направилась к двери.
На улице ее попытался остановить Сергей, но она обогнула его, как фонарный столб, и легкой, скользящей походкой заспешила на Финляндский вокзал, чтобы сесть на электричку до Всеволожска.
А во Всеволожске, войдя в калитку дома на Константиновской улице, Лена окликнула:
- Зинаида Афанасьевна, где вы?
- Деточка моя! - тотчас отозвалась костлявая старуха Холмогорова, сидевшая на низенькой скамеечке между грядками и пропалывавшая шубнику. - Не ждала тебя, золотко.
Когда Лена приблизилась к ней, старуха протянула навстречу перепачканную жирной землей руку. Этот жест не был предложением рукопожатия, а означал немую просьбу помочь встать.
Лена подняла старуху на ноги и всмотрелась в заросли бузины, куда частенько прятался, изображая индейца-семинола, шаловливый сын.
Проследив за ее взглядом, старуха сообщила:
- Не ищи. Сашенька с обеда укатил на велосипеде.
- Куда? - встревожилась Лена. - Я же запретила ему кататься по улицам.
- На Сергиевской он. У Коли, у дружка своего, - пояснила старуха, целуя Лену в щеку. - Мальчик большой, уже не привяжешь к подолу. То ли еще будет, когда Сашеньку забреют в солдаты!
Об армии Лена боялась даже думать. Только-только закончилась война в Афганистане, так началась заваруха на Кавказе. А кто может наперед знать, где кремлевские олухи ввяжутся в очередную авантюру?
- Нам надо поговорить, - сказала Лена. - За этим я и приехала.
- Вижу, вижу, не слепая, - в раздумье произнесла старуха. - То-то ты нынче вместо "бабульки" величала ценя по имя-отчеству. Да и Сережка твой ходит понурый, слова не допросишься. Небось поцапались друг с дружкой?
- Мы не цапались... Может, присядем?
- Обожди, сполосну руки.
Пока та бренчала рукомойником, наспех, кое-как прибитым к вековой сосне, Лена отошла к орешнику и уселась в беседке.
- Ну, деточка, бей, мне не привыкать, - подойдя к Лене, сурово сказала старуха и, опершись руками о стол, медленно, с тяжкими вздохами опустилась на скамью рядом с невесткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192
Тизенгауз перевел дух и безнадежно махнул рукой.
На следствии и на первом суде, вяло, без прежнего подъема продолжал Тизенгауз, он ни словом не обмолвился обо всем этом из боязни побоев, которым он неоднократно подвергался в "Крестах", а теперь ему все равно. Будь что будет, от судьбы не уйдешь! И он без сил опустился на скамью подсудимых, отвернувшись от судей.
Суд удалился в совещательную комнату, а присутствовавшие в зале разбрелись кто куда. Сергей назойливо маячил в дальнем конце коридора, расхаживая кругами, а Лена делала вид, что не замечает его, и пила кофе из термоса, закусывая бутербродами, предусмотрительно захваченными из дому. Бутербродов было шесть, Лена сделала столько с расчетом на Марину и Андрея Святославовича, но они вежливо отказались и отошли к окну, где молча курили в тревожном ожидании.
За время, прошедшее с января по сегодняшний день, Лена ни разу не видела Тизенгауза. Он нигде не работал и после тюрьмы с трудом приходил в себя, попеременно обретаясь то у Марины, в Веселом поселке, то в своей квартире, на Гражданке, и всячески избегая встреч с бывшими коллегами. С Мариной же она дружила по-прежнему, хотя что-то в их дружбе изменилось, причем не в лучшую сторону. Не то чтобы Марина перестала безраздельно доверять Лене, нет, но какой-то налет, а вернее сказать, тонкий ледок отчуждения периодически давал себя знать. Лена не заводила разговоров о будущем Тизенгауза, справляясь только о его здоровье, а Марина, против обыкновения, не стремилась говорить о наболевшем, что Лена не без горечи сочла вполне естественным.
Прошел час, затем еще полчаса, все давно собрались в зале, а судьи не торопились покидать совещательную комнату. Тизенгауз, согнувшись и вобрав голову в плечи, замер на скамье подсудимых, Марина целиком ушла в себя, а Лена рассеянно прислушивалась к спору, разгоревшемуся между адвокатом и обвинительницей. Забыв недавние распри по делу Тизенгауза, они громко обсуждали перипетии парламентского скандала вокруг Гдляна и Иванова, как бы поменявшись ролями: обвинительница рьяно защищала следователей Прокуратуры Союза, называя их народными героями, а старый адвокат с сарказмом утверждал, что в позиции обоих невооруженным глазом прослеживается заведомо обвинительный уклон.
"Встать, суд идет!" - перекрывая шум в зале, звонко прозвучал девичий голосок секретарши, и румяный судья, избегая смотреть на Тизенгауза, с председательского места огласил приговор. Если отбросить многократно повторявшиеся подробности, то сухой остаток выглядел не слишком утешительно для подсудимого.
Суд установил вину Тизенгауза доказанной в том, что он совершил спекуляцию иконами на эмали с целью наживы в особо крупных размерах, а именно в сумме 1450 рублей. Вместе с тем судом не было добыто доказательств того, что винтовочные патроны поместил в сейф подсудимый, а не какое-либо иное лицо. Исходя из оценки личности подсудимого, суд счел возможным избрать более мягкое наказание, чем предусмотрено законом, и именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики приговорил Тизенгауза Андрея Святославовича к двум годам исправительных работ с конфискацией имущества, полностью сняв с него обвинение в незаконном хранении боевых припасов. Мало того, суд простер свое милосердие за границы, очерченные обвинительницей, и освободил осужденного от отбытия назначенного ему наказания, поскольку тот провел в предварительном заключении 9 месяцев и 28 дней, а каждый день содержания под стражей засчитывается за три дня исправительных работ.
Пенсионеры встретили приговор жидкими аплодисментами. Марина, как и в прошлый раз, без памяти бросилась к Тизенгаузу, а Лена сразу же направилась к двери.
На улице ее попытался остановить Сергей, но она обогнула его, как фонарный столб, и легкой, скользящей походкой заспешила на Финляндский вокзал, чтобы сесть на электричку до Всеволожска.
А во Всеволожске, войдя в калитку дома на Константиновской улице, Лена окликнула:
- Зинаида Афанасьевна, где вы?
- Деточка моя! - тотчас отозвалась костлявая старуха Холмогорова, сидевшая на низенькой скамеечке между грядками и пропалывавшая шубнику. - Не ждала тебя, золотко.
Когда Лена приблизилась к ней, старуха протянула навстречу перепачканную жирной землей руку. Этот жест не был предложением рукопожатия, а означал немую просьбу помочь встать.
Лена подняла старуху на ноги и всмотрелась в заросли бузины, куда частенько прятался, изображая индейца-семинола, шаловливый сын.
Проследив за ее взглядом, старуха сообщила:
- Не ищи. Сашенька с обеда укатил на велосипеде.
- Куда? - встревожилась Лена. - Я же запретила ему кататься по улицам.
- На Сергиевской он. У Коли, у дружка своего, - пояснила старуха, целуя Лену в щеку. - Мальчик большой, уже не привяжешь к подолу. То ли еще будет, когда Сашеньку забреют в солдаты!
Об армии Лена боялась даже думать. Только-только закончилась война в Афганистане, так началась заваруха на Кавказе. А кто может наперед знать, где кремлевские олухи ввяжутся в очередную авантюру?
- Нам надо поговорить, - сказала Лена. - За этим я и приехала.
- Вижу, вижу, не слепая, - в раздумье произнесла старуха. - То-то ты нынче вместо "бабульки" величала ценя по имя-отчеству. Да и Сережка твой ходит понурый, слова не допросишься. Небось поцапались друг с дружкой?
- Мы не цапались... Может, присядем?
- Обожди, сполосну руки.
Пока та бренчала рукомойником, наспех, кое-как прибитым к вековой сосне, Лена отошла к орешнику и уселась в беседке.
- Ну, деточка, бей, мне не привыкать, - подойдя к Лене, сурово сказала старуха и, опершись руками о стол, медленно, с тяжкими вздохами опустилась на скамью рядом с невесткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192