Эта идея казалась ему невероятной.
— Но есть еще более интересный вопрос, — продолжал Эде, — а именно: кто программирует нас таким образом. А еще интереснее вот что: кто программирует программиста?
Эта кибернетическая метафизика вызвала у Данло, помимо улыбки, некоторое раздражение, и он подумал, не выключить ли ему изображение. Когда голограмма Эде уйдет в свое программное небытие, ему, возможно, легче будет определить, не этот ли образник подает сигналы, приведшие его на планету. Данло снова обошел вокруг, выискивая на черных стенках выключатель, но не обнаружил ничего, кроме сотен электронных глаз, глядящих на него, как на странное, недоступное их пониманию существо. Должно быть, этот образник, как многие другие, активизировался человеческим голосом — возможно, он реагировал на голос любого человека, почти без ограничений. Данло хотел уже сказать “выключись”, но тут увидел, что Эде смотрит на него. На светящемся лике бога последовательно и очень быстро сменялись выражения тревоги, сожаления, горя, гнева, гордости, ликования и снова тревоги. Это поражало, поскольку образы Эде программировались только на мудрость, безмятежность, радость и порой любовь.
— Пожалуйста, не выключай меня, — сказал Эде.
— Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебя выключить?
— У меня много глаз, и я многое вижу.
— Неужели ты способен читать мою мимику? Ты работаешь по цефической программе, да?
— Мои программы очень разнообразны. И основной алгоритм велит мне просить тебя, чтобы ты меня не выключал.
— Понятно. Тебе приходится просить об этом.
— У меня нет ничего, кроме слов.
— Выходит, выключить тебя очень просто?
— Просто, если знаешь нужное слово.
— А ты его знаешь, это слово?
— Знаю, но не скажу.
— Понятно.
— Ведь стоит мне произнести его, и я выключусь.
— Значит, спрашивать его у тебя бесполезно?
— Само собой. Но зачем ты вообще хочешь меня выключить?
— Я хочу обнаружить источник радиосигнала. У меня есть предположение, что именно этот образник его и подает.
Лицо Эде внезапно выразило облегчение.
— Разумеется, это он, — с улыбкой подтвердил образ. — То есть я.
— Ты говоришь так, словно вы с этим компьютером идентичны.
— Он работает по моей программе. Разве ты не говоришь о своем теле и мозге как о том, что идентично тебе?
— Иногда говорю, — признался Данло. Он не стал говорить улыбающемуся образу, что когда-то думал о себе как о сплаве своего бессмертного “я” с другим “я”, представляющим собой белую птицу, называемую снежной совой. — Но я-то ведь не компьютер.
— Я тоже не только компьютер, — самодовольно поведал Эде.
— Кто же ты тогда?
Эде ехидно улыбнулся и произнес: — Исх Алла мабуд дилла. Я программа, программист и тот, кого программируют.
Данло, помнивший много стихов на древнеарабском, улыбнулся этой цитате.
— Бог есть любовь, любящий и возлюбленная — но ты-то не Бог.
— Почему же? Разве я не Бог Эде?
При этих словах лик Эде наконец-то принял подобающее ему выражение мудрости, безмятежности, радости и, разумеется, любви. Глаза его вспыхнули, и все лицо озарилось золотым сиянием, как солнце. Данло стало больно смотреть на него, и он прикрыл глаза рукой.
— Ты всего лишь изображение Эде в образе человека. И даже будучи богом, Эде был Богом не более, чем пыль у меня под ногами. Не более… и не менее.
Лицо Эде выразило беспокойство.
— Ты говоришь о Боге Эде в прошедшем времени.
— Для обыкновенного образника ты очень наблюдателен.
— Я же сказал: у меня много глаз.
— И знаешь ты много разных вещей.
— Нет — очень мало. И трагичнее всего то, что в моей памяти почти не осталось места для новой информации.
— Но ты знаешь, что запрограммирован посылать сигналы в космос, да?
— Разумеется.
— Для чего ты это делаешь? И зачем нужен весь этот храм? — Данло показал на сельдак, поблескивающий на своей подставке в смежном зале. — Зачем тебя запрограммировали на то, чтобы ты зазывал сюда путешественников?
Данло потер, ноющий лоб, с трудом дыша здешним затхлым воздухом. В этом храме он чувствовал себя как в компьютере. В старом, пыльном компьютере.
— Скажи хотя бы, кто тебя программировал? Настоящий Бог Эде?
— Ты задаешь трудные вопросы.
— Ну извини.
— Дело не в том, конечно, что я не могу на них ответить. Но моя программа обязывает меня соблюдать определенные предосторожности.
— Понятно.
— Если бы я сам мог спросить тебя кое о чем, то ответы на твои вопросы, возможно, всплыли бы сами собой.
Данло улыбнулся, несмотря на испытываемое им раздражение, и сказал:
— Хорошо, спрашивай.
— Прекрасно. Я вижу, ты человек разумный.
— Спасибо.
— Мой первый вопрос таков: где ты был, когда принял мой сигнал?
— В трехстах милях над этой Землей. Совершал свой четырнадцатый оборот по ее орбите.
— Понимаю. Каким образом ты его принял?
— Моя корабельная рация запрограммирована на поиск таких сигналов.
— Ясно. Ты летал вокруг планеты на корабле?
— Что ж по-твоему — я на крыльях там летал?
— Я вижу, ты любишь отвечать вопросом на вопрос.
— А что, нельзя?
— Я вижу, ты любишь дразнить своих собеседников.
— Извини, — сказал Данло, глядя в блестящие черные глаза Эде. — Я, наверно, был груб, да?
— Человеку это свойственно, не так ли?
— Возможно, но только не мне. Меня учили, что мужчина не должен вести себя грубо ни с кем — ни с другим мужчиной, ни с женщиной, ни с ребенком. — Ни с животным, добавил Данло про себя, ни с деревом, ни с камнем, ни даже с убийственным западным ветром, дующим ночью. Мужчина должен быть правдив и вежлив со всем, что есть в мире, даже с фигурой, светящейся над компьютером. — Извини меня. Я просто не привык вести такие сложные разговоры… с искусственным разумом.
Лицо Эде превратилось в непроницаемую маску, но глаза заблестели еще ярче, как будто его программа при всей своей сложности не могла скрыть его интереса к словам Данло.
— Тебе часто приходилось говорить с разновидностями такого разума?
— Нет, не часто.
— Общался ли ты с представителями такого разума на пути сюда?
— Возможно, да, а возможно — и нет. — Данло не совсем четко представлял себе, к какому виду разума отнести лунные мозги Тверди.
— Возможно, да, а возможно — и нет, — с механической улыбкой повторил Эде. — Право же, ты очень внимателен. Ты запомнил, что в моей памяти осталось совсем мало места, и решил не загружать меня новой информацией.
— Извини еще раз. — Данло сейчас не хотелось рассказывать ни этой голограмме, ни кому бы то ни было о своем путешествии в Твердь.
— Иногда бывает трудно определить, какой разум искусственный, а какой нет.
— Да, пожалуй.
— Но ты сказал, что тебе уже приходилось общаться с разумом, который ты называешь искусственным.
— Да — на моей родной планете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Но есть еще более интересный вопрос, — продолжал Эде, — а именно: кто программирует нас таким образом. А еще интереснее вот что: кто программирует программиста?
Эта кибернетическая метафизика вызвала у Данло, помимо улыбки, некоторое раздражение, и он подумал, не выключить ли ему изображение. Когда голограмма Эде уйдет в свое программное небытие, ему, возможно, легче будет определить, не этот ли образник подает сигналы, приведшие его на планету. Данло снова обошел вокруг, выискивая на черных стенках выключатель, но не обнаружил ничего, кроме сотен электронных глаз, глядящих на него, как на странное, недоступное их пониманию существо. Должно быть, этот образник, как многие другие, активизировался человеческим голосом — возможно, он реагировал на голос любого человека, почти без ограничений. Данло хотел уже сказать “выключись”, но тут увидел, что Эде смотрит на него. На светящемся лике бога последовательно и очень быстро сменялись выражения тревоги, сожаления, горя, гнева, гордости, ликования и снова тревоги. Это поражало, поскольку образы Эде программировались только на мудрость, безмятежность, радость и порой любовь.
— Пожалуйста, не выключай меня, — сказал Эде.
— Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебя выключить?
— У меня много глаз, и я многое вижу.
— Неужели ты способен читать мою мимику? Ты работаешь по цефической программе, да?
— Мои программы очень разнообразны. И основной алгоритм велит мне просить тебя, чтобы ты меня не выключал.
— Понятно. Тебе приходится просить об этом.
— У меня нет ничего, кроме слов.
— Выходит, выключить тебя очень просто?
— Просто, если знаешь нужное слово.
— А ты его знаешь, это слово?
— Знаю, но не скажу.
— Понятно.
— Ведь стоит мне произнести его, и я выключусь.
— Значит, спрашивать его у тебя бесполезно?
— Само собой. Но зачем ты вообще хочешь меня выключить?
— Я хочу обнаружить источник радиосигнала. У меня есть предположение, что именно этот образник его и подает.
Лицо Эде внезапно выразило облегчение.
— Разумеется, это он, — с улыбкой подтвердил образ. — То есть я.
— Ты говоришь так, словно вы с этим компьютером идентичны.
— Он работает по моей программе. Разве ты не говоришь о своем теле и мозге как о том, что идентично тебе?
— Иногда говорю, — признался Данло. Он не стал говорить улыбающемуся образу, что когда-то думал о себе как о сплаве своего бессмертного “я” с другим “я”, представляющим собой белую птицу, называемую снежной совой. — Но я-то ведь не компьютер.
— Я тоже не только компьютер, — самодовольно поведал Эде.
— Кто же ты тогда?
Эде ехидно улыбнулся и произнес: — Исх Алла мабуд дилла. Я программа, программист и тот, кого программируют.
Данло, помнивший много стихов на древнеарабском, улыбнулся этой цитате.
— Бог есть любовь, любящий и возлюбленная — но ты-то не Бог.
— Почему же? Разве я не Бог Эде?
При этих словах лик Эде наконец-то принял подобающее ему выражение мудрости, безмятежности, радости и, разумеется, любви. Глаза его вспыхнули, и все лицо озарилось золотым сиянием, как солнце. Данло стало больно смотреть на него, и он прикрыл глаза рукой.
— Ты всего лишь изображение Эде в образе человека. И даже будучи богом, Эде был Богом не более, чем пыль у меня под ногами. Не более… и не менее.
Лицо Эде выразило беспокойство.
— Ты говоришь о Боге Эде в прошедшем времени.
— Для обыкновенного образника ты очень наблюдателен.
— Я же сказал: у меня много глаз.
— И знаешь ты много разных вещей.
— Нет — очень мало. И трагичнее всего то, что в моей памяти почти не осталось места для новой информации.
— Но ты знаешь, что запрограммирован посылать сигналы в космос, да?
— Разумеется.
— Для чего ты это делаешь? И зачем нужен весь этот храм? — Данло показал на сельдак, поблескивающий на своей подставке в смежном зале. — Зачем тебя запрограммировали на то, чтобы ты зазывал сюда путешественников?
Данло потер, ноющий лоб, с трудом дыша здешним затхлым воздухом. В этом храме он чувствовал себя как в компьютере. В старом, пыльном компьютере.
— Скажи хотя бы, кто тебя программировал? Настоящий Бог Эде?
— Ты задаешь трудные вопросы.
— Ну извини.
— Дело не в том, конечно, что я не могу на них ответить. Но моя программа обязывает меня соблюдать определенные предосторожности.
— Понятно.
— Если бы я сам мог спросить тебя кое о чем, то ответы на твои вопросы, возможно, всплыли бы сами собой.
Данло улыбнулся, несмотря на испытываемое им раздражение, и сказал:
— Хорошо, спрашивай.
— Прекрасно. Я вижу, ты человек разумный.
— Спасибо.
— Мой первый вопрос таков: где ты был, когда принял мой сигнал?
— В трехстах милях над этой Землей. Совершал свой четырнадцатый оборот по ее орбите.
— Понимаю. Каким образом ты его принял?
— Моя корабельная рация запрограммирована на поиск таких сигналов.
— Ясно. Ты летал вокруг планеты на корабле?
— Что ж по-твоему — я на крыльях там летал?
— Я вижу, ты любишь отвечать вопросом на вопрос.
— А что, нельзя?
— Я вижу, ты любишь дразнить своих собеседников.
— Извини, — сказал Данло, глядя в блестящие черные глаза Эде. — Я, наверно, был груб, да?
— Человеку это свойственно, не так ли?
— Возможно, но только не мне. Меня учили, что мужчина не должен вести себя грубо ни с кем — ни с другим мужчиной, ни с женщиной, ни с ребенком. — Ни с животным, добавил Данло про себя, ни с деревом, ни с камнем, ни даже с убийственным западным ветром, дующим ночью. Мужчина должен быть правдив и вежлив со всем, что есть в мире, даже с фигурой, светящейся над компьютером. — Извини меня. Я просто не привык вести такие сложные разговоры… с искусственным разумом.
Лицо Эде превратилось в непроницаемую маску, но глаза заблестели еще ярче, как будто его программа при всей своей сложности не могла скрыть его интереса к словам Данло.
— Тебе часто приходилось говорить с разновидностями такого разума?
— Нет, не часто.
— Общался ли ты с представителями такого разума на пути сюда?
— Возможно, да, а возможно — и нет. — Данло не совсем четко представлял себе, к какому виду разума отнести лунные мозги Тверди.
— Возможно, да, а возможно — и нет, — с механической улыбкой повторил Эде. — Право же, ты очень внимателен. Ты запомнил, что в моей памяти осталось совсем мало места, и решил не загружать меня новой информацией.
— Извини еще раз. — Данло сейчас не хотелось рассказывать ни этой голограмме, ни кому бы то ни было о своем путешествии в Твердь.
— Иногда бывает трудно определить, какой разум искусственный, а какой нет.
— Да, пожалуй.
— Но ты сказал, что тебе уже приходилось общаться с разумом, который ты называешь искусственным.
— Да — на моей родной планете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159