Гений на то и гений, чтобы всякому литератору быть и в укор, и указ; а нам дела нет, мы сами филозофы, и умны все: от усов и до хвоста. Добрейший Илюша Ляговитый, ваш соратник в журнале, вот уж воистину Пень, как-то мне покручинился: вот все говорят Пушкин, Пушкин, прихожу домой, берусь читать Пушкина, и не понимаю, что они в нём находят, — скучно всё, у меня, по-моему, написано интересней. Бог ему судия; есть грозный судия: он ждет!.. Пушкин божественно чувствовал длительность времени: и таинственную его непрерывность, почти одномоментность существования явлений, разнесенных временем в различные века; и загадочную переменчивость времени, вот почему дарована ему возможность волшебной ремарки прошло сто лет: как писал он в Полтаве, и во Всаднике; его эстетикой как философией искусства и его эстетикой как философией творчества вообще, мне кажется, не занимались: университетские наши профессора с редчайшим унынием подсчитывают количество ударных слогов в его коротких поэмах, и чертят кривые, которые никому не нужны, ибо печатаются эти кривые во всевозможных ученых записках безо всяких выводов, и, в возбуждении незрячести, убеждены, что сие и есть филологическая наука; меж тем, литература с её театральностью, как знал и чувствовал её Пушкин, и есть единственно верное и надежное прибежище времени, и стало быть, единственное прибежище истины: литература с её театральностью, которая позволяет в единой сцене явиться Фаусту, Мефистофелю и Елене Прекрасной; которая легкой ремаркой и волшебством её переменивает декорации неузнаваемо; и которая укрывает прошедшее занавесом, чьё могущество неодолимо для человеческого взгляда, прошло сто лет — и юный град… из тьмы лесов, из топи блат вознесся!.. пышно, горделиво, и перед младшею столицей померкла старая Москва, как перед новою царицей порфироносная вдова, господи, какой текст, и счастье какое даже повторить вслух его: неумелыми губами, прошло сто лет — и что ж осталось от сильных, гордых сих мужей… — …лишь Ты воздвиг, герой Полтавы, огромный памятник себе, и далее, чудесное:…исчез кровавый след усилий, бедствий и побед, ни единого слова зря, и каждое слово: величественный манускрипт, над коим размышлять, и толковать размышления, и размышлять вновь, удивляясь и открывая неизведанные тайны, и чем далее, тем более тайн и чудес; или, ещё чудесней:…её страданья, её судьба, её коней непроницаемою тьмою от нас закрыты, и ещё, иное, обличье времени:…есть надпись, едкими годами ещё не сгладилась она, и иной поворот времени:…кругом всё тихо, всё уныло, всё изменилось… но не тем в то время сердце полно было, дыханье роз, фонтанов шум влекли… и неожиданное, вдруг: чью тень, о други, видел я?.. — я помню столь же милый взгляд и красоту ещё земную, и здесь же, рядом же, лежит:…он бредит о жене похоронённой!.. — …он сумасшедший! — …вижу тебя я там, куда мой падший дух не досягнет уже, и здесь же, пронзающее вечной, вечной скорбью:…и никогда моя душа, смущенная рабыня вашей, искренний Малыш взялся писать работу о времени в пушкинском тексте, времени поворотном и сюжетном, времени как сердце, где живёт сюжет, принес семь изящных страничек, где объял почти всё: от деревенского, онегинского, языческого хода великого миротворного круга, хода времён года, до хода времени городского, хода времени фантастического, времени сказочного, времени в снах, и времени сюжетного в короткой прозе, — и короткие повести смутили его разумение окончательно, и Малыш пришел к изумившему его убеждению, что сюжетное время, само пушкинское восприятие времени не наше, и не имеет ничего похожего в чьей-либо другой литературе, хуже того, это время, нами не понимаемое, вот где главная тайна, считает он, и откуда всё следует начинать, попутно исполнил две маленькие работы: время разбитое в романе у Лермонтова, и время вечное у Гете, Пушкина, Джойса, Фолкнера; и уж якобы заодно: маленькую работу о причинно-следственной связи в пушкинском тексте, вы же знаете Малыша, если он берется писать о причине и следствии, ему неукоснительно нужно знать, что о них говорили умнейшие люди в три последние тысячи лет: на работу в четыре странички у него ушел год; заключение категорично: Пушкин не видит нигде прямой и утешительной зависимости следствия от причины; везде непременно видит он вмешательство посторонней силы; здесь-то у Малыша с милейшим Юлием и возник разговор о формуле диалектического превращения и диалектического изменения сущности; даром что Пушкин не учился в Германии туманной, семнадцать тысяч Вульфов, вместе взятые, не сумели бы написать строчку: я здесь удержан сознаньем беззаконья моего, вот уж как умел мыслить в ту осень этот злодей; и уж вовсе попутно Малыш писал маленькую работу о безличности овеществленного длительного времени у Пушкина, где новый град вознесся… — …мосты повисли над водами… — …уже дробит каменья молот, где человечек исчезает, как исчезают пешеходы и пролетки с площади, если площадь сфотографировать с выдержкою в час; о потрясающей безлюдности мира в недвижимом времени, где лишь мосты гниют, где живут лишь клопы да блохи, где прейскурант висит, и где у медлительного огня видим только сельских циклопов, но им как детям божеств и положено видимыми быть у огня в такой жуткий и сумеречный час; и тут же Петровский замок, где всё ещё виден Наполеон, и затем: прощай, и затем: пошел! — и длящееся-недвижимое время расколачивается вдруг, превращаясь в длящееся-минутное, и вновь пошла предо мной по-будничному щеголять жизнь, здесь, где бухарцы, сани, огороды, купцы, лачужки, мужики, — ничего не происходит и произойти не может, сюда силам из чуждого мира заглядывать недосуг. Что же до вмешательства тайных и чуждых сил в причинную связь, и от судеб защиты нет… — …о много, много рок отъял… — …часы урочные… — …парки бабье лепетанье… — …с Божией стихией царям не совладать, то часто Пушкин называет эти силы просто: рок. И наводнение: от сил неведомых; и Зарецкий является к Евгению, как Афина Паллада, в обличье Ментеса, к Телемаху, проник он душою тайну, и чувствовал страх, предначертания неоспоримы, потому что, уходя в минувшее, из возможности становятся необратимостью и исходной причиной для многих последующих, в веках или в годах, событий, развилкою в родословном древе, в засаде убит Якуб, а Дорофей родил двенадцать сыновей… — …ещё одно нас разлучило, несчастной жертвой Ленский пал, то есть явление, уходя в минувшее, переменивает категорически своё значение, вот чем страшно это кручёное время; в непостижимости крученого времени, которое неравномерно и неравноценно самому себе, в непостижимости всех тайн переменяющегося непостижимо мира, уже вовсе недостижимым делается единственно желаемое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145