лукавый царедворец. Небрежное, поправляя волосы:…кто этот автор, который так хорошо меня знает? заменило Державину Двадцать Восьмое июня, и Дашкова, тотчас, предприняла издание Собеседника, чтоб напечатать оду, Катенька Дашкова, о чьём изображении в микешинском памятнике писал кто-то из газетчиков; кокетливо сидящая молодая дама с опущенной головой и книгой на коленях, статуя очень привлекательна, но едва ль можно в ней узнать характер энергической президентши Академии Наук, всякий памятник, на мой взгляд, должен быть приятен; бронза обязана льстить, тем паче красивой женщине. Вредно льстить в книге: концепция и упоение искажают. И Записки Дашковой читать нужно бдительно: женщина! характер вздорный, противоречивый. Вредно льстить в книге, жизнеописателю хочется всё упростить; меж тем как предмет исторического сочинения есть противоречие, развитие движения, загадочность перекрещений, прикоснуться к тайне из тайн: Времени; читайте прежние книги; жизнеописатели тех времен учились у Плутарха и не гнались за суммой прописью. Извечное: для чего жизнь? в конце жизни, уставшая бесконечно:…страдала слишком, чтобы слушаться гордости, разума или другого человеческого чувства, от всей души искала смерти… ужас; ведь девочкой юной: красива, и умна, и обворожительна, и прелестна, племянница великого канцлера Империи, дочь сенатора, упоительного богача, Гваренги выстроил ему дворец, император Павел дворец купил и устроил военно-сиротский дом, при Николае там Павловский корпус, затем юнкерское Константиновское училище, знаете, в начале Московского, на левом берегу Фонтанки, где старинные пушки; детство во дворце дяди, в Садовой улице, в Воронцовском дворце, где затем, при государе Александре Павловиче, устроили Пажеский корпус. Три сестры; три графини Воронцовы; старшая, Сашенька, в замужестве графиня Бутурлина, прославилась в Европе очарованием и красотой; Лизанька, не слишком хороша собой: любовница государя Петра Третьего; возлюбленный хотел короновать ее: что и послужило толчком к перевороту и восшествию великой княгини Екатерины; между Лизой и младшей сестрой, Катей, лютая, непримиримая вражда; младшая в пятнадцать лет стала княгиней Дашковой; её детское приятельство с Иваном Шуваловым, фаворитом императрицы Елизаветы, сослужило ей службу, значение коей я определить однозначно не возьмусь; Шувалов отчасти забавлялся, дразнил её; и дразнил себя; и уж слишком умён был, чтобы не понимать, что он проделывает с жадно любопытным, резвым, умненьким ребенком, во дворце у Шувалова и во дворце у дяди творилась, сверкала, фейерверком горела жизнь, что заставляла думать, будто Париж, Петербург, Венеция, Рим, Вена, Лондон: лишь кварталы одного великолепного города; аристократы все космополиты, и тем более аристократы Муз; генералы, поэты, иностранные министры, путешественники, литераторы, шпионы, живописцы, ученые: все блистали в тех дворцах, и все восхищались умненькой девочкой, говорила со всеми она не по-детски насмешливо и заносчиво, в её распоряжении лучшие в Империи библиотеки, европейская почта, все европейские газеты, и комментарии к ним, толки и сплетня дворов Европы, и дипломатическая, и личная переписка Шувалова, а значит, и часть переписки императрицы Елизаветы; в семь лет она была Моцарт в дипломатии, политике, учености, искусстве — но Моцарт, не извлекший ни единого звука на клавесине, ни одной ноты не написавший, Шувалов и кружок его смутили девочку тончайшим ядом, её уже не запереть было ни в детской, ни в гостиной, ни в бальной зале; княгинею, вступив в свет, не могла не встретиться с великой княгиней Екатериной, в те времена в Империи были только две женщины. которые занимались серьезным чтением, великая княгиня и я, Екатерина, в тридцать лет, была, конечно, злою львицей рядом с этим львёнком, Катеньку даже не требовалось очаровывать, она влюблена была в Екатерину, заговор, переворот, который для Екатерины был началом её жизни, Катеньке виделся конечной целью бытия; как прелестна, летним днем, девочка семнадцати лет, в гвардейском мундире поручика, с красною лентой ордена Святой Екатерины: веселая, преображенная счастьем! жаркий день Двадцать Восьмого июня так важен был в её жизни, как если бы её в нем убили наповал. В горьком конце жизни, в Записках, измученная и нищая старуха, всю честь заговора и переворота приписывала себе. Я долго приглядывалась к истории заговора, и как-то ночью ахнула в изумлении: там были три заговора, имеющих целью возведение Екатерины; Екатерина мудро предоставила каждому течь своим путем; один из трех заговоров вдохновляла юная княгиня. Чего ждала она от переворота? может, и она чувствовала, что для царствования ей недостает лишь царства? и наутро увидела в милости у императрицы злодеев и чудовищ Орловых, полоумного старика Бецкого, не верьте всему, что пишет она в Записках, умейте различить, где люди злятся и клевещут, и вы оцените пользу литературы ложных свидетельств; добро бы, была она женщиной, умной взрослостью, но ей было семнадцать лет: и ей, ей не находилось достойного, по ее воззрению, уважения ври дворе! её кружила чрезмерная уверенность в превосходстве её ума над умами, и прочими качествами других людей;…очень умна, говорила о ней Екатерина, но с большим тщеславием соединяет взбалмошный характер; тут есть чем восхититься, есть чем опечалиться; творец российского университета творил, мимолетно, характер и живой ум девочки; виновен: не увидел в девочке важнейшего, в ней не было сопротивления воспитанию, Шувалов и Михаил Воронцов воспитали в маленькой графине уровень требований; да, Европу она удивила: незаурядностью, острым умом; а в сущности, уровнем требований. В ней не было ни артистизма, умеющего примирить требования с дарованием, ни женственной насмешки над жизнью. Меня здесь не Шувалов занимает, не красавица Катенька, меня мучит вечная мера ответственности. Любя; любя до безумия… всякое усилие в воспитании уже есть ошибка: умер ли ваш герой Курцием, или же Курция из него не получилось; неприятие же дара усилия: история Юриста и Линды. Посвятить жизнь: значит обречь на гибель; принести, с восторгом, как священную жертву. Зачем? Для дарующего вопрос неуместен. Усилие же — ошибочно. И всё же… вот я нечаянно, вдруг, спросила у нашего Мальчика: готов ли он к той возможности, что книга, им сочиненная, изменит жизнь хоть одного человека? Ответил, подумав, что мучится тем, что не готов даже к тому, что каждая новая, написанная им страница изменивает всю предшествующую рукопись. И ему приходится с тем мириться; и дается это тяжело. Если книга не изменит жизнь хоть одного человека, подумала я, зачем же тревожиться сочинять? Три истории протекли моей жизнью;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145