Данло повиновался ей, почти не раздумывая, как будто сам океан управлял его мускулами. Он подошел к самому выступу, который приходился чуть выше его пояса. Ягненок блеял громче, и каждый раз у него изо рта вырывалось облачко пара. От него пахло молоком и паникой, от самого Данло — мятой.
Ягненок, чуя близость Данло, попытался поднять голову и посмотреть на него, но не смог из-за обматывавшего его шнура. Данло, протянув к нему руку, потрогал мягкую шерстку у него на шее. Ягненок заблеял что есть мочи, дрожа и напрягаясь в своих путах, и изловчился взглянуть на Данло ярким черным глазом. Он был совсем еще малыш — Данло чувствовал это, гладя его по голове и осязая его вибрирующее от блеянья горло.
Возьми нож, мой милый, нежный Данло.
Данло посмотрел на этот нож и на кучу сухого плавника, а потом, в десятый раз, на ягненка. Как оказалось все это здесь, на природном скальном алтаре, обнажающемся только во время отлива? И откуда взялись в доме на берегу мебель и шкуры, фрукты, кофе и хлеб? Скорее всего Твердь держит на этой планете роботов, которые действуют согласно Ее программам и планам. Первейшая задача богини — манипулировать материей, а стало быть, эта богиня, даже если Она размером с туманность, должна иметь человеческие руки для манипуляций с кусками дерева, ножами, ягнятами и прочими одушевленными предметами.
Возьми нож и убей ягненка. Ты знаешь, как это делается. Ты должен вскрыть ему горло и выпустить кровь по скале в океан. Я жду, и все потоки жизни должны стекать в меня.
Нож при неярком свете блестел, как серебряный лист.
Данло дивился безупречной симметрии его лезвия, обе стороны которого плавно сходились к невероятно тонкому острию. Ему хотелось потрогать это смертельное алмазное острие, но он не мог.
Возьми нож, мой воин-пилот. Ты должен вырезать у ягненка сердце и принести мне жертву всесожжения. Я голодна, и все живое должно лететь в мой огненный зев, как мотыльки в пламя.
Данло перевел взгляд с немыслимого ножа на небо. Клонящееся к закату солнце в этот миг пробилось сквозь тучи и озарило косым лучом скалы, Данло и нож. На мгновение клинок стал красным, словно его только что вынули из какого-то адского горна. Если к нему притронуться, он обожжет руку, подумал Данло. Кожа обуглится, и страшный огонь побежит вверх по руке, пронизывая все тело невыразимой болью, пожирая его, сжигая заживо.
Ты хочешь умереть сам? Каждый воин должен либо убивать, либо быть убитым, и ты тоже.
Данло смотрел на нож, такой красивый, желая и не смея прикоснуться к нему. Смотрел на алтарь, на дрожащего ягненка, на Соборную скалу и темный океан за ней. Он вдруг заметил, что смотрит на запад, и вспомнил то, что знал с детства.
Мужчина, учили его, должен спать головой на север, мочиться на юг, а все торжественные церемонии проводить, обратившись на восток. Но умирать он должен лицом к западу. Когда приходит его время — правильное время, — он должен испустить свой последний вздох, обратившись лицом к западному небосклону. Лишь в этом случае его анима, выйдя из его уст, сольется с диким ветром, который есть жизнь и дыхание моря.
Убей ягненка иди приготовься умереть сам.
Данло не отрывал глаз от ножа, но не мог взять его в руку.
Неужели Твердь действительно верит, что он нарушит обет ахимсы только из-за того, что она грозит ему смертью? Он просто не мог нарушить это глубочайшее из обещаний, данных им самому себе, — и знал, что не сделает этого. Он стоял на этой голой скале целую вечность, а может быть, только мгновение, и смотрел, как солнце играет на ноже, будто огонь.
Жизнь значила для него все и в то же время ничего — чего стоит жизнь, если ты живешь в постоянном страхе ее потерять? Нет, не возьмет он этот нож. Он будет стоять здесь под крепнущим ветром и грозовыми тучами, находящими с моря.
Будет стоять, пока море, поднявшись, не зальет его легкие ледяной водой или пока молния, ударив с небес, не прожжет его насквозь. Твердь должна как-то повелевать небесным электричеством — скажем, посредством мысли; и когда Она в конце концов разгневается, то поднимет свою невидимую руку и сразит Данло насмерть.
Ты готов умереть, и это благородно. Но жить труднее, чем умереть, — готов ли ты жить? Если ты возьмешь нож и убьешь ягненка, я верну тебе твою жизнь.
Данло смотрел на нож, направленный острием к сердцу ягненка, а ветер крепчал, и тучи загородили солнце плотной серой стеной. Воздух, отяжелевший от влаги, двигался с моря к берегу. Свист ветра перешел в вой. Ветер трепал водоросли на скале, рвал дождевик Данло, и развевал его длинные волосы, и гнал на землю воды прилива. Волны кипели и бились вокруг Данло. Скоро океан перехлестнет через край скалы и промочит его сапоги. Тогда ему придется либо исполнить приказ Тверди, либо воспротивиться Ей всей силой своей воли.
У тебя была женщина, которую ты любил. Ты думаешь, что она потеряна для тебя, но во вселенной ничто не теряется. Если ты убьешь ягненка и принесешь мне жертву, я верну тебе женщину, которую ты знал как Тамару Десятую Ашторет.
Данло в десятитысячный раз за время, проведенное им на этой скале, посмотрел на нож. И на длинную, пустую кисть своей правой руки. То, как Твердь управляет этим миром, оставалось для него неразрешимой тайной, но еще большей тайной было, как что-то вообще способно управлять чем-то другим. Как может он сам, например, управлять своими пальцами, заставляя их охватывать рукоять ножа? Но на деле этот таинственный акт осуществляется очень просто. Его мускулы, кости и сухожилия сделаны из белков, кальция и прочих вполне материальных элементов. Нет ничего проще, чем управление пятью материальными отростками, приделанными к его ладони. Надо только направить туда мысль и приложить волю. Но ведь и мозг его тоже материален. Его мысли, его память, его мечты и электрохимические серотонино-адреналиновые бури, воспламеняющие его благословенные нейроны, — все это материя. Стоит только вспомнить эту простую вещь о себе самом, и ты увидишь, как материя, словно бесконечная золотая змея, мерцая и свиваясь, заглатывает собственный живот.
Это тест на свободу воли, Данло ви Соли Рингесс. Какова же она, твоя воля?
Данло смотрел на нож, темно отсвечивающий на темных водорослях. Смотрел на его черную рукоять из осколочника, который никогда не рос на Старой Земле. Он смотрел и смотрел, и внезапно весь мир слился для него в одну сплошную черноту. Черные тучи бросали черную тень на чернильно-черное море. Черны были ракушки, прилипшие к скалам, и сами скалы, и плавник, выбрасываемый волнами на берег. Даже его пилотская камелайка была черна. Как космос — и как зрачки его глаз. Этот странный, такой глубокий цвет всегда почему-то притягивал Данло.
В черном есть чистота и глубина страсти, и любовь, и ненависть, и любовь к ненависти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Ягненок, чуя близость Данло, попытался поднять голову и посмотреть на него, но не смог из-за обматывавшего его шнура. Данло, протянув к нему руку, потрогал мягкую шерстку у него на шее. Ягненок заблеял что есть мочи, дрожа и напрягаясь в своих путах, и изловчился взглянуть на Данло ярким черным глазом. Он был совсем еще малыш — Данло чувствовал это, гладя его по голове и осязая его вибрирующее от блеянья горло.
Возьми нож, мой милый, нежный Данло.
Данло посмотрел на этот нож и на кучу сухого плавника, а потом, в десятый раз, на ягненка. Как оказалось все это здесь, на природном скальном алтаре, обнажающемся только во время отлива? И откуда взялись в доме на берегу мебель и шкуры, фрукты, кофе и хлеб? Скорее всего Твердь держит на этой планете роботов, которые действуют согласно Ее программам и планам. Первейшая задача богини — манипулировать материей, а стало быть, эта богиня, даже если Она размером с туманность, должна иметь человеческие руки для манипуляций с кусками дерева, ножами, ягнятами и прочими одушевленными предметами.
Возьми нож и убей ягненка. Ты знаешь, как это делается. Ты должен вскрыть ему горло и выпустить кровь по скале в океан. Я жду, и все потоки жизни должны стекать в меня.
Нож при неярком свете блестел, как серебряный лист.
Данло дивился безупречной симметрии его лезвия, обе стороны которого плавно сходились к невероятно тонкому острию. Ему хотелось потрогать это смертельное алмазное острие, но он не мог.
Возьми нож, мой воин-пилот. Ты должен вырезать у ягненка сердце и принести мне жертву всесожжения. Я голодна, и все живое должно лететь в мой огненный зев, как мотыльки в пламя.
Данло перевел взгляд с немыслимого ножа на небо. Клонящееся к закату солнце в этот миг пробилось сквозь тучи и озарило косым лучом скалы, Данло и нож. На мгновение клинок стал красным, словно его только что вынули из какого-то адского горна. Если к нему притронуться, он обожжет руку, подумал Данло. Кожа обуглится, и страшный огонь побежит вверх по руке, пронизывая все тело невыразимой болью, пожирая его, сжигая заживо.
Ты хочешь умереть сам? Каждый воин должен либо убивать, либо быть убитым, и ты тоже.
Данло смотрел на нож, такой красивый, желая и не смея прикоснуться к нему. Смотрел на алтарь, на дрожащего ягненка, на Соборную скалу и темный океан за ней. Он вдруг заметил, что смотрит на запад, и вспомнил то, что знал с детства.
Мужчина, учили его, должен спать головой на север, мочиться на юг, а все торжественные церемонии проводить, обратившись на восток. Но умирать он должен лицом к западу. Когда приходит его время — правильное время, — он должен испустить свой последний вздох, обратившись лицом к западному небосклону. Лишь в этом случае его анима, выйдя из его уст, сольется с диким ветром, который есть жизнь и дыхание моря.
Убей ягненка иди приготовься умереть сам.
Данло не отрывал глаз от ножа, но не мог взять его в руку.
Неужели Твердь действительно верит, что он нарушит обет ахимсы только из-за того, что она грозит ему смертью? Он просто не мог нарушить это глубочайшее из обещаний, данных им самому себе, — и знал, что не сделает этого. Он стоял на этой голой скале целую вечность, а может быть, только мгновение, и смотрел, как солнце играет на ноже, будто огонь.
Жизнь значила для него все и в то же время ничего — чего стоит жизнь, если ты живешь в постоянном страхе ее потерять? Нет, не возьмет он этот нож. Он будет стоять здесь под крепнущим ветром и грозовыми тучами, находящими с моря.
Будет стоять, пока море, поднявшись, не зальет его легкие ледяной водой или пока молния, ударив с небес, не прожжет его насквозь. Твердь должна как-то повелевать небесным электричеством — скажем, посредством мысли; и когда Она в конце концов разгневается, то поднимет свою невидимую руку и сразит Данло насмерть.
Ты готов умереть, и это благородно. Но жить труднее, чем умереть, — готов ли ты жить? Если ты возьмешь нож и убьешь ягненка, я верну тебе твою жизнь.
Данло смотрел на нож, направленный острием к сердцу ягненка, а ветер крепчал, и тучи загородили солнце плотной серой стеной. Воздух, отяжелевший от влаги, двигался с моря к берегу. Свист ветра перешел в вой. Ветер трепал водоросли на скале, рвал дождевик Данло, и развевал его длинные волосы, и гнал на землю воды прилива. Волны кипели и бились вокруг Данло. Скоро океан перехлестнет через край скалы и промочит его сапоги. Тогда ему придется либо исполнить приказ Тверди, либо воспротивиться Ей всей силой своей воли.
У тебя была женщина, которую ты любил. Ты думаешь, что она потеряна для тебя, но во вселенной ничто не теряется. Если ты убьешь ягненка и принесешь мне жертву, я верну тебе женщину, которую ты знал как Тамару Десятую Ашторет.
Данло в десятитысячный раз за время, проведенное им на этой скале, посмотрел на нож. И на длинную, пустую кисть своей правой руки. То, как Твердь управляет этим миром, оставалось для него неразрешимой тайной, но еще большей тайной было, как что-то вообще способно управлять чем-то другим. Как может он сам, например, управлять своими пальцами, заставляя их охватывать рукоять ножа? Но на деле этот таинственный акт осуществляется очень просто. Его мускулы, кости и сухожилия сделаны из белков, кальция и прочих вполне материальных элементов. Нет ничего проще, чем управление пятью материальными отростками, приделанными к его ладони. Надо только направить туда мысль и приложить волю. Но ведь и мозг его тоже материален. Его мысли, его память, его мечты и электрохимические серотонино-адреналиновые бури, воспламеняющие его благословенные нейроны, — все это материя. Стоит только вспомнить эту простую вещь о себе самом, и ты увидишь, как материя, словно бесконечная золотая змея, мерцая и свиваясь, заглатывает собственный живот.
Это тест на свободу воли, Данло ви Соли Рингесс. Какова же она, твоя воля?
Данло смотрел на нож, темно отсвечивающий на темных водорослях. Смотрел на его черную рукоять из осколочника, который никогда не рос на Старой Земле. Он смотрел и смотрел, и внезапно весь мир слился для него в одну сплошную черноту. Черные тучи бросали черную тень на чернильно-черное море. Черны были ракушки, прилипшие к скалам, и сами скалы, и плавник, выбрасываемый волнами на берег. Даже его пилотская камелайка была черна. Как космос — и как зрачки его глаз. Этот странный, такой глубокий цвет всегда почему-то притягивал Данло.
В черном есть чистота и глубина страсти, и любовь, и ненависть, и любовь к ненависти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159