глаз художника устремленный в красоту и тайну, прекраснее красоты и тайны; но художник обретает красоту, а то, что достается зрителю, есть лишь отходы этого обретения; что же до обретения художником тайны, то здесь мы вовсе ничего не можем знать, а можем лишь смутно чувствовать и пугаться, свет неземной, веяние незримых крыл, красота и тайна, тайна и красота; любовь, как определил её Платон, есть желание красоты; думаю, влечение любовное, в исходном чувстве, есть желание насладиться красотой и чем-то ещё, желание красоты и какой-то тайны её: как счастья; думаю, что влечёт — жизнь, влечёт чужое существование, чужое: и более прекрасное, чем твоё собственное; желание красоты, восхищение красотой, восхищение есть непонимание, иль равнодушие — к сути; так дикарь мог восхищаться осколком бутылки: сие, может быть, и страсть, но страсть довольно нелепая… не столь желание красоты, сколь желание тайны, искание тайны; красота есть жуткая тайна, здесь дьявол с Богом борется, говорил, в запальчивости, Митя Карамазов: не умея высказать яснее свою страсть и восторг; красота тревожит, уязвляет, лишает покоя, душа тобой уязвлена, лишает всей прежней жизни, страсть желания узнать… извечное: хочу знать эту женщину; а что такое познать женщину из любострастия: ну, в лучшем случае, вы узнаете ощуп её плоти, узнаете, как устроена её п…, скука, неприглядность и суетливость её тайн… самое скучное, что есть на свете: познание без любви всем известная тоска школы; и само знание без любви — печаль, и многое знание умножает скорбь… — познание, говорил умный философ из флорентийского Возрождения, происходит от чувств; всякий цинизм — знание ложное; всякий цинизм — от бесчувствия, порождение бесчувствия есть блядство; вершиною такого бесчувствия, больна бесчувствием: пушкинская Клеопатра, к торгу страшному приступим, вот всё, что может её хоть чуточку возбудить и оживить, больна безжизненностью… — страсть понимания, говорит тот же философ, следует тотчас за силою жизни… жизнь, полнота жизни, любовь — алчность, от какой-то дикой и нищенской недостаточности, и любовь же — переполненность, которая жаждет, жаждет выплеснуться, жаждет воплотиться, как и учила Диотима, и в этом её наличии, в этом её уже-присутствии-в-жизни, ей, любви, вовсе не обязательно иметь объект, душа ждала — кого-нибудь… любовь не имеет цели: как и любое движение-изменение, изменение-восхождение, она уже есть состояние изменения, она уже есть восхождение: а первопричина бывает ничтожна и не важна, из какого сора растут стихи… — …они не стоят ни страстей, ни песен, ими вдохновленных!.. и мне неинтересна любовь-несвобода, во всех её мелочностях или во всех её прелестях гибельности, жалких восторгах, всех ужасах водопада, обетах обедов, мечтаниях сытых перин, не интересует изменение, которое есть гибель, изменение-упрощение: где кончается усложнение, там, видимо, и кончается любовь; меня занимает изменение, которое — усложнение вещей, мир держится не совокупностью, но изменением; не развитие, но изменение-усложнение; и желание совершенства, столь понятное всякой истинно живущей душе, есть желание усложнения; культура изменения гибнет в изоляции: потребно вечное, вновь и вновь, размыкание системы… живопись, немыслимое открытие, по стене пещеры, движение руки повторяет прекрасную, колдовскую линию жизни; понимаете ли вы, что в тот миг всё прежнее — рухнуло, началось Творение Мира, вот — наслаждение; поэзия же — наслаждение боли, где боль равна победному торжеству, царствованию над жизнью… и магия ритма, как магия, заклинание танца, и божественное наслаждение эха-рифмы: когда; внутри самой поэзии, из неё самой рождается нечто: доселе не бывшее… — любовь же к порождению, говорит всё тот же, любимый мной, философ, заставляет душу стремиться к истине, из тайны мира рождается новая тайна, прочерченная рукой художника линия, отзвучавшая песня, и всякое явление правильней всего постигать не чрез истоки, не чрез результат, а через стремление… тайною является не предмет нашей любви, или же он является тайной лишь поначалу, истинная тайна, которая влечет нас в любви — нечто другое, то, что за этим предметом… видимое нами — только отблеск, только тени… — Монтень: высшее наше наслаждение является в таких формах, что становится похожим на жалобы и стенания, ссылается при этом на Метродора: не бывает печали без примеси удовольствия, и жаль, что всё это выряжёно в шитый золотом кафтан авторитета, главнейшая же трагедия в жизни Монтеня, из которой и родились его уединение и все его записи-размышления: та, что король не включил его в число кавалеров ордена Святого Михаила; смешение страдания и наслаждения…удовольствия и печали породило путаницу изрядную, старик Аристотель: в трагедии поэт должен доставлять удовольствие от сострадания и страха — через подражание им…. его знаменитый катарсис есть подобие оргазма: невыносимость, разрешающаяся в спасительное облегчение, детский сон, ужаснейший: падаете в черную пропасть и вдруг ощущаете себя в теплой мягкой постели: наслажденье телесное внешнее, когда внутри ещё летит, холодит, отпуская, черный ужас падения… удовольствие трагедии: в том, что гибель — не взаправду; зритель облегчается тем, что стряхивает с себя отождествление своё с героем; но мне скучно глядеть на ту жизнь, где сильнейшее потрясение, слезы: в театре, в яркозвучном кинематографе, иль над страницами Королевы Марго, то есть — всюду, где отрубают голову не вам, да еще и понарошку; высшее монтеневское наслаждение похоже на жалобы и стенания, когда мало сил для жизни, или где наслаждение это сугубо телесно: в жгучей парилке, за роскошным столом объевшись, в кричании и безумстве любовников; всё сугубо-телесное не интересно, ибо оно предельно: так пчела бьётся в стекло, не умея вылететь в сад… И есть страдание движения, страдание изменения, страдание сбрасывания шкуры, превращения в птицу, страдание неподвижности средь блещущего движения, страх непрочности мира, его быстротечности, страдание чужого движения, которое ослепляет подобно молнии… жизнь в изменяющемся мире, и свобода, и любовь — это всегда неблагополучие; да, люди: счастье понимается как благополучие, благополучие как неизменность, зеленая лампа, диван, ноты, Фауст, пусть будут счастливы те, что живут в неведении безумия, их достойная уважения позиция: то, чего я не знаю, не существует; а я вот всегда, ужаснейшим образом, чувствую громаду не знаемого мною, и какая же боль страдания-ревности-тоски, оттого, что сей черно-космической, солнечной громады я не знаю, и в настоящей сей жизни уже не узнаю… гм, тем меньше причин мне за эту жизнь держаться; помните вы эти стихи, человек часть высшего творца, любя себя, создателя он любит, шутки века Просвещения, усмешка позднему Ренессансу… истинно любить я могу и умею только неизведанное;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145