Так алалойские пары передают друг другу свои души, и они сливаются в одну.
— Я помню, — сказала Тамара. — Но зачем нам возвращаться назад, чтобы осуществить этот союз?
— Потому что тогда мы были… очень близки.
Тамара снова сжала его руку.
— Я никогда еще не была так счастлива, как теперь.
— Мне кажется, ты согласилась бы остаться здесь навсегда, если бы можно было.
— В нашем доме, с тобой, навсегда… Да, с радостью.
— И не захотела бы вернуться в Невернес?
— Нет.
— Значит, ты забыла о своем призвании? Ты собиралась пробуждать людей, их клетки, их… души. Ты хотела пробудить всю вселенную.
Она мелодично рассмеялась в ответ, глядя на мерцающий при луне океан. Некоторое время она молчала, вдыхая соленый воздух и слушая прибой, а потом сказала:
— Это было до того, как я оказалась здесь. Есть в этой земле что-то такое… она уже пробудилась, тебе не кажется? Здесь, у леса, у воды, я и себя чувствую пробужденной, как никогда раньше — а может быть, и никогда после. До остальной вселенной мне дела нет — зачем она мне?
Данло взглянул на свой поблескивающий во мраке корабль.
После посадки ветер намел вокруг него новую дюну, которая с каждым днем становилась все выше. И каждый день Данло, просыпаясь на рассвете, обещал себе откопать корабль, чтобы подготовиться к моменту, когда Твердь разрешит ему продолжить путешествие. Но у него всегда находились какие-то другие занятия — то они с Тамарой стряпали изысканные блюда на кухне, то танцевали в медитационной, то предавались любви в каминной, пробуя одну за другой сотни поз сексуальной йоги. Порой собственная расхлябанность и ослабление чувства долга тревожили Данло. В сладостно-горькие ночи, когда Тамара кормила его кровоплодами, поила чаем и странно вскрикивала во время их любовных игр, он забывал и о своей миссии, и даже о гибнущих звездах Экстра — а ведь они были частью вселенной, пределы которой необозримы для человека.
— По утрам, когда я просыпаюсь на этой планете и слушаю океан, мне иногда кажется, что я все еще сплю, — сказал он. — Я смотрю, как ты мирно спишь рядом, и ты кажешься мне такой далекой. Такое странное чувство… такое одиночество. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь понять тебя по-настоящему.
— Я хочу только, чтобы ты был счастлив, разве это так трудно понять?
— Но я… почти счастлив.
— А иногда бываешь почти печален.
— Да.
— И поэтому хочешь, чтобы мы вместе занялись мнемоникой.
— Был один момент — момент, когда мы впервые увидели друг друга. Оттуда-то все и началось. Твои глаза, их свет, любовь — в тот момент все сияло, как солнце. Помнишь? Я хотел бы пережить его заново, если возможно.
Тамара посмотрела на него и сказала просто:
— Я всегда любила тебя. Всегда буду любить.
— Тамара, любовь — это…
— Любовь — как солнце, — быстро сказала она. — Огонь и сияние — на первых порах.
Данло помолчал, глядя в сине-черное небо, и спросил:
— А потом?
— Солнце, горящее слишком ярко, горит недолго. Оно взрывается. Или пожирает само себя и гибнет.
— Нет-нет, — тихо возразил Данло, — любовь никогда…
— Долгая любовь больше похожа на закат, — продолжала Тамара. — Сияние меркнет, но краски становятся глубже.
— Но должен быть способ сохранить сияние. Если заглянуть глубоко, в самую глубину, там всегда огонь, всегда свет.
— О, Данло, Данло, если бы это было правдой.
— Это правда. Хочешь покажу?
— Ты введешь меня в одно из мнемонических состояний?
Он кивнул, глядя ей в лицо, жаркое и прелестное при свете костра.
— Мы войдем в режим возвращения и заново переживем момент нашей первой встречи.
— Разве недостаточно того, что мы его помним?
— Но… увидеть друг друга, какими мы были. Снова стать собой, подлинными собой — в этом вся суть, правда? Если мы проживем свой первый совместный момент, мы сызнова начнем жить по-настоящему, жить и любить — во все моменты нашей жизни.
— Хорошо бы, только…
— Что?
— Я боюсь.
Да, подумал он, лаская ее пальцы, ей правда страшно. Он видел, как страх (или благоговение) перед чем-то ужасным играет, как огонь, на ее лице. Данло казалось, что он понимает природу ее страха. Когда-то из-за тщеславного желания сохранить свою память для потомков она потеряла и его, и все, что было для нее свято. Данло казалось, что он разгадал ее тайну.
Она, эта прекрасная женщина, которая сидит рядом с ним, наделена великим даром любви. Она до того неразделима с этой первозданной страстью, что всегда боится ее потерять. Вот в чем тайна ее души: она боится, что ее жизнь, несмотря на моменты экстаза и мелкие бытовые свершения, без любви утратит смысл.
— Тебе нечего бояться, — сказал Данло. — В мнемонике ничто не теряется.
— Почему же я тогда испытываю такой страх?
— Не знаю. — Данло посмотрел в огонь, и оттуда ему в голову прыгнула потрясшая его мысль: она боится, потому что еще не совсем обрела себя. Потому что внутри одного страха всегда гнездится другой, — Я боюсь, — повторила она. — И все-таки мне хочется вернуться туда, очень хочется. Как странно. Ведь я и так все помню про нас с тобой — что еще мне может открыться?
— В памяти всегда есть что-то еще. Внутри одних воспоминаний заложены другие.
Она задумалась, и Данло предположил: она боится, что память заведет ее не туда. Боится чего-то не совсем ясного ему, чего-то темного и тревожного в своем прошлом, что и для нее пока невидимо.
— Ведь я раньше любила мнемонические церемонии, правда? — спросила она.
— Правда.
— По-твоему, мы сможем провести такую церемонию вдвоем?
— Надеюсь на это.
— Но ведь у нас нет каллы.
— Калла — всего лишь наркотик, — улыбнулся ей Данло. — Ключ, отпирающий память. Есть другие ключи, другие способы.
— Способы, которым научил тебя Томас Ран? Тайные пути мнемоников, которые ты в свое время обещал мне показать?
— Я показал бы, да времени не хватило.
— Зато теперь оно все в нашем распоряжении.
— Да. Время — это один из ключей. Оно отворяет и растворяет. Я хотел бы вернуть нас в то время, когда наши глаза впервые встретились. В тот момент, когда я тебя полюбил.
Она высвободила руку из-под одеяла и потрогала его губы, его глаза, шрам у него на лбу. Пристально посмотрела на него и сказала:
— Если мы вспомним этот момент вместе и действительно проживем его заново, все может получиться не так, как ты надеешься. Я могу оказаться другой. Ты можешь увидеть меня, какой я была — или есть . — на самом деле.
— И какая же ты на самом деле?
— Откуда мне знать? Разве кто-нибудь это знает?
— Но ведь ты всегда будешь собой, разве нет? Ты — это ты и ничего больше.
— Возможно, но…
— И я всегда буду любить тебя. Как раньше всегда любил.
— О, Данло, Данло, надеюсь, что это правда.
На следующее утро они начали готовиться к своей маленькой мнемонической церемонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Я помню, — сказала Тамара. — Но зачем нам возвращаться назад, чтобы осуществить этот союз?
— Потому что тогда мы были… очень близки.
Тамара снова сжала его руку.
— Я никогда еще не была так счастлива, как теперь.
— Мне кажется, ты согласилась бы остаться здесь навсегда, если бы можно было.
— В нашем доме, с тобой, навсегда… Да, с радостью.
— И не захотела бы вернуться в Невернес?
— Нет.
— Значит, ты забыла о своем призвании? Ты собиралась пробуждать людей, их клетки, их… души. Ты хотела пробудить всю вселенную.
Она мелодично рассмеялась в ответ, глядя на мерцающий при луне океан. Некоторое время она молчала, вдыхая соленый воздух и слушая прибой, а потом сказала:
— Это было до того, как я оказалась здесь. Есть в этой земле что-то такое… она уже пробудилась, тебе не кажется? Здесь, у леса, у воды, я и себя чувствую пробужденной, как никогда раньше — а может быть, и никогда после. До остальной вселенной мне дела нет — зачем она мне?
Данло взглянул на свой поблескивающий во мраке корабль.
После посадки ветер намел вокруг него новую дюну, которая с каждым днем становилась все выше. И каждый день Данло, просыпаясь на рассвете, обещал себе откопать корабль, чтобы подготовиться к моменту, когда Твердь разрешит ему продолжить путешествие. Но у него всегда находились какие-то другие занятия — то они с Тамарой стряпали изысканные блюда на кухне, то танцевали в медитационной, то предавались любви в каминной, пробуя одну за другой сотни поз сексуальной йоги. Порой собственная расхлябанность и ослабление чувства долга тревожили Данло. В сладостно-горькие ночи, когда Тамара кормила его кровоплодами, поила чаем и странно вскрикивала во время их любовных игр, он забывал и о своей миссии, и даже о гибнущих звездах Экстра — а ведь они были частью вселенной, пределы которой необозримы для человека.
— По утрам, когда я просыпаюсь на этой планете и слушаю океан, мне иногда кажется, что я все еще сплю, — сказал он. — Я смотрю, как ты мирно спишь рядом, и ты кажешься мне такой далекой. Такое странное чувство… такое одиночество. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь понять тебя по-настоящему.
— Я хочу только, чтобы ты был счастлив, разве это так трудно понять?
— Но я… почти счастлив.
— А иногда бываешь почти печален.
— Да.
— И поэтому хочешь, чтобы мы вместе занялись мнемоникой.
— Был один момент — момент, когда мы впервые увидели друг друга. Оттуда-то все и началось. Твои глаза, их свет, любовь — в тот момент все сияло, как солнце. Помнишь? Я хотел бы пережить его заново, если возможно.
Тамара посмотрела на него и сказала просто:
— Я всегда любила тебя. Всегда буду любить.
— Тамара, любовь — это…
— Любовь — как солнце, — быстро сказала она. — Огонь и сияние — на первых порах.
Данло помолчал, глядя в сине-черное небо, и спросил:
— А потом?
— Солнце, горящее слишком ярко, горит недолго. Оно взрывается. Или пожирает само себя и гибнет.
— Нет-нет, — тихо возразил Данло, — любовь никогда…
— Долгая любовь больше похожа на закат, — продолжала Тамара. — Сияние меркнет, но краски становятся глубже.
— Но должен быть способ сохранить сияние. Если заглянуть глубоко, в самую глубину, там всегда огонь, всегда свет.
— О, Данло, Данло, если бы это было правдой.
— Это правда. Хочешь покажу?
— Ты введешь меня в одно из мнемонических состояний?
Он кивнул, глядя ей в лицо, жаркое и прелестное при свете костра.
— Мы войдем в режим возвращения и заново переживем момент нашей первой встречи.
— Разве недостаточно того, что мы его помним?
— Но… увидеть друг друга, какими мы были. Снова стать собой, подлинными собой — в этом вся суть, правда? Если мы проживем свой первый совместный момент, мы сызнова начнем жить по-настоящему, жить и любить — во все моменты нашей жизни.
— Хорошо бы, только…
— Что?
— Я боюсь.
Да, подумал он, лаская ее пальцы, ей правда страшно. Он видел, как страх (или благоговение) перед чем-то ужасным играет, как огонь, на ее лице. Данло казалось, что он понимает природу ее страха. Когда-то из-за тщеславного желания сохранить свою память для потомков она потеряла и его, и все, что было для нее свято. Данло казалось, что он разгадал ее тайну.
Она, эта прекрасная женщина, которая сидит рядом с ним, наделена великим даром любви. Она до того неразделима с этой первозданной страстью, что всегда боится ее потерять. Вот в чем тайна ее души: она боится, что ее жизнь, несмотря на моменты экстаза и мелкие бытовые свершения, без любви утратит смысл.
— Тебе нечего бояться, — сказал Данло. — В мнемонике ничто не теряется.
— Почему же я тогда испытываю такой страх?
— Не знаю. — Данло посмотрел в огонь, и оттуда ему в голову прыгнула потрясшая его мысль: она боится, потому что еще не совсем обрела себя. Потому что внутри одного страха всегда гнездится другой, — Я боюсь, — повторила она. — И все-таки мне хочется вернуться туда, очень хочется. Как странно. Ведь я и так все помню про нас с тобой — что еще мне может открыться?
— В памяти всегда есть что-то еще. Внутри одних воспоминаний заложены другие.
Она задумалась, и Данло предположил: она боится, что память заведет ее не туда. Боится чего-то не совсем ясного ему, чего-то темного и тревожного в своем прошлом, что и для нее пока невидимо.
— Ведь я раньше любила мнемонические церемонии, правда? — спросила она.
— Правда.
— По-твоему, мы сможем провести такую церемонию вдвоем?
— Надеюсь на это.
— Но ведь у нас нет каллы.
— Калла — всего лишь наркотик, — улыбнулся ей Данло. — Ключ, отпирающий память. Есть другие ключи, другие способы.
— Способы, которым научил тебя Томас Ран? Тайные пути мнемоников, которые ты в свое время обещал мне показать?
— Я показал бы, да времени не хватило.
— Зато теперь оно все в нашем распоряжении.
— Да. Время — это один из ключей. Оно отворяет и растворяет. Я хотел бы вернуть нас в то время, когда наши глаза впервые встретились. В тот момент, когда я тебя полюбил.
Она высвободила руку из-под одеяла и потрогала его губы, его глаза, шрам у него на лбу. Пристально посмотрела на него и сказала:
— Если мы вспомним этот момент вместе и действительно проживем его заново, все может получиться не так, как ты надеешься. Я могу оказаться другой. Ты можешь увидеть меня, какой я была — или есть . — на самом деле.
— И какая же ты на самом деле?
— Откуда мне знать? Разве кто-нибудь это знает?
— Но ведь ты всегда будешь собой, разве нет? Ты — это ты и ничего больше.
— Возможно, но…
— И я всегда буду любить тебя. Как раньше всегда любил.
— О, Данло, Данло, надеюсь, что это правда.
На следующее утро они начали готовиться к своей маленькой мнемонической церемонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159