Почему не кого-то другого, не того, кто этого заслуживает? Почему не Серве?
Но следом за этими мыслями пришел стыд. Келлхус приехал за ней. Келлхус! Человек, которого буквально боготворили, пришел, чтобы позаботиться о ней.
«Он делает это ради Ахкеймиона. Ради своего наставника…»
Пройас расставил стражу вокруг конрийского лагеря, – как объяснила Серве, в основном из-за ажиотажа, сопутствующего Келлхусу, – и вскоре они уже спокойно, без помех шли между длинными рядами полотняных палаток.
Эсменет говорила себе, что боится возвращаться, потому что это пробудит слишком много воспоминаний. Но на самом деле она, наоборот, боялась утратить эти воспоминания. Ее отказ покинуть прежнюю стоянку был безрассудным, отчаянным, жалким… Келлхус доказал ей это. Но то, что она осталась там, в некотором смысле укрепило ее – во всяком случае, так казалось Эсменет, когда она об этом думала. Там она испытывала цепкое ощущение обороны, уверенность в том, что она должна защитить все, что окружало Ахкеймиона. Она даже отказывалась прикасаться к выщербленной глиняной чашке, из которой он тем утром пил чай. Подобные вещи стали, как ей казалось, фетишами, заклинаниями, которые обеспечат его возвращение. И еще присутствовало чувство гордости всеми оставленного человека. Все бежали, а она осталась – она осталась! Она смотрела на покинутые поля, на кострища, становящиеся землей, на тропинки, протоптанные в траве, и весь мир словно превращался в призрака. Лишь ее утрата казалась реальной… Лишь Ахкеймион. Разве не было в этом некоего величия, некой добродетели?
Теперь же она продолжила путь – что бы там Келлхус ни говорил об очаге и семье. Не значит ли это, что она тоже оставила Ахкеймиона позади?
Эсменет плакала, пока Келлхус помогал ей устанавливать палатку Ахкеймиона, такую маленькую и потрепанную, в тени величественного парчового шатра, который он делил с Серве. Но она была признательна ему. Очень признательна.
Эсменет думала, что первые несколько вечеров будет чувствовать себя неловко, но она ошиблась. Келлхус относился к ней с таким великодушием, а Серве с такой наивной простотой, что Эсменет чувствовала себя желанным гостем. Время от времени Келлхус смешил ее – как подозревала Эсменет, просто для того, чтобы напомнить ей, что она все еще способна испытывать радость. Иначе он либо разделил бы ее печаль, либо отошел бы в сторонку, чтобы не мешать ей страдать в уединении.
Серве была… ну, Серве как Серве. Иногда она словно бы совершенно забывала о горе, постигшем Эсменет, и вела себя так, будто ничего не произошло, будто Ахкеймион мог в любое мгновение появиться на извилистой дорожке, смеясь или пререкаясь с Ксинемом. И хотя такая мысль оскорбляла Эсменет, на практике это оказалось странно успокаивающим. Уместное притворство.
В другие же моменты Серве казалась полностью подавленной и угнетенной – из-за Эсменет, из-за Ахкеймиона и в не меньшей степени – из-за себя самой. Эсменет понимала, что отчасти это вызвано беременностью – она сама то хохотала, то ревела, словно ненормальная, когда носила дочь, – но Эсменет обнаружила, что это довольно трудно терпеть. Она покорно спрашивала у Серве, что случилось, всегда оставалась мягкой и вежливой, но не могла избавиться от мыслей, которых сама стыдилась. Если Серве говорила, что плачет по Ахкеймиону, то Эсменет сразу хотелось спросить: «Почему?» Может, они были любовниками не одну ночь, а дольше? Если Серве говорила, что плачет по ней, Эсменет возмущалась. Что? Неужто она настолько жалкая? А если Серве просто ныла, Эсменет охватывало отвращение. Как только человек может быть таким эгоистичным?
Позднее Эсменет всегда бранила себя. Что бы подумал Ахкеймион о таких мыслях, полных горечи и недоброжелательства? Как он был бы разочарован! «Эсми! – сказал бы он. – Эсми, ну пожалуйста…» И Эсменет проводила одну бессонную стражу за другой, вспоминая все свои грубые слова, все свои мелкие жестокости и моля богов о прощении. Она же не имела этого всего в виду! Ну как она могла?
На третью ночь она услышала негромкое постукивание об холст палатки. Эсменет откинула полог, и в палатку нырнула Серве, пахнущая дымом, апельсинами и жасмином. Полунагая девушка с плачем опустилась на колени. Эсменет знала, что Келлхус не вернулся, потому что прислушивалась. Конечно же, у него были военные советы и растущая паства.
– Серча, – позвала Эсменет, охваченная материнской усталостью от необходимости утешать кого-то, кто страдает меньше тебя. – Что случилось, Серча?
– Пожалуйста, Эсми, пожалуйста! Прошу тебя!
– Что – «пожалуйста», Серча? О чем ты?
Девушка заколебалась. В темноте ее глаза превратились в две сверкающие точки.
– Не кради его! – вдруг воскликнула Серве. – Не кради его у меня!
Эсменет рассмеялась, но мягко, чтобы не поранить чувства девушки.
– Украсть Келлхуса… – произнесла она.
– Пожалуйста, Эсми! Т-ты такая красивая… Почти такая же красивая, как я! Но ты еще и умная! Ты разговариваешь с ним так же, как с ним разговаривают мужчины! Я слышала!
– Серча… Я люблю Акку. Я и Келлхуса тоже люблю, но… но не так, как ты. Пожалуйста, не бойся. Я не вынесу, если ты будешь меня бояться, Серча!
Эсменет считала, что говорит искренне, но позднее, умостившись рядом с Серве, она поймала себя на том, что злорадствует по поводу ее страхов. Она перебирала белокурые волосы девушки и вспоминала, как они рассыпались по груди Ахкеймиона… Интересно, подумала она, а трудно ли будет их выдрать?
«Почему ты легла с Аккой? Почему?»
На следующее утро Эсменет проснулась, терзаемая угрызениями совести. Ненависть, как говорили в Сумне, ненасытный гость и засиживается лишь в сердцах, ожиревших от гордости. А сердце Эсменет сделалось очень худым. Она посмотрела на девушку в полумраке. Серве повернулась во сне и теперь лежала лицом к Эсменет. Ее правая рука покоилась на выпуклом животе. Серве дышала тихо, словно дитя.
Как может такая красота жить в спящем лице? Некоторое время Эсменет размышляла над тем, что, как ей казалось, она видела. Это было странное ощущение раболепия, нервная дрожь, столь знакомая детям. Она вызвала у Эсменет улыбку. Но было там и нечто большее: аура скрытой жизни, предчувствие смерти, изумление при виде буйного карнавала выражений человеческого лица, вложенное в неподвижность единственной точки. Это было ощущение истины, узнавание всех лиц, сошедшихся воедино в этой точке. Эсменет знала, что это было ее собственное лицо, равно как и лицо Ахкеймиона или даже Келлхуса. Но самым важным была чудесная уязвимость. Спящее горло, как гласит нильнамешская пословица, легко перерезать.
Не это ли и есть любовь? Чтобы на тебя смотрели, когда ты спишь…
Когда Серве проснулась, Эсменет плакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
Но следом за этими мыслями пришел стыд. Келлхус приехал за ней. Келлхус! Человек, которого буквально боготворили, пришел, чтобы позаботиться о ней.
«Он делает это ради Ахкеймиона. Ради своего наставника…»
Пройас расставил стражу вокруг конрийского лагеря, – как объяснила Серве, в основном из-за ажиотажа, сопутствующего Келлхусу, – и вскоре они уже спокойно, без помех шли между длинными рядами полотняных палаток.
Эсменет говорила себе, что боится возвращаться, потому что это пробудит слишком много воспоминаний. Но на самом деле она, наоборот, боялась утратить эти воспоминания. Ее отказ покинуть прежнюю стоянку был безрассудным, отчаянным, жалким… Келлхус доказал ей это. Но то, что она осталась там, в некотором смысле укрепило ее – во всяком случае, так казалось Эсменет, когда она об этом думала. Там она испытывала цепкое ощущение обороны, уверенность в том, что она должна защитить все, что окружало Ахкеймиона. Она даже отказывалась прикасаться к выщербленной глиняной чашке, из которой он тем утром пил чай. Подобные вещи стали, как ей казалось, фетишами, заклинаниями, которые обеспечат его возвращение. И еще присутствовало чувство гордости всеми оставленного человека. Все бежали, а она осталась – она осталась! Она смотрела на покинутые поля, на кострища, становящиеся землей, на тропинки, протоптанные в траве, и весь мир словно превращался в призрака. Лишь ее утрата казалась реальной… Лишь Ахкеймион. Разве не было в этом некоего величия, некой добродетели?
Теперь же она продолжила путь – что бы там Келлхус ни говорил об очаге и семье. Не значит ли это, что она тоже оставила Ахкеймиона позади?
Эсменет плакала, пока Келлхус помогал ей устанавливать палатку Ахкеймиона, такую маленькую и потрепанную, в тени величественного парчового шатра, который он делил с Серве. Но она была признательна ему. Очень признательна.
Эсменет думала, что первые несколько вечеров будет чувствовать себя неловко, но она ошиблась. Келлхус относился к ней с таким великодушием, а Серве с такой наивной простотой, что Эсменет чувствовала себя желанным гостем. Время от времени Келлхус смешил ее – как подозревала Эсменет, просто для того, чтобы напомнить ей, что она все еще способна испытывать радость. Иначе он либо разделил бы ее печаль, либо отошел бы в сторонку, чтобы не мешать ей страдать в уединении.
Серве была… ну, Серве как Серве. Иногда она словно бы совершенно забывала о горе, постигшем Эсменет, и вела себя так, будто ничего не произошло, будто Ахкеймион мог в любое мгновение появиться на извилистой дорожке, смеясь или пререкаясь с Ксинемом. И хотя такая мысль оскорбляла Эсменет, на практике это оказалось странно успокаивающим. Уместное притворство.
В другие же моменты Серве казалась полностью подавленной и угнетенной – из-за Эсменет, из-за Ахкеймиона и в не меньшей степени – из-за себя самой. Эсменет понимала, что отчасти это вызвано беременностью – она сама то хохотала, то ревела, словно ненормальная, когда носила дочь, – но Эсменет обнаружила, что это довольно трудно терпеть. Она покорно спрашивала у Серве, что случилось, всегда оставалась мягкой и вежливой, но не могла избавиться от мыслей, которых сама стыдилась. Если Серве говорила, что плачет по Ахкеймиону, то Эсменет сразу хотелось спросить: «Почему?» Может, они были любовниками не одну ночь, а дольше? Если Серве говорила, что плачет по ней, Эсменет возмущалась. Что? Неужто она настолько жалкая? А если Серве просто ныла, Эсменет охватывало отвращение. Как только человек может быть таким эгоистичным?
Позднее Эсменет всегда бранила себя. Что бы подумал Ахкеймион о таких мыслях, полных горечи и недоброжелательства? Как он был бы разочарован! «Эсми! – сказал бы он. – Эсми, ну пожалуйста…» И Эсменет проводила одну бессонную стражу за другой, вспоминая все свои грубые слова, все свои мелкие жестокости и моля богов о прощении. Она же не имела этого всего в виду! Ну как она могла?
На третью ночь она услышала негромкое постукивание об холст палатки. Эсменет откинула полог, и в палатку нырнула Серве, пахнущая дымом, апельсинами и жасмином. Полунагая девушка с плачем опустилась на колени. Эсменет знала, что Келлхус не вернулся, потому что прислушивалась. Конечно же, у него были военные советы и растущая паства.
– Серча, – позвала Эсменет, охваченная материнской усталостью от необходимости утешать кого-то, кто страдает меньше тебя. – Что случилось, Серча?
– Пожалуйста, Эсми, пожалуйста! Прошу тебя!
– Что – «пожалуйста», Серча? О чем ты?
Девушка заколебалась. В темноте ее глаза превратились в две сверкающие точки.
– Не кради его! – вдруг воскликнула Серве. – Не кради его у меня!
Эсменет рассмеялась, но мягко, чтобы не поранить чувства девушки.
– Украсть Келлхуса… – произнесла она.
– Пожалуйста, Эсми! Т-ты такая красивая… Почти такая же красивая, как я! Но ты еще и умная! Ты разговариваешь с ним так же, как с ним разговаривают мужчины! Я слышала!
– Серча… Я люблю Акку. Я и Келлхуса тоже люблю, но… но не так, как ты. Пожалуйста, не бойся. Я не вынесу, если ты будешь меня бояться, Серча!
Эсменет считала, что говорит искренне, но позднее, умостившись рядом с Серве, она поймала себя на том, что злорадствует по поводу ее страхов. Она перебирала белокурые волосы девушки и вспоминала, как они рассыпались по груди Ахкеймиона… Интересно, подумала она, а трудно ли будет их выдрать?
«Почему ты легла с Аккой? Почему?»
На следующее утро Эсменет проснулась, терзаемая угрызениями совести. Ненависть, как говорили в Сумне, ненасытный гость и засиживается лишь в сердцах, ожиревших от гордости. А сердце Эсменет сделалось очень худым. Она посмотрела на девушку в полумраке. Серве повернулась во сне и теперь лежала лицом к Эсменет. Ее правая рука покоилась на выпуклом животе. Серве дышала тихо, словно дитя.
Как может такая красота жить в спящем лице? Некоторое время Эсменет размышляла над тем, что, как ей казалось, она видела. Это было странное ощущение раболепия, нервная дрожь, столь знакомая детям. Она вызвала у Эсменет улыбку. Но было там и нечто большее: аура скрытой жизни, предчувствие смерти, изумление при виде буйного карнавала выражений человеческого лица, вложенное в неподвижность единственной точки. Это было ощущение истины, узнавание всех лиц, сошедшихся воедино в этой точке. Эсменет знала, что это было ее собственное лицо, равно как и лицо Ахкеймиона или даже Келлхуса. Но самым важным была чудесная уязвимость. Спящее горло, как гласит нильнамешская пословица, легко перерезать.
Не это ли и есть любовь? Чтобы на тебя смотрели, когда ты спишь…
Когда Серве проснулась, Эсменет плакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185