Его страх растет». Вот уже шесть ночей галеотский принц усердно избегал его, даже на тех советах, где они сидели у одного костра. Что-то произошло там, на поле битвы, – что-то более ужасное, чем потеря родичей или отправка шрайских рыцарей на верную смерть.
Благоприятная возможность для Келлхуса.
Дунианин заметил, что Сарцелл покинул свое место и теперь стоит вместе с небольшой группкой шрайских жрецов, которые должны были помогать Готиану во время вступительной церемонии.
Великий магистр затянул очищающую молитву – насколько понял Келлхус, из «Трактата». Затем он некоторое время говорил об Айнри Сейене, Последнем Пророке, и о том, что означает быть айнрити.
– «Всякий, кто сокрушается о тьме в своем сердце, – процитировал он «Книгу Ученых», – пусть поднимет Бивень и следует за мной».
Готиан напомнил, что быть айнрити – значит быть последователем Айнри Сейена. А есть ли более верные его последователи, чем те, кто пошел по его святым стопам?
– Шайме, – произнес он чистым, звучным голосом. – Шайме близко, очень близко, ибо при помощи мечей мы за один день прошли больше, чем могли бы пройти за два года при помощи ног…
– Или языков! – выкрикнул какой-то остряк. Доброжелательный смех.
– Четыре ночи назад, – объявил Готиан, – я отправил свиток Майтанету, нашему Святейшему шрайе, Возвышенному Отцу нашего Священного воинства.
Он сделал паузу, и в наступившей тишине слышалось лишь потрескивание костра. У великого магистра до сих пор были перевязаны обе руки – их обожгло, когда его, раненого, волокли по горящей траве.
– И в этом свитке, – продолжал он, – я написал всего одно слово – одно-единственное! – ибо руки мои до сих пор кровоточат.
Из толпы полетели отдельные возгласы. Атака шрайских рыцарей уже превратилась в легенду.
– Победа! – выкрикнул Готиан.
– Победа!!!
Люди Бивня разразились ликующими криками; некоторые даже плакали. Курганы Менгедды содрогнулись.
Но Келлхус оставался безмолвен. Он взглянул на Сарцелла, стоявшего теперь вполоборота к нему, и заметил… несоответствия. Улыбающийся Готиан, блистательный в своем белом с золотом одеянии, залитый светом костра, жестом велел присутствующим успокоиться, а затем призвал их присоединиться к Храмовой молитве.
Милостивый Бог богов, что ходит среди нас, бессчетны твои священные имена…
Тысячи языков повторяли эти слова. Воздух дрожал от небывалого резонанса. Казалось, будто говорит сама земля… Но Келлхус видел только Сарцелла – вернее, отличия. Его осанка, его рост и сложение, даже блеск черных волос. Все чуть-чуть иное.
«Подмена».
Келлхус понял, что настоящий рыцарь мертв. Смерть Сарцелла прошла незамеченной, и его просто подменили.
…имя твое – Истина, что длится и длится, отныне и вовеки.
Завершив вступительную церемонию, Готиан и Сарцелл удалились. Затем появились закованные в доспехи жрецы Гильгаоала, чтобы провозгласить Ведущего Битву – человека, которого ужасный бог войны пять дней назад избрал своим сосудом на поле боя. Все стихли в ожидании. Как объяснил Келлхусу Ксинем, избрание Ведущего Битву служило темой многочисленных пари, словно это была лотерея, а не божественный выбор. Первым на сцену амфитеатра вышел немолодой мужчина; его широкая борода казалась белой, как снег. Это был Кумор, верховный жрец Гильгаоала. Но прежде чем он успел хоть что-то сказать, принц Скайельт вскочил с места и крикнул: «Веат фирлик реор кафланг дау хара маускрот!» Он повернулся в сторону тех, кто толпился рядом с Келлхусом; его длинные белокурые волосы взметнулись от резкого разворота. «Веат дау хара мут кефлинга! Кефлинга!»
Кумор пробормотал нечто неразборчивое, но все уже смотрели на туньеров Скайельта, ожидая объяснений. Однако похоже было, что его переводчик куда-то подевался.
– Он говорит, – в конце концов выкрикнул на шейском один из людей Готьелка, – что мы должны сперва договориться об уходе отсюда. Что мы должны бежать.
Влажный воздух наполнился криками; одни поддерживали туньера, другие пытались спорить. Конюх Скайельта, великан Ялгрота, вскочив, принялся колотить себя в грудь и выкрикивать угрозы. Сморщенные головы шранков, подвешенные к его поясу, болтались, словно кисточки. Внезапно Скайельт принялся пинать землю ногой. Он присел с ножом в руках, а потом встал, вытягивая руку, чтобы его находку было видно в свете костра. Люди ахнули.
Это был череп, наполовину забитый землей, наполовину размозженный полученным в древности ударом.
– Веат, – медленно произнес Скайельт, – дау хара мут кефлинга.
Мертвец всплыл на поверхность, словно утопленник. «Как такое возможно?» – подумал Келлхус.
Но ему требовалось думать о вещах более насущных, имеющих практическое применение, а не об этом странном свойстве земли.
Скайельт швырнул череп в костер и обвел яростным взглядом Великие Имена. Спор продолжился, и присутствующие один за другим неохотно согласились со Скайельтом, хотя Чеферамунни сперва отказывался верить в эту историю. Даже экзальт-генерал уступил без малейших проявлений недовольства. В ходе дебатов кое-кто то и дело поглядывал на Келлхуса, но никто не попросил его поделиться мнением. Вскоре Пройас объявил, что Священное воинство покинет Менгедду завтра утром.
Люди Бивня загомонили, с удивлением и облегчением.
Внимание вновь переключилось на Кумора. Жрец, то ли от волнения, то ли опасаясь дальнейших помех, вообще отказался от каких бы то ни было ритуалов и направился прямиком к Саубону. Прочих служителей бога поведение Кумора повергло в замешательство.
– Преклони колени, – с дрожью в голосе велел старик. Саубон повиновался, но прежде выпалил:
– Готиан! Он возглавил атаку!
– Это ты, Коифус Саубон, – повторил Кумор, так тихо, что лишь немногие, как предположил Келлхус, могли его расслышать. – Ты… Многие видели это. Многие видели его, Сокрушителя Щитов, славного Гильгаоала… Он смотрел из твоих глаз! Сражался твоими руками!
– Нет…
Кумор улыбнулся и извлек из широкого рукава венок, сплетенный из ветвей терна и оливы. Среди айнрити воцарилось благоговейное молчание, лишь кто-то один закашлялся. Со стариковской мягкостью Кумор возложил венок на голову Саубона. Затем верховный жрец Гильгаоала отступил на шаг и воскликнул:
– Встань, Коифус Саубон, принц Галеота, Ведущий Битву! И снова присутствующие разразились криками ликования.
Саубон поднялся на ноги, медленно, словно человек, едва не падающий от изнеможения. На миг у него сделался такой вид, словно он сам себе не верил, а потом он внезапно повернулся к Келлхусу, и в свете костра было заметно, что на щеках его блестят слезы. На чисто выбритом лице до сих пор видны были синяки и ссадины, полученные пять дней назад.
«Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
Благоприятная возможность для Келлхуса.
Дунианин заметил, что Сарцелл покинул свое место и теперь стоит вместе с небольшой группкой шрайских жрецов, которые должны были помогать Готиану во время вступительной церемонии.
Великий магистр затянул очищающую молитву – насколько понял Келлхус, из «Трактата». Затем он некоторое время говорил об Айнри Сейене, Последнем Пророке, и о том, что означает быть айнрити.
– «Всякий, кто сокрушается о тьме в своем сердце, – процитировал он «Книгу Ученых», – пусть поднимет Бивень и следует за мной».
Готиан напомнил, что быть айнрити – значит быть последователем Айнри Сейена. А есть ли более верные его последователи, чем те, кто пошел по его святым стопам?
– Шайме, – произнес он чистым, звучным голосом. – Шайме близко, очень близко, ибо при помощи мечей мы за один день прошли больше, чем могли бы пройти за два года при помощи ног…
– Или языков! – выкрикнул какой-то остряк. Доброжелательный смех.
– Четыре ночи назад, – объявил Готиан, – я отправил свиток Майтанету, нашему Святейшему шрайе, Возвышенному Отцу нашего Священного воинства.
Он сделал паузу, и в наступившей тишине слышалось лишь потрескивание костра. У великого магистра до сих пор были перевязаны обе руки – их обожгло, когда его, раненого, волокли по горящей траве.
– И в этом свитке, – продолжал он, – я написал всего одно слово – одно-единственное! – ибо руки мои до сих пор кровоточат.
Из толпы полетели отдельные возгласы. Атака шрайских рыцарей уже превратилась в легенду.
– Победа! – выкрикнул Готиан.
– Победа!!!
Люди Бивня разразились ликующими криками; некоторые даже плакали. Курганы Менгедды содрогнулись.
Но Келлхус оставался безмолвен. Он взглянул на Сарцелла, стоявшего теперь вполоборота к нему, и заметил… несоответствия. Улыбающийся Готиан, блистательный в своем белом с золотом одеянии, залитый светом костра, жестом велел присутствующим успокоиться, а затем призвал их присоединиться к Храмовой молитве.
Милостивый Бог богов, что ходит среди нас, бессчетны твои священные имена…
Тысячи языков повторяли эти слова. Воздух дрожал от небывалого резонанса. Казалось, будто говорит сама земля… Но Келлхус видел только Сарцелла – вернее, отличия. Его осанка, его рост и сложение, даже блеск черных волос. Все чуть-чуть иное.
«Подмена».
Келлхус понял, что настоящий рыцарь мертв. Смерть Сарцелла прошла незамеченной, и его просто подменили.
…имя твое – Истина, что длится и длится, отныне и вовеки.
Завершив вступительную церемонию, Готиан и Сарцелл удалились. Затем появились закованные в доспехи жрецы Гильгаоала, чтобы провозгласить Ведущего Битву – человека, которого ужасный бог войны пять дней назад избрал своим сосудом на поле боя. Все стихли в ожидании. Как объяснил Келлхусу Ксинем, избрание Ведущего Битву служило темой многочисленных пари, словно это была лотерея, а не божественный выбор. Первым на сцену амфитеатра вышел немолодой мужчина; его широкая борода казалась белой, как снег. Это был Кумор, верховный жрец Гильгаоала. Но прежде чем он успел хоть что-то сказать, принц Скайельт вскочил с места и крикнул: «Веат фирлик реор кафланг дау хара маускрот!» Он повернулся в сторону тех, кто толпился рядом с Келлхусом; его длинные белокурые волосы взметнулись от резкого разворота. «Веат дау хара мут кефлинга! Кефлинга!»
Кумор пробормотал нечто неразборчивое, но все уже смотрели на туньеров Скайельта, ожидая объяснений. Однако похоже было, что его переводчик куда-то подевался.
– Он говорит, – в конце концов выкрикнул на шейском один из людей Готьелка, – что мы должны сперва договориться об уходе отсюда. Что мы должны бежать.
Влажный воздух наполнился криками; одни поддерживали туньера, другие пытались спорить. Конюх Скайельта, великан Ялгрота, вскочив, принялся колотить себя в грудь и выкрикивать угрозы. Сморщенные головы шранков, подвешенные к его поясу, болтались, словно кисточки. Внезапно Скайельт принялся пинать землю ногой. Он присел с ножом в руках, а потом встал, вытягивая руку, чтобы его находку было видно в свете костра. Люди ахнули.
Это был череп, наполовину забитый землей, наполовину размозженный полученным в древности ударом.
– Веат, – медленно произнес Скайельт, – дау хара мут кефлинга.
Мертвец всплыл на поверхность, словно утопленник. «Как такое возможно?» – подумал Келлхус.
Но ему требовалось думать о вещах более насущных, имеющих практическое применение, а не об этом странном свойстве земли.
Скайельт швырнул череп в костер и обвел яростным взглядом Великие Имена. Спор продолжился, и присутствующие один за другим неохотно согласились со Скайельтом, хотя Чеферамунни сперва отказывался верить в эту историю. Даже экзальт-генерал уступил без малейших проявлений недовольства. В ходе дебатов кое-кто то и дело поглядывал на Келлхуса, но никто не попросил его поделиться мнением. Вскоре Пройас объявил, что Священное воинство покинет Менгедду завтра утром.
Люди Бивня загомонили, с удивлением и облегчением.
Внимание вновь переключилось на Кумора. Жрец, то ли от волнения, то ли опасаясь дальнейших помех, вообще отказался от каких бы то ни было ритуалов и направился прямиком к Саубону. Прочих служителей бога поведение Кумора повергло в замешательство.
– Преклони колени, – с дрожью в голосе велел старик. Саубон повиновался, но прежде выпалил:
– Готиан! Он возглавил атаку!
– Это ты, Коифус Саубон, – повторил Кумор, так тихо, что лишь немногие, как предположил Келлхус, могли его расслышать. – Ты… Многие видели это. Многие видели его, Сокрушителя Щитов, славного Гильгаоала… Он смотрел из твоих глаз! Сражался твоими руками!
– Нет…
Кумор улыбнулся и извлек из широкого рукава венок, сплетенный из ветвей терна и оливы. Среди айнрити воцарилось благоговейное молчание, лишь кто-то один закашлялся. Со стариковской мягкостью Кумор возложил венок на голову Саубона. Затем верховный жрец Гильгаоала отступил на шаг и воскликнул:
– Встань, Коифус Саубон, принц Галеота, Ведущий Битву! И снова присутствующие разразились криками ликования.
Саубон поднялся на ноги, медленно, словно человек, едва не падающий от изнеможения. На миг у него сделался такой вид, словно он сам себе не верил, а потом он внезапно повернулся к Келлхусу, и в свете костра было заметно, что на щеках его блестят слезы. На чисто выбритом лице до сих пор видны были синяки и ссадины, полученные пять дней назад.
«Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185