На современном иштване эта почти неразрушимая форма личности, сохраняемая в вечном компьютере, называлась “паллатон”. Паллатон — не что иное, как чистая информация, модель сознания, закодированная единицами и нулями и замороженная в виде электронного слепка на алмазном диске.
Умершего Архитектора помещают в холодную преобразительную камеру, оборудованную компьютерами, роботами, микроскопами, лазерными сверлами и игольными ножами. Там его мозг препарируется нейрон за нейроном, вплоть до связующей сети дендритов и аксонов, и сканеры составляют модель, включающую в себя триллионы соединений. Затем модель помещается на алмазный диск и поступает в хранилища Дома Вечности, а тело отправляется в плазменную печь крематория.
Данло, лежа на своей подстилке, наблюдал, как смотрители снуют вокруг с этими самыми алмазными дисками. Каждый диск был величиной с листок дерева ши, только круглый. Задача смотрителя — доставить диск из преобразительной камеры к месту его вечного хранения, и он обращается с этим прочным алмазным изделием, как с живым глазным яблоком.
На одном таком диске помещается несколько тысяч паллатонов — неудивительно, что смотрители относятся к ним, как к самому ценному, что есть во вселенной.
— Моей души, — повторил Данло. — Моего паллатона, как вы говорите.
Кто-то из смотрителей, еще один болезненный старец, подал Чеславу Ивионгену серебряный шлем. Чеслав, не только старший смотритель, но и мастер-программист, холодно улыбнулся Данло.
— Мы попытаемся сделать временный паллатон. Если вы, конечно, не хотите произнести символ веры, пройти очищение и умереть реальной смертью.
— Нет, пока не хочу, — с улыбкой ответил Данло.
— Тогда позвольте мне надеть на вас этот компьютер, — Чеслав постучал костяшками по шлему, — и он отсканирует ваш мозг в живом состоянии.
Данло отсчитал десять ударов сердца и сказал: — Хорошо.
Он сел, чтобы дать Чеславу произвести устрашающую операцию помещения его головы в компьютер. Чеслав, кряхтя и охая, напялил шлем на густую шевелюру Данло. Его прерывистое, нездоровое дыхание наполняло тесное помещение гнилостным запахом.
— Ну вот. Очень уж у вас голова большая. Можете лечь.
Около Данло, точно по сигналу, возникли еще пятеро смотрителей. Их недружелюбные глаза на мучнисто-бледных лицах казались Данло черными дырами, всасывающими в себя его душу. Все они, включая женщину по имени Района Ивиэсса Эде, были программистами и любопытствовали знать, какую модель снимет сканер с живого мозга Данло. Если бы им разрешалось делать ставки, кое-кто из них поставил бы на немедленную смерть пилота. Трое, впрочем, полагали, что ничего такого не случится. Данло еще жив, и поэтому сканер сделает лишь черновой эскиз его мозга, не идущий в сравнение с вечными паллатонами, выполненными куда более мощными компьютерами. Временный паллатон не является подлинным, утверждали они, поэтому Данло ничего не грозит, Другие, в том числе и сам Чеслав Ивионген, были в этом не столь уверены. Сблизив свои голые черепа, они смотрели на Данло, и на их мрачных лицах читалось сомнение. Похоже, они боялись, что самая процедура моделирования может украсть у Данло душу, оставив его холодным и бездыханным.
Если душу человека действительно можно перенести на алмазный диск, что тогда останется от его жизни? Ведь не две же у человека души и не двадцать тысяч — столько же, сколько копий способна сделать машина? Не может же человек одновременно существовать как личность и во плоти, и в световых импульсах внутри вечного компьютера? Вот хорошие вопросы для теологов, думал Данло.
Лежа на мате и чувствуя, как сдавливает голову тяжелый шлем, он в десятитысячный раз за свою жизнь погрузился в размышления о природе сознания. Он думал о себе, о своей душе, и эти мысли, заодно с ледяным холодом пола, пронизывали его тело волнами страха.
— Это займет некоторое время, — сказал ему Чеслав Ивионген. — Иногда я буду задавать вам вопросы, а вы, уж пожалуйста, отвечайте.
Во время этой части эксперимента Данло, по правде сказать, не чувствовал почти ничего. Он лежал на твердом полу, пытаясь сдержать дрожь. Минут через десять, по его оценке, ему это удалось. Пахло здесь скверно: кетонами, потом, грибковой болезнью и черной толщей налла, но он старался на заострять на этом внимания. Он лежал с закрытыми глазами, прижимая к животу флейту, дышал глубоко и ровно и вспоминал все мелодии для шакухачи, когда-либо сочиненные им.
Время благодаря этому струилось быстро и незаметно, как вода по стеклянной трубке. Данло ждал, когда же Чеслав начнет задавать ему вопросы, и удивился, когда тот попросил его сесть.
— Позвольте снять с вас шлем, пилот. Мы закончили.
Данло сел, и двое смотрителей своими костлявыми пальцами сняли шлем у него с головы. С великим облегчением он ощутил холод на своих мокрых, слипшихся волосах.
— Так скоро? — спросил он. — Значит, вам не удалось снять копию с моего мозга?
— Это продолжалось два часа, пилот, — с мрачной улыбкой объявил Чеслав. — Поэтому я не думаю, что мы потерпели неудачу. Впрочем, скоро мы это увидим.
Он кивнул одному из смотрителей, и тот унес шлем куда-то во тьму. Данло объяснили, что он передаст шлем команде программистов в преобразительной камере, и собранная сканером информация будет загружена в большой компилирующий компьютер. Эта машина размером с целый дом и составит модель души Данло, после чего паллатон — точнее, временная копия личности, — будет записан на алмазный диск.
— Долго ли еще ждать? — спросил Данло. Терпеливый обычно как камень, он боялся следующей фазы эксперимента и хотел приступить к ней как можно скорее.
— Недолго, — заверил Чеслав. Его скрипучий голос звучал среди штабелей компьютеров, как скрежет металла по металлу. — Вот достойный Николаос уже и возвращается, — добавил он, оглянувшись через плечо. Тот же изможденный смотритель приблизился к ним по темному проходу и вложил в протянутую руку Чеслава диск.
— Ну вот, можно сказать, и вы, — сказал Чеслав, с загадочной улыбкой показывая на диск Данло. Отложив флейту, Данло осторожно взял в руки алмазную пластинку. — Он сделан специально для испытания. На нем записан только ваш паллатон.
— Понятно. — Данло смотрел на твердый блестящий кружок, смутно различая в нем отражение своего лица.
— Насколько мне известно, еще ни один Архитектор не держал в руках того, что держите вы. И не видел того, что вы видите.
— Понятно.
— Из всех деяний нашей Святой Иви это обещает стать самым странным. И самым опасным.
— Многие были против этого испытания, да?
— Очень многие, пилот. Быть преображенным при жизни — не могу передать, каким кощунственным и каким желанным это представляется каждому Архитектору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Умершего Архитектора помещают в холодную преобразительную камеру, оборудованную компьютерами, роботами, микроскопами, лазерными сверлами и игольными ножами. Там его мозг препарируется нейрон за нейроном, вплоть до связующей сети дендритов и аксонов, и сканеры составляют модель, включающую в себя триллионы соединений. Затем модель помещается на алмазный диск и поступает в хранилища Дома Вечности, а тело отправляется в плазменную печь крематория.
Данло, лежа на своей подстилке, наблюдал, как смотрители снуют вокруг с этими самыми алмазными дисками. Каждый диск был величиной с листок дерева ши, только круглый. Задача смотрителя — доставить диск из преобразительной камеры к месту его вечного хранения, и он обращается с этим прочным алмазным изделием, как с живым глазным яблоком.
На одном таком диске помещается несколько тысяч паллатонов — неудивительно, что смотрители относятся к ним, как к самому ценному, что есть во вселенной.
— Моей души, — повторил Данло. — Моего паллатона, как вы говорите.
Кто-то из смотрителей, еще один болезненный старец, подал Чеславу Ивионгену серебряный шлем. Чеслав, не только старший смотритель, но и мастер-программист, холодно улыбнулся Данло.
— Мы попытаемся сделать временный паллатон. Если вы, конечно, не хотите произнести символ веры, пройти очищение и умереть реальной смертью.
— Нет, пока не хочу, — с улыбкой ответил Данло.
— Тогда позвольте мне надеть на вас этот компьютер, — Чеслав постучал костяшками по шлему, — и он отсканирует ваш мозг в живом состоянии.
Данло отсчитал десять ударов сердца и сказал: — Хорошо.
Он сел, чтобы дать Чеславу произвести устрашающую операцию помещения его головы в компьютер. Чеслав, кряхтя и охая, напялил шлем на густую шевелюру Данло. Его прерывистое, нездоровое дыхание наполняло тесное помещение гнилостным запахом.
— Ну вот. Очень уж у вас голова большая. Можете лечь.
Около Данло, точно по сигналу, возникли еще пятеро смотрителей. Их недружелюбные глаза на мучнисто-бледных лицах казались Данло черными дырами, всасывающими в себя его душу. Все они, включая женщину по имени Района Ивиэсса Эде, были программистами и любопытствовали знать, какую модель снимет сканер с живого мозга Данло. Если бы им разрешалось делать ставки, кое-кто из них поставил бы на немедленную смерть пилота. Трое, впрочем, полагали, что ничего такого не случится. Данло еще жив, и поэтому сканер сделает лишь черновой эскиз его мозга, не идущий в сравнение с вечными паллатонами, выполненными куда более мощными компьютерами. Временный паллатон не является подлинным, утверждали они, поэтому Данло ничего не грозит, Другие, в том числе и сам Чеслав Ивионген, были в этом не столь уверены. Сблизив свои голые черепа, они смотрели на Данло, и на их мрачных лицах читалось сомнение. Похоже, они боялись, что самая процедура моделирования может украсть у Данло душу, оставив его холодным и бездыханным.
Если душу человека действительно можно перенести на алмазный диск, что тогда останется от его жизни? Ведь не две же у человека души и не двадцать тысяч — столько же, сколько копий способна сделать машина? Не может же человек одновременно существовать как личность и во плоти, и в световых импульсах внутри вечного компьютера? Вот хорошие вопросы для теологов, думал Данло.
Лежа на мате и чувствуя, как сдавливает голову тяжелый шлем, он в десятитысячный раз за свою жизнь погрузился в размышления о природе сознания. Он думал о себе, о своей душе, и эти мысли, заодно с ледяным холодом пола, пронизывали его тело волнами страха.
— Это займет некоторое время, — сказал ему Чеслав Ивионген. — Иногда я буду задавать вам вопросы, а вы, уж пожалуйста, отвечайте.
Во время этой части эксперимента Данло, по правде сказать, не чувствовал почти ничего. Он лежал на твердом полу, пытаясь сдержать дрожь. Минут через десять, по его оценке, ему это удалось. Пахло здесь скверно: кетонами, потом, грибковой болезнью и черной толщей налла, но он старался на заострять на этом внимания. Он лежал с закрытыми глазами, прижимая к животу флейту, дышал глубоко и ровно и вспоминал все мелодии для шакухачи, когда-либо сочиненные им.
Время благодаря этому струилось быстро и незаметно, как вода по стеклянной трубке. Данло ждал, когда же Чеслав начнет задавать ему вопросы, и удивился, когда тот попросил его сесть.
— Позвольте снять с вас шлем, пилот. Мы закончили.
Данло сел, и двое смотрителей своими костлявыми пальцами сняли шлем у него с головы. С великим облегчением он ощутил холод на своих мокрых, слипшихся волосах.
— Так скоро? — спросил он. — Значит, вам не удалось снять копию с моего мозга?
— Это продолжалось два часа, пилот, — с мрачной улыбкой объявил Чеслав. — Поэтому я не думаю, что мы потерпели неудачу. Впрочем, скоро мы это увидим.
Он кивнул одному из смотрителей, и тот унес шлем куда-то во тьму. Данло объяснили, что он передаст шлем команде программистов в преобразительной камере, и собранная сканером информация будет загружена в большой компилирующий компьютер. Эта машина размером с целый дом и составит модель души Данло, после чего паллатон — точнее, временная копия личности, — будет записан на алмазный диск.
— Долго ли еще ждать? — спросил Данло. Терпеливый обычно как камень, он боялся следующей фазы эксперимента и хотел приступить к ней как можно скорее.
— Недолго, — заверил Чеслав. Его скрипучий голос звучал среди штабелей компьютеров, как скрежет металла по металлу. — Вот достойный Николаос уже и возвращается, — добавил он, оглянувшись через плечо. Тот же изможденный смотритель приблизился к ним по темному проходу и вложил в протянутую руку Чеслава диск.
— Ну вот, можно сказать, и вы, — сказал Чеслав, с загадочной улыбкой показывая на диск Данло. Отложив флейту, Данло осторожно взял в руки алмазную пластинку. — Он сделан специально для испытания. На нем записан только ваш паллатон.
— Понятно. — Данло смотрел на твердый блестящий кружок, смутно различая в нем отражение своего лица.
— Насколько мне известно, еще ни один Архитектор не держал в руках того, что держите вы. И не видел того, что вы видите.
— Понятно.
— Из всех деяний нашей Святой Иви это обещает стать самым странным. И самым опасным.
— Многие были против этого испытания, да?
— Очень многие, пилот. Быть преображенным при жизни — не могу передать, каким кощунственным и каким желанным это представляется каждому Архитектору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159