– Я понесу тебя, – сказал он темноте.
Кажется, он никогда еще не произносил более сильной клятвы.
– У тебя не будет недостатка ни в чем, пока спина моя крепка.
Традиционные слова, которые произносит жених, когда во время свадьбы памятливец, заплетает ему волосы. Он поднес нож к горлу.
Привязанный к кругу, подвешенный на суку темного дерева.
Привязанный к Серве.
Холодной и безжизненной.
Серве.
Муха проползла по ее груди, остановилась перед ноздрей, из которой не вырывалось дыхания. Он подул, поток воздуха коснулся мертвой кожи, и муха улетела. «Должен сохранить ее чистой».
Ее глаза полуприкрыты и сухи, словно папирус.
«Серве! Дыши, девочка, дыши! Я приказываю!
Я пойду впереди тебя. Я пойду впереди».
Привязанный к Серве, кожа к коже.
«Что я… Что? Что?» Судорога.
«Нет… Нет! Я должен сосредоточиться. Я должен оценить…» Немигающие глаза, глядящие на звезды.
«Нет никаких обстоятельств за пределами… никаких обстоятельств за пределами…» Логос.
«Я – один из Подготовленных!»
Он чувствовал ее, от голеней до щеки, холодную, излучающую холод, проникающий до самых костей.
«Дыши! Дыши!»
Сухая… И такая неподвижная! Такая невероятно неподвижная!
«Отец, пожалуйста! Пожалуйста, сделай так, чтобы она дышала!
Я… Я не могу идти дальше».
Лицо такое темное, крапчатое, как будто извлеченное из моря.Неужели она и вправду когда-то улыбалась?
«Сосредоточься! Что происходит?
Все в беспорядке. И они убили ее. Убили мою жену.
Я отдал ее им». «Что ты говоришь?»
«Я отдал ее им».
«Почему? Почему ты это сделал?»
«Ради тебя…
Ради них».
Что-то капало вокруг, и он провалился в сон; холодная вода омыла кожу, покрытую синяками и ранами.
Потом пришли сны. Темные туннели, безрадостная земля.
Горный хребет, изогнувшийся на фоне ночного неба, словно бедро спящей женщины.
А на нем – два силуэта, темные по сравнению с невероятно яркими звездами.
Силуэт сидящего человека: плечи сгорблены, словно у обезьяны, ноги скрещены, словно у жреца.
И дерево, чьи ветви качаются из стороны в сторону, пронзая чашу неба.
И звезды, вращающиеся вокруг Небесного Гвоздя, словно тучи, несущиеся по зимнему небу.
И Келлхус смотрел на эту фигуру, смотрел на дерево, но не мог пошевелиться. Небесный свод кружился, как будто ночь проходила за ночью, минуя день.
И фигура, обрамленная вращающимися небесами, заговорила – миллион глоток в его глотке, миллион ртов в его рту…
ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Человек встал, сложив руки, словно монах, согнув ноги, словно медведь.
СКАЖИ МНЕ…
Весь мир взвыл от ужаса. Воин-Пророк очнулся; там, где к нему прикасалась щека мертвой женщины, кожа горела…
Новые судороги.
«Отец! Что со мной происходит?»
Один приступ боли за другим. Онисрывали с неголицо, превращали его в лицо чужака. «Ты плачешь».
Заудуньяни на холме Быка узнали в нем друга Воина-Пророка, и Ахкеймион очутился в великолепной гостиной, щурясь от блеска пластин из слоновой кости, врезанных в отполированный черный мрамор. Несколько время спустя появился айнонский дворянин по имени Гайямакри – как сказали, он был одним из наскенти, – и повел его по темным коридорам. Когда Ахкеймион спросил его насчет воинов в белых одеждах, расставленных по всему дворцу, этот человек принялся жаловаться на смуту и злые происки ортодоксов. Но Ахкеймион не слышал ничего, кроме бешеного стука собственного сердца…
Наконец они остановились перед роскошной двустворчатой дверью – древесина орехового дерева и накладные украшения из бронзы, – и Ахкеймион поймал себя на том, что придумывает шутки, которые помогут насмешить ее…
«Из палатки колдуна в дворянские покои… Хм».
Он почти слышал ее смех, почти видел ее глаза, искрящиеся любовью и проказливостью.
«Что же будет после того, как я умру в следующий раз? Андиа-минские Высоты?»
– Она, наверное, спит, – извиняясь, произнес Гайямакри. – Ей пришлось тяжелее всех.
Шутки… О чем он только думает? Она нуждается в нем – отчаянно нуждается, если то, что сказал Пройас, правда. Серве мертва, а Келлхус умирает. Священное воинство голодает… Она нуждается в поддержке и опоре. Он будет ей опорой! Гайямакри внезапно развернулся и схватил его за руки.
– Пожалуйста! – прошипел он. – Ты должен спасти его! Ты должен!
Он упал на колени, сжимая руки Ахкеймиона с таким пылом, что у него побелели костяшки.
– Ты же был его наставником!
– Я… я сд-делаю все, что смогу, – заикаясь, пробормотал Ахкеймион. – Даю слово.
Слезы струились по щекам айнона и терялись в бороде. Он прижался лбом к рукам Ахкеймиона.
– Благодарю тебя! Благодарю!
Не зная, что сказать, Ахкеймион поднял наскенти с пола. Гайямакри принялся оправлять свое желто-белое одеяние, словно вспомнил вдруг об извечной одержимости джнаном.
– Ты не забудешь? – выдохнул он.
– Конечно, не забуду. Только сперва мне нужно посоветоваться с Эсменет. Наедине… Понимаешь?
Гаймакри кивнул. Три шага он пятился, потом развернулся и припустил прочь по коридору.
Ахкеймион остановился перед высокой дверью, тяжело дыша.
«Эсми».
Он будет сжимать ее в объятиях, пока она не выплачется. Он перескажет ей каждую свою мысль, расскажет, что она значила для него во время плена. Он скажет ей, что он, адепт Завета, возьмет ее в жены. В жены! И на глазах ее от изумления выступят слезы… Ахкеймион едва не рассмеялся от радости.
«Наконец-то!»
Вместо того чтобы постучать, он просто толкнул дверь и вошел, как мог бы войти муж. Его встретил полумрак, наполненный запахом ванили. Всего лишь шесть расставленных в беспорядке свечей освещали покои, просторные, с высоким сводчатым потолком, в изобилии заполненные коврами, ширмами и драпировками. На помосте стояла огромная пятиугольная кровать, занимавшая всю середину комнаты; простыни и покрывала были смяты, словно после ночи страсти. Слева раздвижная стена открывала проход в небольшой садик. Небо было усыпано яркими звездами.
Ничего себе палатка колдуна!
Ахкеймион вышел из полосы света и принялся вглядываться в глубину покоев. Кровать была пуста – он видел это сквозь кисею. Дверь за спиной у Ахкеймиона захлопнулась с громким стуком, заставив его вздрогнуть.
Где же она?
Потом Ахкеймион разглядел ее в дальнем конце комнаты: Эсменет лежала на небольшом диванчике, свернувшись клубочком, спиной к двери – и к нему. Волосы ее отросли и в полумраке казались почти фиолетовыми. Свободная рубаха сползла, обнажив тонкое плечо, одновременно и загорелое, и бледное. Ахкеймиона тут же охватило возбуждение, радостное и безрассудное.
Сколько раз он целовал эту кожу?
Поцелуй. Вот как он разбудит ее – плача и целуя ее плечо. Она зашевелится, подумает, что это сон. «Нет… Это не можешь быть ты. Ты умер». Потом он возьмет ее, с медленной, яростной нежностью, заполнив ее чувственным экстазом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185