Я не боялся, что он выбросит книгу в форточку. Мы жили на первом этаже. Я спокойно бы вышел, отряхнул книжку от снега и спокойно принёс бы её обратно. Ничего бы книжке не стало; растрепать её в большей степени было трудно. Беда была в том, что открыта была только внутренняя форточка, а наружная плотно закрыта, чего отчим в припадке гнева увидеть не успел. И я видел, что он замахнулся неправильно.
Это тщедушное и голубоглазое, седеющее, изнеженное женщинами существо обожало решительность жестов. Задвигая с шиком ящик стола, он прихлопывал палец до крови. С шиком чокаясь за столом, он разбивал бокал. Входя однажды в троллейбус, он элегантно выкинул новенькую лайковую перчатку; двери закрылись, и он оказался перед кондуктором с дымящей папиросой в руке. «…А с виду приличный человек, — сказала ему кондуктор, — напьются и безобразят». Я упал на подушку сиденья и корчился от беззвучного хохота, я единственный сообразил то, что произошло. Отчим белыми от ненависти глазами смотрел на меня, машинально затягиваясь папиросой… Потом он пытался выскочить, тщетно тряс дверь, кондуктор хватала его за ворот, и он, дёргаясь и шёпотом матерясь, уплатил десять рублей штрафа за курение, пять рублей за безбилетный проезд и ещё пять рублей за безбилетный провоз меня. Потом мы бежали по Большому проспекту обратно (троллейбусов он уже боялся). Он бежал, развевая полы пальто, впереди, а я, тихо давясь, слабо трусил сзади. Я знал, что перчатки мы не найдём. Я видел, в заднее окошко троллейбуса, как её подобрала старушка и положила в кирзовую сумку. Тогда с кирзовыми сумками ходили на рынок. Перчатку (на тротуаре, посреди воскресного города) мы искали до темноты. Искал, натурально, он, а я только честно придуривался, я видел, как старуха её унесла. Попало, естественно, мне, я был выдран и ужинал после всех. К слову сказать, то был день моего рождения, и отчим, садясь с папиросой в троллейбус, вёз меня показать мне Ботанический сад.
— …Не надо! — закричал я, но он уже кинул. Чёрт бы его, дурака, побрал. Я же видел, что он замахнулся неправильно.
Он замахивался, как в театре, не забыв полюбоваться собой. Книжка была обречена упасть между рамами.
Разве что-нибудь объяснишь этому голубоглазому ослу? Он кинул, и мысли мои, как писали в старых романах, понеслись с быстротою молнии. Книжка ударится о край форточки и свалится вниз, между рам, заколоченных и заклеенных на зиму, и ее нельзя будет вынуть до самой весны. До весны меня выгонят из библиотеки. Меня выгонят из библиотеки даже до пятницы. В детской районной библиотеке книги давали только на десять дней. Если десятый день приходился на воскресенье, когда библиотека была выходная, а ты приносил книженцию в понедельник, тебя всё равно исключали. Возражать было некогда. Говорили: «Следующий!» — и ты навсегда исчезал. Детская библиотека помещалась в жилом доме на Большом проспекте, напротив пожарной части, в том самом доме, где магазин «Рыба», на пятом этаже. В саму библиотеку не пускали. Отворяли на лестничную площадку дверь и впритык к двери ставили стол, покрытый вытертой зелёной бумагой. За столом сидела выдра, перед ней были ящики с карточками читателей, а справа и слева две огромные стопки книг. Женщина, которую все в очереди называли выдрой, принимала книгу, смотрела, не вырваны ли страницы, и кидала налево или направо. Затем она хватала читательскую карточку, делала в ней отметку и стремительно спрашивала: «Про любовь? Про шпионов?» В зависимости от ответа она всучивала книжку из левой или из правой кучи.
Если кто говорил: «Не знаю…», она говорила: «Узнаешь — тогда и придёшь!» Разговаривать было некогда. По всей длинной старинной лестнице, до самого низа стояла суровая очередь, всё больше мальчишки, от восьми до пятнадцати лет. Очередь хмуро молчала. Если кто-нибудь начинал разговаривать, выдра кричала, что в такой обстановке работать она не может, и захлопывала с грохотом дверь. Снова дверь открывалась через полчаса, иногда через час, когда самосуд был давно окончен. «Узнаешь — тогда и придёшь, — заявляла выдра. — Следующий!» — и сотни локтей тебя спихивали с пятого на первый этаж. «Про любовь? Про шпионов?» — спросила меня выдра, когда я пришёл сюда в первый раз. «Про матросов», — сказал я. Выдра снисходительно увела взгляд и поджала тонкие губы. Эту усмешку я встречал потом много раз. Она присуща имущим власть дамам, которые полагают, что маленький и неумный человек перед ними заносится и неоправданно требует неположенно многого. В последний раз я видел эту гримаску на лице заведующей корректорской уважаемого издательства. Я напрасно пытался ей втолковать, что я не выдумываю, и не порчу язык, как полагает она, что такими словами (которые ей неизвестны) писали Булгаков и Бунин, Пушкин и Достоевский, Гончаров и Щедрин. «Но вы же не Бунин», — сказала она, поджимая победно губы, и что-то случилось со мною, почудился мне запах рыбы, пропитавший старинную лестницу, привиделись мне утомлённые вечным презрением тонкие губы выдры, и почудилось, что раздастся сейчас надо мною категорический возглас «Следующий!». «Про матросов», — сказал я. Выдра поджала губы и сунула мне «Приключения Карика и Вали»; эту книжку я с омерзением вспоминаю до сих пор, там двое детишек, наевшись научных таблеток, уменьшились до размеров молекулы, попали в зелёный лист и узнали, как делается фотосинтез. «Про матросов!» — сказал я на другой день и получил «Таджикские сказки». «Про матросов!» — сказал я на третий день и получил «Королеву Марго». «Про матросов!» — с ненавистью говорил я и прочёл «Куклу госпожи Барк», «Бумеранг не возвращается», «Человек-луч», «Дик с Двенадцатой нижней», «Чёрную тропу», «Тропою грома», «Американскую трагедию», «Атомную крепость» и «Двадцать лет спустя». Я запомнился выдре. Я был перед нею бессилен. «Про матросов!!» — говорил я, ненавидя все библиотеки на свете, и получал «Детей горчичного рая» (все эти книги, включая «Карика и Валю», лежали в шпионской куче). Спас меня один парень, много старше меня, уже из третьего класса. «Идём ко мне, — сказал он, подождав меня возле рыбного магазина, — я тебе дам про матросов». У него отец был моряк и служил на Северном флоте. Мой новый друг жил вдвоём с бабкой, и у них целый шкаф был забит прекрасными книгами. Там были учебники по артиллерии, кораблевождению, были Жюль Верн, Беляев, Купер, Майн Рид, Гарт, Лондон, Житков и Георгий Мартынов. Бабка книг не читала, наливала нам кислых щей и ругала за то, что едим мы, не отрываясь от чтения. В библиотеку я всё же ходил, выстаивал по два и по три часа в очереди; я не имел права сдаться. Выдра меня полюбила крепко и давала мне то «Гроздья гнева», то «Утраченные иллюзии», напоследок перед болезнью она выдала мне «Путешествие с комнатными растениями».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145