И смех у него не смешной, а очень-преочень
нехороший.
- Что ты за зверь - не пойму. Откуда ты такой взялся? Надо же: полный кретин,
а вытворяет такое, что даже мне не под силу. Как же это, а?
Томас молчал. Он не знал, что ответить. Ну чего они барабанят в дверь? Так ее
все равно не открыть. Попробовали бы по-другому. Полицейских бы позвали, пусть
принесут открывалку, которой открывают попавшие в аварии машины, чтобы люди
выбрались, - Томас видел по телевизору. Лишь бы полицейские не сказали:
"Извините, но для интернатских дверей открывалка не годится, только для машин".
Тогда никакой надежды.
- Ты что, язык проглотил? - прорычал страшный дядька. Кресло, в котором Дерек
сидел перед телевизором, теперь валялось на полу между Томасом и Бедой. Дядька
протянул к креслу руку - одну руку, - а из нее как ударит синий свет. Кресло - в
щепки. Тоненькие, как зубочистки. Томас едва успел закрыть лицо, а то бы щепки
попали в глаза. Щепки вонзились в руки, в щеки, в подбородок. Даже в рубашку на
животе, колючие такие. Но Томас с перепугу боли не чувствовал.
Он убрал руки, открыл глаза посмотреть, где страшный дядька. А он стоит
совсем близко, и вокруг плавают пушистые клочья из обивки кресла.
- Томас? - снова спросил дядька и схватил Томаса за горло, как Пита.
И Томас услышал собственный голосок. Будто не он говорит, а кто-то другой. И
слова не его, а чужие:
- Ты не умеешь Общаться.
Страшный дядька, не выпуская Томаса, схватил его за ремень, оторвал от стены,
поднял в воздух и грохнул об стенку, как Дерека. Сил нет как больно!
x x x
Дверь из гаража в дом запиралась только на замок, цепочки на ней не было.
Клинт сунул ключи в карман и прошел на кухню. Было десять минут девятого. Фелина
сидела за столом и в ожидании мужа читала журнал.
Она подняла глаза, улыбнулась, и сердце Клинта затрепетало. Как в слезливом
романе, ей-богу. Что же это такое с ним делается? До встречи с Фелиной он никого
к себе в душу не пускал. Он предпочитал до всего доходить своим умом, без
посторонней помощи, не имел привычки плакаться в жилетку друзьям и очень этим
гордился: всякая близость может принести боль и разочарования, а он от них
застрахован. Но когда Клинт впервые увидел Фелину, у него дух захватило, и он
понял, что от его неуязвимости не осталось и следа. Понял и обрадовался.
До чего ей идет это простенькое синее платье с красным поясом и красными, в
тон ему, туфлями. Удивительная женщина: сильная, но нежная, волевая, но хрупкая.
Фелина встала. Клинт подошел к жене, они обнялись и припали друг к другу
губами. Ни слова, ни знака - просто стояли и целовались. В эту минуту Клинту
больше всего на свете хотелось тоже оглохнуть и онеметь. И чтобы ни он, ни
Фелина не умели читать по губам, не умели объясняться знаками. Потому что сейчас
нет для них большей радости, чем просто быть вместе. А слова - что слова? Разве
ими выскажешь, что у них в этот миг на душе?
- А у нас сегодня такое случилось, - наконец выпалил Клинт. - Еле дождался,
чтобы тебе рассказать. Только приведу себя в порядок, переоденусь, а в половине
девятого отправимся в "Капрабелло", сядем в уголке, закажем вина, спагетти,
гренки с чесночным соусом.
"И изжога нам обеспечена", - докончила Фелина.
Клинт расхохотался. В самую точку! "Капрабелло" - мировое местечко, но еда
там острая - сил нет, поэтому удовольствие всякий раз выходит им боком.
Он опять поцеловал жену. Фелина вновь взялась за журнал, а Клинт прошел через
столовую и по коридору направился в ванную. Там он открыл кран и, дожидаясь,
пока пойдет вода погорячее, включил электробритву. Бреясь, он все время видел в
зеркале свою ухмылку. Нет, все-таки в жизни ему очень повезло.
x x x
Страшный дядька рычал ему в самое лицо, засыпал вопросами. Спрашивает,
спрашивает. Да если бы Томас спокойненько сидел в кресле - и то не смог бы
ответить на все вопросы. Надо же сперва подумать. А дядька подумать не дает. И
Томас ведь не сидит в кресле - дядька прижал его к стене. Спина болела так
сильно - Томас чуть не заплакал.
- Я наелся, я наелся, - повторял он. Обычно после этих слов к нему с
расспросами или рассказами не приставали, чтобы у него в голове все хорошенько
улеглось. Но на страшного дядьку эти слова не действовали. Ему все равно,
улеглось у Томаса в голове или не улеглось, - он требовал ответа немедленно. Кто
такой Томас? Кто его мать? Кто отец? Откуда он? Кто такая Джулия? Кто такой
Бобби? Где Джулия? Где Бобби?
- Выходит, недаром у тебя морда такая тупая, - проворчал дядька. - Ты и
впрямь круглый дурак. Небось и не сообразишь, про что я спрашиваю, а?
Он больше не прижимал Томаса к стене, но Томас все равно не доставал ногами
до пола. Одной рукой дядька сжимал ему горло, и Томас задыхался. Другой рукой
дядька ударил его по лицу. Сильно-пресильно. Томас старался сдержать слезы, а
они все льются. Ему было больно и страшно.
- Зачем таким недоумкам вообще жить на свете? - сказал дядька.
Он разжал руку, и Томас грохнулся на пол. А Беда смотрит на него злорадным
взглядом. Ох, и рассердился Томас. Боится, а сердится. И что это на него нашло?
Раньше почти никогда не сердился, а теперь вот и боится, и сердится. А дядька
глядел на него как на букашку какую-то или сор на полу, который надо вымести.
- Я бы таких убивал сразу после рождения. Какая от тебя польза? Тебя бы еще в
младенчестве следовало придушить или пустить на котлеты для собак.
В большом мире Томасу уже случалось слышать злые слова, ловить злые взгляды.
Джулия кричала его обидчикам. Чтобы Они Заткнулись И Проваливали. А Томасу
велела: пусть он с ними не церемонится и отвечает: "Фу, как грубо!" Сейчас Томас
очень рассердился, и Было За Что. Даже если бы Джулия ему ничего не объясняла,
он бы все равно рассердился. Ему иногда и так ясно, что хорошо, а что плохо.
Страшный дядька лягнул его ногу. Хотел еще лягнуть, но за окном раздался шум.
В окно заглядывали санитары. Они разбили стекло в форточке, и один просунул руку
- собирался открыть окно.
Страшный дядька услыхал звон и обернулся. Он протянул руку к окну, как будто
останавливал санитаров, чтобы они расхотели залезть в комнату. Но Томас понял,
что на самом деле он сейчас ударит в них синим светом.
Предупредить их? Да ведь они не услышат, а может, и не обратят внимания. И
Томас, пока страшный дядька не видит (он как раз отвернулся к окну), начал
отползать. Ползти было больно, Томас перепачкался в крови Дерека, разлившейся по
полу. Мало того что он сердится и боится, его еще и мутит от крови.
Синий свет. Яркий-преяркий.
Раздался взрыв.
Зазвенело стекло, но громче звона был грохот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
нехороший.
- Что ты за зверь - не пойму. Откуда ты такой взялся? Надо же: полный кретин,
а вытворяет такое, что даже мне не под силу. Как же это, а?
Томас молчал. Он не знал, что ответить. Ну чего они барабанят в дверь? Так ее
все равно не открыть. Попробовали бы по-другому. Полицейских бы позвали, пусть
принесут открывалку, которой открывают попавшие в аварии машины, чтобы люди
выбрались, - Томас видел по телевизору. Лишь бы полицейские не сказали:
"Извините, но для интернатских дверей открывалка не годится, только для машин".
Тогда никакой надежды.
- Ты что, язык проглотил? - прорычал страшный дядька. Кресло, в котором Дерек
сидел перед телевизором, теперь валялось на полу между Томасом и Бедой. Дядька
протянул к креслу руку - одну руку, - а из нее как ударит синий свет. Кресло - в
щепки. Тоненькие, как зубочистки. Томас едва успел закрыть лицо, а то бы щепки
попали в глаза. Щепки вонзились в руки, в щеки, в подбородок. Даже в рубашку на
животе, колючие такие. Но Томас с перепугу боли не чувствовал.
Он убрал руки, открыл глаза посмотреть, где страшный дядька. А он стоит
совсем близко, и вокруг плавают пушистые клочья из обивки кресла.
- Томас? - снова спросил дядька и схватил Томаса за горло, как Пита.
И Томас услышал собственный голосок. Будто не он говорит, а кто-то другой. И
слова не его, а чужие:
- Ты не умеешь Общаться.
Страшный дядька, не выпуская Томаса, схватил его за ремень, оторвал от стены,
поднял в воздух и грохнул об стенку, как Дерека. Сил нет как больно!
x x x
Дверь из гаража в дом запиралась только на замок, цепочки на ней не было.
Клинт сунул ключи в карман и прошел на кухню. Было десять минут девятого. Фелина
сидела за столом и в ожидании мужа читала журнал.
Она подняла глаза, улыбнулась, и сердце Клинта затрепетало. Как в слезливом
романе, ей-богу. Что же это такое с ним делается? До встречи с Фелиной он никого
к себе в душу не пускал. Он предпочитал до всего доходить своим умом, без
посторонней помощи, не имел привычки плакаться в жилетку друзьям и очень этим
гордился: всякая близость может принести боль и разочарования, а он от них
застрахован. Но когда Клинт впервые увидел Фелину, у него дух захватило, и он
понял, что от его неуязвимости не осталось и следа. Понял и обрадовался.
До чего ей идет это простенькое синее платье с красным поясом и красными, в
тон ему, туфлями. Удивительная женщина: сильная, но нежная, волевая, но хрупкая.
Фелина встала. Клинт подошел к жене, они обнялись и припали друг к другу
губами. Ни слова, ни знака - просто стояли и целовались. В эту минуту Клинту
больше всего на свете хотелось тоже оглохнуть и онеметь. И чтобы ни он, ни
Фелина не умели читать по губам, не умели объясняться знаками. Потому что сейчас
нет для них большей радости, чем просто быть вместе. А слова - что слова? Разве
ими выскажешь, что у них в этот миг на душе?
- А у нас сегодня такое случилось, - наконец выпалил Клинт. - Еле дождался,
чтобы тебе рассказать. Только приведу себя в порядок, переоденусь, а в половине
девятого отправимся в "Капрабелло", сядем в уголке, закажем вина, спагетти,
гренки с чесночным соусом.
"И изжога нам обеспечена", - докончила Фелина.
Клинт расхохотался. В самую точку! "Капрабелло" - мировое местечко, но еда
там острая - сил нет, поэтому удовольствие всякий раз выходит им боком.
Он опять поцеловал жену. Фелина вновь взялась за журнал, а Клинт прошел через
столовую и по коридору направился в ванную. Там он открыл кран и, дожидаясь,
пока пойдет вода погорячее, включил электробритву. Бреясь, он все время видел в
зеркале свою ухмылку. Нет, все-таки в жизни ему очень повезло.
x x x
Страшный дядька рычал ему в самое лицо, засыпал вопросами. Спрашивает,
спрашивает. Да если бы Томас спокойненько сидел в кресле - и то не смог бы
ответить на все вопросы. Надо же сперва подумать. А дядька подумать не дает. И
Томас ведь не сидит в кресле - дядька прижал его к стене. Спина болела так
сильно - Томас чуть не заплакал.
- Я наелся, я наелся, - повторял он. Обычно после этих слов к нему с
расспросами или рассказами не приставали, чтобы у него в голове все хорошенько
улеглось. Но на страшного дядьку эти слова не действовали. Ему все равно,
улеглось у Томаса в голове или не улеглось, - он требовал ответа немедленно. Кто
такой Томас? Кто его мать? Кто отец? Откуда он? Кто такая Джулия? Кто такой
Бобби? Где Джулия? Где Бобби?
- Выходит, недаром у тебя морда такая тупая, - проворчал дядька. - Ты и
впрямь круглый дурак. Небось и не сообразишь, про что я спрашиваю, а?
Он больше не прижимал Томаса к стене, но Томас все равно не доставал ногами
до пола. Одной рукой дядька сжимал ему горло, и Томас задыхался. Другой рукой
дядька ударил его по лицу. Сильно-пресильно. Томас старался сдержать слезы, а
они все льются. Ему было больно и страшно.
- Зачем таким недоумкам вообще жить на свете? - сказал дядька.
Он разжал руку, и Томас грохнулся на пол. А Беда смотрит на него злорадным
взглядом. Ох, и рассердился Томас. Боится, а сердится. И что это на него нашло?
Раньше почти никогда не сердился, а теперь вот и боится, и сердится. А дядька
глядел на него как на букашку какую-то или сор на полу, который надо вымести.
- Я бы таких убивал сразу после рождения. Какая от тебя польза? Тебя бы еще в
младенчестве следовало придушить или пустить на котлеты для собак.
В большом мире Томасу уже случалось слышать злые слова, ловить злые взгляды.
Джулия кричала его обидчикам. Чтобы Они Заткнулись И Проваливали. А Томасу
велела: пусть он с ними не церемонится и отвечает: "Фу, как грубо!" Сейчас Томас
очень рассердился, и Было За Что. Даже если бы Джулия ему ничего не объясняла,
он бы все равно рассердился. Ему иногда и так ясно, что хорошо, а что плохо.
Страшный дядька лягнул его ногу. Хотел еще лягнуть, но за окном раздался шум.
В окно заглядывали санитары. Они разбили стекло в форточке, и один просунул руку
- собирался открыть окно.
Страшный дядька услыхал звон и обернулся. Он протянул руку к окну, как будто
останавливал санитаров, чтобы они расхотели залезть в комнату. Но Томас понял,
что на самом деле он сейчас ударит в них синим светом.
Предупредить их? Да ведь они не услышат, а может, и не обратят внимания. И
Томас, пока страшный дядька не видит (он как раз отвернулся к окну), начал
отползать. Ползти было больно, Томас перепачкался в крови Дерека, разлившейся по
полу. Мало того что он сердится и боится, его еще и мутит от крови.
Синий свет. Яркий-преяркий.
Раздался взрыв.
Зазвенело стекло, но громче звона был грохот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114