Теперь пережить заново свое прошлое предстояло только Тамаре, а Данло должен был провести ее через все стадии ее онтогенеза от оплодотворения яйцеклетки до взрослой человеческой личности. Поэтому и упражнения, выбранные им, отличались от прежних. Он следил за тем, чтобы Тамара выполняла их неукоснительно. Вечером, перед началом сеанса, он снова зажег тридцать три свечи и сел вместе с Тамарой на полу в каминной. Проверяя, не упустили ли они чего-нибудь, он обвел взглядом комнату. Перед ним в голубой вазе стояли красиво расположенные рододендроны, на стропилах играли золотые блики, и в доме хорошо пахло апельсинами, углем, теплой кожей и шелком. Именно запахи, а позднее и вкус, должны были помочь Данло ввести Тамару в шестьдесят первое состояние мнемоники — возвращение. Проделав с ней ряд сложных дыхательных упражнений, Данло достал из кармана камелайки синий флакон с обыкновенной морской водой. Он откупорил его, поднес к губам Тамары и сказал:
— Выпей это. Ощути океан внутри себя, как перед своим рождением.
Тамара выпила несколько унций воды, зачерпнутой Данло из океана, и Данло сказал ей, что теперь пора вернуться к ее первому сознательному воспоминанию, которое они предварительно обсудили до мельчайших подробностей. Воспоминание это, как ни странно, тоже имело отношение к морской воде. В своем раннем воспоминании — Тамаре тогда было года четыре — она сидела одна в кухне материнского дома. Огромная кухня состояла из камня, стали и других твердых предметов, но в ней всегда было тепло и всегда пахло мятным чаем, медом, пряностями, курмашем и поджаренным хлебом.
В тот снежный зимний день, ближе к вечеру, Тамара сидела на мраморном полу и играла с водой. Справа от нее помещалась склянка с водой дистиллированной, которую мать использовала для не совсем легальных церемоний очищения, производимых в контактной комнате. Слева был голубой сосуд с морской водой, которую доставляли с Сагасрары. Тамарина мать, готовя по праздникам огромные кастрюли курмаша, всегда добавляла туда немножко этой привозной воды, чтобы придать блюду вкус родного мира. Но Тамара в тот памятный для себя день использовала воду для другой цели. В тот день она впервые поняла, что такое смерть. Будучи ребенком с живым воображением, она всегда боялась засыпать ночью и очень интересовалась тем, что с ней будет, когда свет в ее глазах угаснет и чтецы ее церкви, произведя над ней непонятную церемонию преображения, сожгут ее тело. То, что она просто исчезнет, как свет погашенной свечи, и ее никогда больше не будет, — это полное уничтожение ее жизни было для нее столь же непостижимо, сколь и ужасно. Невыносимее всего для нее было исчезновение ее любви к матери, ибо эта любовь была ее жизнью, а о вечной разлуке с матерью Тамара даже подумать не могла без ужаса.
Эта великая любовь заслоняла от нее столь же великую ненависть к матери — Тамара не осознала этой ненависти, даже когда Виктория Первая Ашторет ворвалась в кухню и увидела, чем занимается ее дочь. Тамара в это время своими маленькими, но ловкими ручонками как раз налила немного соленой воды в дистиллированную и дегустировала эту восхитительную смесь. Мать ахнула, точно ее поразили в самое сердце. Она не стала ругать Тамару и не ударила ее, как поступила бы на ее месте другая мать-астриерка. Она только смотрела на дочь полными презрения глазами, и этот взгляд ранил Тамару до глубины души.
Поэтому она так никогда и не рассказала матери о своем великом открытии. Не объяснила, зачем налила морскую воду в чистую. Соленая вода, попав в другой сосуд, исчезла, но ее вкус насытил дистиллированную воду и остался в ней. С жизнью все обстояло так же, как с водой и солью, и Тамаре отчаянно хотелось сказать матери, что если их жизнь и выльется когда-нибудь обратно в мир, то не погибнет. Но практичную Викторию Ашторет не интересовали метафорические и метафизические изыскания четырехлетнего ребенка. Четким и холодным тоном она велела Тамаре прибрать за собой. Пора тебе учиться готовить, сказала она, — тогда ты поймешь, что с ценными продуктами надо обращаться бережно.
С тех пор в каждый праздник, когда Тамара садилась за стол с отцом и дюжиной братьев и сестер, мать, в наказание за тот ее проступок, никогда не забывала поблагодарить ее за помощь в приготовлении праздничного курмаша. И с каждой ложкой чуть присоленного курмаша, которую мать отправляла в свой большой красивый рот, Тамара вспоминала, как тщательно отмеривала соленую воду в их огромную стальную кастрюлю. С каждым глотком, который съедала Виктория, Тамаре казалось, что мать пожирает ее любовь к ней — ведь она, несмотря на их размолвку, никогда не переставала любить мать и готовила курмаш с большим старанием. Она втайне надеялась, что ее тайная любовь когда-нибудь напитает мать и превратит в более добрую и мудрую женщину. Но этого так и не случилось. Мать оставалась все той же экономной хозяйкой, требующей строгого соблюдения рецептуры, и Тамаре ни разу не удалось добавить в курмаш столько морской воды, чтобы распробовать ее как следует.
Точно так же ей ни разу не удалось поговорить с матерью о любви, о смерти и о прочих жизненных тайнах. Мать далеко не сразу объяснила ей, что, когда достойная астриерка находится при смерти, ее сознание кодируется и помещается в преображающий церковный компьютер. Человеческий разум, сказала мать, представляет собой своего рода программу, которую таким образом можно хранить почти вечно. Поэтому Тамара должна постоянно очищаться от дурных мыслей и негативных программ, иначе старейшины сочтут ее недостойной этого кибернетического рая и откажут ей в таинстве преображения. Она должна постоянно стремиться к совершенству, иначе после смерти ее будет ждать не вечная жизнь, а чернота и небытие.
Но Тамара очень хорошо запомнила день, когда разлила морскую воду по полу материнской кухни. С тех пор она уже не верила ничему, что говорила мать, и не принимала ни одну из доктрин своей церкви. Что-то внутри нее знало, что она никогда не умрет, даже когда ее сердце замирало от предчувствия смерти и ужаса перед ней.
— О, Данло, Данло! — вскрикнула вдруг она, лежа на полу. Ее руки сжались в кулаки, и все тело задрожало, точно от холода. — Нет, нет, я не могу! — прошептала она с плотно закрытыми глазами.
— Ш-ш, успокойся. — Данло помассировал ей виски, коснулся ее век. — Просто вспомни.
Постепенно сотрясавшая Тамару дрожь унялась, и она затихла, погрузившись в воспоминания, о которых Данло мог только догадываться. Если бы не медленное, глубокое дыхание, могло бы показаться, что она умерла. Пару раз она и дышать переставала, и тогда Данло помимо воли начинал беспокоиться. Он клал руку ей на грудь, и его тревожило, что сердце у нее бьется медленно, как у впавшего в спячку снежного зайца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Выпей это. Ощути океан внутри себя, как перед своим рождением.
Тамара выпила несколько унций воды, зачерпнутой Данло из океана, и Данло сказал ей, что теперь пора вернуться к ее первому сознательному воспоминанию, которое они предварительно обсудили до мельчайших подробностей. Воспоминание это, как ни странно, тоже имело отношение к морской воде. В своем раннем воспоминании — Тамаре тогда было года четыре — она сидела одна в кухне материнского дома. Огромная кухня состояла из камня, стали и других твердых предметов, но в ней всегда было тепло и всегда пахло мятным чаем, медом, пряностями, курмашем и поджаренным хлебом.
В тот снежный зимний день, ближе к вечеру, Тамара сидела на мраморном полу и играла с водой. Справа от нее помещалась склянка с водой дистиллированной, которую мать использовала для не совсем легальных церемоний очищения, производимых в контактной комнате. Слева был голубой сосуд с морской водой, которую доставляли с Сагасрары. Тамарина мать, готовя по праздникам огромные кастрюли курмаша, всегда добавляла туда немножко этой привозной воды, чтобы придать блюду вкус родного мира. Но Тамара в тот памятный для себя день использовала воду для другой цели. В тот день она впервые поняла, что такое смерть. Будучи ребенком с живым воображением, она всегда боялась засыпать ночью и очень интересовалась тем, что с ней будет, когда свет в ее глазах угаснет и чтецы ее церкви, произведя над ней непонятную церемонию преображения, сожгут ее тело. То, что она просто исчезнет, как свет погашенной свечи, и ее никогда больше не будет, — это полное уничтожение ее жизни было для нее столь же непостижимо, сколь и ужасно. Невыносимее всего для нее было исчезновение ее любви к матери, ибо эта любовь была ее жизнью, а о вечной разлуке с матерью Тамара даже подумать не могла без ужаса.
Эта великая любовь заслоняла от нее столь же великую ненависть к матери — Тамара не осознала этой ненависти, даже когда Виктория Первая Ашторет ворвалась в кухню и увидела, чем занимается ее дочь. Тамара в это время своими маленькими, но ловкими ручонками как раз налила немного соленой воды в дистиллированную и дегустировала эту восхитительную смесь. Мать ахнула, точно ее поразили в самое сердце. Она не стала ругать Тамару и не ударила ее, как поступила бы на ее месте другая мать-астриерка. Она только смотрела на дочь полными презрения глазами, и этот взгляд ранил Тамару до глубины души.
Поэтому она так никогда и не рассказала матери о своем великом открытии. Не объяснила, зачем налила морскую воду в чистую. Соленая вода, попав в другой сосуд, исчезла, но ее вкус насытил дистиллированную воду и остался в ней. С жизнью все обстояло так же, как с водой и солью, и Тамаре отчаянно хотелось сказать матери, что если их жизнь и выльется когда-нибудь обратно в мир, то не погибнет. Но практичную Викторию Ашторет не интересовали метафорические и метафизические изыскания четырехлетнего ребенка. Четким и холодным тоном она велела Тамаре прибрать за собой. Пора тебе учиться готовить, сказала она, — тогда ты поймешь, что с ценными продуктами надо обращаться бережно.
С тех пор в каждый праздник, когда Тамара садилась за стол с отцом и дюжиной братьев и сестер, мать, в наказание за тот ее проступок, никогда не забывала поблагодарить ее за помощь в приготовлении праздничного курмаша. И с каждой ложкой чуть присоленного курмаша, которую мать отправляла в свой большой красивый рот, Тамара вспоминала, как тщательно отмеривала соленую воду в их огромную стальную кастрюлю. С каждым глотком, который съедала Виктория, Тамаре казалось, что мать пожирает ее любовь к ней — ведь она, несмотря на их размолвку, никогда не переставала любить мать и готовила курмаш с большим старанием. Она втайне надеялась, что ее тайная любовь когда-нибудь напитает мать и превратит в более добрую и мудрую женщину. Но этого так и не случилось. Мать оставалась все той же экономной хозяйкой, требующей строгого соблюдения рецептуры, и Тамаре ни разу не удалось добавить в курмаш столько морской воды, чтобы распробовать ее как следует.
Точно так же ей ни разу не удалось поговорить с матерью о любви, о смерти и о прочих жизненных тайнах. Мать далеко не сразу объяснила ей, что, когда достойная астриерка находится при смерти, ее сознание кодируется и помещается в преображающий церковный компьютер. Человеческий разум, сказала мать, представляет собой своего рода программу, которую таким образом можно хранить почти вечно. Поэтому Тамара должна постоянно очищаться от дурных мыслей и негативных программ, иначе старейшины сочтут ее недостойной этого кибернетического рая и откажут ей в таинстве преображения. Она должна постоянно стремиться к совершенству, иначе после смерти ее будет ждать не вечная жизнь, а чернота и небытие.
Но Тамара очень хорошо запомнила день, когда разлила морскую воду по полу материнской кухни. С тех пор она уже не верила ничему, что говорила мать, и не принимала ни одну из доктрин своей церкви. Что-то внутри нее знало, что она никогда не умрет, даже когда ее сердце замирало от предчувствия смерти и ужаса перед ней.
— О, Данло, Данло! — вскрикнула вдруг она, лежа на полу. Ее руки сжались в кулаки, и все тело задрожало, точно от холода. — Нет, нет, я не могу! — прошептала она с плотно закрытыми глазами.
— Ш-ш, успокойся. — Данло помассировал ей виски, коснулся ее век. — Просто вспомни.
Постепенно сотрясавшая Тамару дрожь унялась, и она затихла, погрузившись в воспоминания, о которых Данло мог только догадываться. Если бы не медленное, глубокое дыхание, могло бы показаться, что она умерла. Пару раз она и дышать переставала, и тогда Данло помимо воли начинал беспокоиться. Он клал руку ей на грудь, и его тревожило, что сердце у нее бьется медленно, как у впавшего в спячку снежного зайца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159