Саймон расхохотался.
– Я знаю… я знаю, друг мой. Но ты можешь сыграть и эту роль… Только не ошибись – это вовсе не синекура. Испанцы очень хитры и опасны. Тебе потребуется все твое мастерство, Гревилл, чтобы все время опережать их на шаг.
Гревилл ограничился тем, что многозначительно вскинул брови.
Саймон продолжал:
– Если у тебя нет нужных светских связей в городе, мы попросим помочь Гарри Бонема. Он вхож в любой светский круг, хотя мне кажется, что вся эта мишура и чепуха раздражает его так же, как тебя. Кроме того, он вхож в политические и дипломатические круги. Пусть он представит тебя влиятельным людям, а уж все остальное будет зависеть от тебя.
Гревилл слегка наклонил голову, соглашаясь.
– Вот и хорошо. – Саймон Грант обогнул стол и пожал полковнику руку. – Где ты остановился?
– У моей досточтимой тетушки Агаты на Брук-стрит. Я всегда у нее останавливаюсь, бывая в городе, но поскольку мне придется прожить в Лондоне долго, придется искать другое жилье.
– Дай знать, когда обоснуешься, и я поговорю с Бонемом.
– Да, – согласился Гревилл.
Взяв шляпу, перчатки и трость, он повернулся к выходу, но задержался, положив руку на дверную ручку.
– Насколько мне известно, департамент задолжал Фарнему приличную сумму денег, так?
– Верно, – согласился Саймон, вопросительно взглянув на Гревилла. – И у него осталась вдова. Мы с радостью выплатим все ей, если есть способ сделать это, не сообщая, откуда деньги.
Гревилл сделал неопределенный жест, могущий означать все, что угодно.
– Я этим займусь. – Приподнял, прощаясь, руку и вышел из кабинета.
* * *
На улице уже стемнело. Он подозвал кеб и отправился на Брук-стрит.
Тетя Агата, вдовствующая леди Бротон, была сестрой его покойной матери. У нее имелось значительное состояние, она любила, чтобы все шло по заведенным ею порядкам, но в остальном была доброй душой и всегда искренне радовалась племяннику, хотя и расстраивалась из-за его нежелания вращаться в светском обществе во время редких визитов в город. Гревилл знал, что тетя Агата будет счастлива, приютить племянника на весь светский сезон, но ему требовалось собственное жилье.
Он вошел в холл, кивком поблагодарив дворецкого, открывшего ему дверь, и сразу поднялся вверх по лестнице в собственную спальню – впечатляющую, хотя и несколько старомодную комнату. В камине пылал огонь, лампы уже горели, и Гревилл в полной мере мог оценить комфорт, которого был лишен, когда работал. Он подошел к окну и откинул штору. На улице горели газовые фонари, мимо проехала чья-то карета – видимо, ее владелец спешил на веселый светский раут, а то и вовсе собирался где-нибудь легкомысленно развлечься.
Это был не его мир – в той же степени, как и не мир Фредерика Фарнема. Но жена Фредерика, судя по всему, прекрасно в него вписывалась. Нет, не жена, напомнил он себе. Вдова.
Гревилл нахмурился, глядя на шипевший под окном желтый фонарь. Фредерик часто рассказывал про Аурелию… Элли, как он ее называл.
«Ты знаешь, Гревилл, я не думаю, что Элли в действительности осознает, на что она способна. Она обладает силой, о которой и не догадывается, потому что ей никогда не приходилось к ней прибегать».
Фредерик и Аурелия выросли вместе, их семьи были дружны, как это часто бывает с аристократическими семействами в одном графстве, и их брак подразумевался сам собой. Фредерик сумел распознать в своей жене то, чего не увидел больше никто. Сам он откликнулся на призыв своей страны, прекрасно понимая, что вряд ли сможет когда-нибудь снова вести нормальную жизнь, зная, что уже никогда не сумеет помочь жене раскрыть ее прирожденные способности.
Гревилл отпустил штору. В тот вечер Фредерик рассказал ему многое, понимая, что у него почти не осталось шансов снова встретиться с женой.
Как бы он себя чувствовал, если бы в его отсутствие этим шансом воспользовался другой мужчина?
Мысль поразила Гревилла. Он понимал, что она зародилась в самой глубине его сознания – там, где без специальных волевых усилий он привычно отрабатывал тактические приемы выполнения нового задания.
Если в Аурелии действительно скрываются те непознанные глубины, во что так верил ее муж, возможно, она захочет ему помочь… если он правильно это преподнесет. Разумеется, сегодня днем она ясно дала ему понять, что испытывает к нему сильную неприязнь, но тут нечему удивляться. Он только что сообщил ей, что она больше трех лет прожила во лжи, а мужчина, за которого она вышла замуж, оказался совсем не тем человеком, за кого она его принимала. Убить гонца было естественной реакцией еще в древности. Но первое впечатление можно и сгладить. Кроме того, как он только что подумал, у него имеется отличный стимул.
Гревилл понимал, что кавалер из него никакой. Он не умеет льстить и флиртовать. Разумеется, в интересах работы он может притвориться, кем угодно и сыграть любую роль, но все эти умения ему сейчас не помогут. В данном случае необходимо честное и прямое обращение к ее внутреннему «я», скрытому не только от других, но и от нее самой. Обращение, подкрепленное примером ее мужа и примером других аристократок, которые часто клали свои дипломатические и светские навыки, а нередко и состояния на алтарь служения стране. В этом предложении нет ничего из ряда вон выходящего. И это может сработать.
Аурелия сидела у камина в своей спальне. Открытое письмо лежало у нее на коленях. Она невидящим взором смотрела на пылающий в камине огонь. В доме стояла тишина Моркомб с женой и невесткой ушли в свои комнаты, а все остальные давно спали – Фрэнни в детской, Дейзи в соседней маленькой комнатке, приоткрыв дверь на случай, если девочка ночью проснется.
Аурелия снова взяла в руки письмо. Она прочитала его уже трижды, и хотя ей казалось, что она уже выучила его наизусть, оно все равно представлялось полной бессмыслицей. О, понять слова было легко – но не мужчину, их написавшего. Этот Фредерик Фарнем был совсем не тем человеком, за которого она когда-то вышла замуж и от которого родила ребенка. Аурелия вспоминала, каким счастливым он был, когда родилась Фрэнни, как метался по коридору, пока его жена всю ту бесконечную ночь мучилась родами. Она снова увидела Фредерика, взявшего на руки свою новорожденную дочь – глаза его наполнились слезами, и он с благоговением и восторгом смотрел на сверток в своих руках. Тот мужчина наверняка не мог отказаться от всего этого, не мог, ни разу не задумавшись, отмахнуться от жены и дочери.
«Моя дорогая, ненаглядная Элли, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я написал его много месяцев назад, сразу после того, как стало понятно, что у меня очень мало шансов выжить – чтобы не сказать больше. Мне очень трудно объяснить тебе, как я решил делать то, что делаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Я знаю… я знаю, друг мой. Но ты можешь сыграть и эту роль… Только не ошибись – это вовсе не синекура. Испанцы очень хитры и опасны. Тебе потребуется все твое мастерство, Гревилл, чтобы все время опережать их на шаг.
Гревилл ограничился тем, что многозначительно вскинул брови.
Саймон продолжал:
– Если у тебя нет нужных светских связей в городе, мы попросим помочь Гарри Бонема. Он вхож в любой светский круг, хотя мне кажется, что вся эта мишура и чепуха раздражает его так же, как тебя. Кроме того, он вхож в политические и дипломатические круги. Пусть он представит тебя влиятельным людям, а уж все остальное будет зависеть от тебя.
Гревилл слегка наклонил голову, соглашаясь.
– Вот и хорошо. – Саймон Грант обогнул стол и пожал полковнику руку. – Где ты остановился?
– У моей досточтимой тетушки Агаты на Брук-стрит. Я всегда у нее останавливаюсь, бывая в городе, но поскольку мне придется прожить в Лондоне долго, придется искать другое жилье.
– Дай знать, когда обоснуешься, и я поговорю с Бонемом.
– Да, – согласился Гревилл.
Взяв шляпу, перчатки и трость, он повернулся к выходу, но задержался, положив руку на дверную ручку.
– Насколько мне известно, департамент задолжал Фарнему приличную сумму денег, так?
– Верно, – согласился Саймон, вопросительно взглянув на Гревилла. – И у него осталась вдова. Мы с радостью выплатим все ей, если есть способ сделать это, не сообщая, откуда деньги.
Гревилл сделал неопределенный жест, могущий означать все, что угодно.
– Я этим займусь. – Приподнял, прощаясь, руку и вышел из кабинета.
* * *
На улице уже стемнело. Он подозвал кеб и отправился на Брук-стрит.
Тетя Агата, вдовствующая леди Бротон, была сестрой его покойной матери. У нее имелось значительное состояние, она любила, чтобы все шло по заведенным ею порядкам, но в остальном была доброй душой и всегда искренне радовалась племяннику, хотя и расстраивалась из-за его нежелания вращаться в светском обществе во время редких визитов в город. Гревилл знал, что тетя Агата будет счастлива, приютить племянника на весь светский сезон, но ему требовалось собственное жилье.
Он вошел в холл, кивком поблагодарив дворецкого, открывшего ему дверь, и сразу поднялся вверх по лестнице в собственную спальню – впечатляющую, хотя и несколько старомодную комнату. В камине пылал огонь, лампы уже горели, и Гревилл в полной мере мог оценить комфорт, которого был лишен, когда работал. Он подошел к окну и откинул штору. На улице горели газовые фонари, мимо проехала чья-то карета – видимо, ее владелец спешил на веселый светский раут, а то и вовсе собирался где-нибудь легкомысленно развлечься.
Это был не его мир – в той же степени, как и не мир Фредерика Фарнема. Но жена Фредерика, судя по всему, прекрасно в него вписывалась. Нет, не жена, напомнил он себе. Вдова.
Гревилл нахмурился, глядя на шипевший под окном желтый фонарь. Фредерик часто рассказывал про Аурелию… Элли, как он ее называл.
«Ты знаешь, Гревилл, я не думаю, что Элли в действительности осознает, на что она способна. Она обладает силой, о которой и не догадывается, потому что ей никогда не приходилось к ней прибегать».
Фредерик и Аурелия выросли вместе, их семьи были дружны, как это часто бывает с аристократическими семействами в одном графстве, и их брак подразумевался сам собой. Фредерик сумел распознать в своей жене то, чего не увидел больше никто. Сам он откликнулся на призыв своей страны, прекрасно понимая, что вряд ли сможет когда-нибудь снова вести нормальную жизнь, зная, что уже никогда не сумеет помочь жене раскрыть ее прирожденные способности.
Гревилл отпустил штору. В тот вечер Фредерик рассказал ему многое, понимая, что у него почти не осталось шансов снова встретиться с женой.
Как бы он себя чувствовал, если бы в его отсутствие этим шансом воспользовался другой мужчина?
Мысль поразила Гревилла. Он понимал, что она зародилась в самой глубине его сознания – там, где без специальных волевых усилий он привычно отрабатывал тактические приемы выполнения нового задания.
Если в Аурелии действительно скрываются те непознанные глубины, во что так верил ее муж, возможно, она захочет ему помочь… если он правильно это преподнесет. Разумеется, сегодня днем она ясно дала ему понять, что испытывает к нему сильную неприязнь, но тут нечему удивляться. Он только что сообщил ей, что она больше трех лет прожила во лжи, а мужчина, за которого она вышла замуж, оказался совсем не тем человеком, за кого она его принимала. Убить гонца было естественной реакцией еще в древности. Но первое впечатление можно и сгладить. Кроме того, как он только что подумал, у него имеется отличный стимул.
Гревилл понимал, что кавалер из него никакой. Он не умеет льстить и флиртовать. Разумеется, в интересах работы он может притвориться, кем угодно и сыграть любую роль, но все эти умения ему сейчас не помогут. В данном случае необходимо честное и прямое обращение к ее внутреннему «я», скрытому не только от других, но и от нее самой. Обращение, подкрепленное примером ее мужа и примером других аристократок, которые часто клали свои дипломатические и светские навыки, а нередко и состояния на алтарь служения стране. В этом предложении нет ничего из ряда вон выходящего. И это может сработать.
Аурелия сидела у камина в своей спальне. Открытое письмо лежало у нее на коленях. Она невидящим взором смотрела на пылающий в камине огонь. В доме стояла тишина Моркомб с женой и невесткой ушли в свои комнаты, а все остальные давно спали – Фрэнни в детской, Дейзи в соседней маленькой комнатке, приоткрыв дверь на случай, если девочка ночью проснется.
Аурелия снова взяла в руки письмо. Она прочитала его уже трижды, и хотя ей казалось, что она уже выучила его наизусть, оно все равно представлялось полной бессмыслицей. О, понять слова было легко – но не мужчину, их написавшего. Этот Фредерик Фарнем был совсем не тем человеком, за которого она когда-то вышла замуж и от которого родила ребенка. Аурелия вспоминала, каким счастливым он был, когда родилась Фрэнни, как метался по коридору, пока его жена всю ту бесконечную ночь мучилась родами. Она снова увидела Фредерика, взявшего на руки свою новорожденную дочь – глаза его наполнились слезами, и он с благоговением и восторгом смотрел на сверток в своих руках. Тот мужчина наверняка не мог отказаться от всего этого, не мог, ни разу не задумавшись, отмахнуться от жены и дочери.
«Моя дорогая, ненаглядная Элли, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я написал его много месяцев назад, сразу после того, как стало понятно, что у меня очень мало шансов выжить – чтобы не сказать больше. Мне очень трудно объяснить тебе, как я решил делать то, что делаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85