– Нет, я не это имел в виду. Нужно радоваться значению страданий. Тому, что вы принадлежите, а не тому, что вы мучаетесь. Помните, чему учит нас Последний Пророк: блаженство приходит в радости и печали. В радости и печали…
– Я в-вижу мудрость твоих слов, князь, – запинаясь, пробормотал безымянный рыцарь. – Действительно вижу! Но…
И шестым чувством Ахкеймион понял суть его вопроса… «Но как этого добиться?»
– Я не прошу тебя видеть, – сказал Келлхус. – Я прошу тебя свидетельствовать.
Непроницаемое лицо. Безутешные глаза. Рыцарь моргнул, и по его щекам скатились две слезы. Потом он улыбнулся – и не было на свете ничего прекраснее этой улыбки.
– Сделать себя… – Голос его дрогнул и сорвался. – С-сде-лать…
– Быть единым целым с миром, в котором живешь, – величественно произнес Келлхус. – Сделать свою жизнь заветом.
«Мир… Ты приобретешь мир».
Ахкеймион взглянул на пергамент и лишь теперь осознал, что перестал писать. Он повернулся и беспомощно посмотрел на Эсменет.
– Не волнуйся, – сказала она. – Я все запомнила. Ну конечно же, она запомнила.
Эсменет. Второй столп, на котором покоился его мир, причем куда мощнее первого.
Это казалось одновременно и странным, и очень уместным – обрести нечто, очень схожее с супружеством, посреди Священной войны. Каждый вечер они в изнеможении уходили или от помоста Келлхуса, или от костра Ксинема, держась за руки, словно юные влюбленные, размышляя, или пререкаясь, или смеясь над недавними событиями. Они пробирались между растяжками шатров, и Ахкеймион с преувеличенной галантностью откидывал полог их палатки. Они раздевались, а потом находили друг друга в темноте – как будто вместе могли сделаться чем-то большим.
Мир отступал в тень. С каждым днем Ахкеймион все меньше думал об Инрау и все больше размышлял о жизни с Эсменет. И о Келлхусе. Даже опасность, исходящая от Консульта, и угроза Второго Армагеддона стали чем-то банальным и далеким, словно слухи о войне между неизвестными бледнокожими народами. Сны Сесватхи обрушивались на него с прежней ясностью, но растворялись в мягкости ее прикосновения, в утешении ее голоса. «Ну, будет, Акка, – говорила она, – это только сон», – и все одолевающие его картины – рывки, стоны, плевки, пронзительные вопли – все таяло как дым. Впервые в жизни Ахкеймионом завладело нынешнее время, настоящее… Ее глаза, становящиеся обиженными, когда он ронял что-нибудь, не подумав. Ее рука, перебирающаяся к нему на колено, когда они сидели рядом. Ночи, когда они лежали обнаженные в палатке – голова Эсменет покоилась у него на груди, темные волосы струились по плечам и шее – и говорили о вещах, ведомых им одним.
– Это все знают, – сказала она как-то.
В ту ночь они ушли рано и теперь слышали голоса остальных: сперва шутливые протесты и громкий смех, потом полная тишина, порожденная магией голоса Келлхуса. Костер все еще горел, и они видели пятно света сквозь холст палатки.
– Он – пророк, – пояснила Эсменет. Ахкеймиону стало страшно.
– Что ты говоришь?
Она повернулась и изучающе взглянула на него. Казалось, будто ее глаза светятся.
– Только то, что тебе требуется услышать.
– А почему мне требуется это услышать? Что она говорит?
– Потому что ты так думаешь. Потому что ты этого боишься… Но прежде всего потому, что тебе это нужно.
«Мы обречены», – сказали ее глаза.
– Не смешно, Эсми.
Эсменет нахмурилась, но не сильно – как будто заметила прореху на одном из своих новых платьев кианского шелка.
– Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз связывался с Атьерсом? Недели? Месяцы?
– При чем тут…
– Ты выжидаешь, Акка. Выжидаешь, чтобы увидеть, во что он превратится.
– Кто – Келлхус?
Эсменет отвернулась, прижалась щекой к его груди.
– Он – пророк.
Она знала его. Когда Ахкеймион вспоминал прошлое, ему казалось, что она знала его всегда. Он даже принял ее за ведьму, когда они впервые встретились, и не столько из-за едва различимой Метки заколдованной ракушки, которую Эсменет использовала в качестве противозачаточного средства, сколько из-за того, что она угадала в нем колдуна буквально через пару минут. Казалось, будто у нее с самого начала был талант к нему. К Друзу Ахкеймиону.
Это было так странно – чувствовать, что тебя знают. Действительно знают. Что тебя ждут, а не опасаются. Что тебя принимают, а не оценивают. Странно чувствовать себя привычкой другого. И постоянно видеть свое отражение в чужих глазах.
И не менее странно было знать ее. Иногда она хохотала так, что у нее начиналась отрыжка. А когда она разочаровывалась, глаза у нее делались тусклыми, словно пламя свечей, которым не хватает воздуха. Она любила класть руку ему на член и держать неподвижно, пока тот затвердевает. «Я ничего не делаю, – шептала она, – и все-таки ты встаешь ко мне». Она боялась лошадей. Она поглаживала левую подмышку, когда впадала в задумчивость. Она не прятала лица, когда плакала. И могла говорить столь прекрасные вещи, что иногда Ахкеймиону казалось, будто у него вот-вот остановится сердце.
Детали. Довольно простые по отдельности, но вместе пугающие и загадочные. Тайна, которую он знал…
Что это, если не любовь? Знать, доверять тайну…
Однажды, в ночь Ишойи, когда конрийцы устроили праздник с обильными возлияниями, Ахкеймион спросил у Келлхуса, как тот любит Серве. К тому моменту не спал только он, Ксинем и Келлхус. Все они были пьяны.
– Не так, как ты любишь Эсменет, – ответил князь.
– А как? Как я люблю ее?
Он споткнулся и зашатался в дыму костра.
– Как рыба любит море? Как… как…
– Как пьяница любит свой бочонок! – хохотнул Ксинем. – Как мой пес любит твою ногу!
Ахкеймион поблагодарил его за ответ, Но ему хотелось услышать мнение Келлхуса. Всегда и везде – мнение Келлхуса.
– Ну так как, мой князь? Как я люблю Эсменет? В голосе его проскользнула нотка гнева.
Келлхус улыбнулся, поднял глаза. На щеках его блестели слезы.
– Как дитя, – сказал он.
Эти слова выбили землю из-под ног Ахкеймиона. Колени подогнулись, и он упал.
– Да, – согласился Ксинем.
Он смотрел куда-то в ночь и улыбался… Ахкеймион понял, что эта улыбка адресована ему, своему другу.
– Как дитя? – переспросил Ахкеймион, отчего-то и сам чувствуя себя ребенком.
– Да, – отозвался Келлхус. – Не спрашивай, Акка. Просто так есть… Безоговорочно, полностью.
Он повернулся к колдуну. Ахкеймион очень хорошо знал этот взгляд – тот самый взгляд, который он так желал встретить, когда внимание Келлхуса было обращено на других. Взгляд друга, отца, ученика и наставника. Взгляд, в котором отражалась его душа.
– Она стала твоей опорой, – сказал Келлхус.
– Да… – отозвался Ахкеймион.
«Она стала моей женой».
Вот это мысль! Он просиял от детской радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185