Иногда Ахкеймиону думалось, что вскоре ему уже нечего будет дать Келлхусу – кроме Гнозиса.
Которого он, конечно, дать не мог. Но Ахкеймион невольно размышлял: интересно, а что смог бы сделать с Гнозисом Келлхус? К счастью, Гнозис был тем языком, для которого у князя не было слов.
Дневной переход завершался незадолго до наступления сумерек – обычно это зависело от характера местности и, самое главное, от наличия воды. Гедея была засушливой страной, а Ацушанское нагорье – в особенности. Привычно и сноровисто разбив лагерь, они собирались у костра Ксинема, хотя нередко оказывалось так, что Ахкеймион ел в обществе Эсменет, Серве и рабов маршала. Ксинем, Найюр и Келлхус все чаще ужинали с Пройасом, который благодаря грубым урокам скюльвенда превратился в человека, одержимого стратегией. Но обычно они все часок-другой сидели у костра, прежде чем отправиться по палаткам.
И здесь, как и повсюду, Келлхус блистал.
Однажды ночью, вскоре после ухода Священного воинства из-под Хиннерета, они сидели и задумчиво ужинали рисом и ягнятиной, добытой предприимчивым Найюром. Эсменет сперва заметила, как это здорово, поесть горячего мяса, а потом поинтересовалась, где же их кормилец.
– У Пройаса, – сказал Ксинем, – обсуждает с ним войну. – И о чем можно говорить столько времени?
Келлхус, который как раз пытался проглотить прожеванный кусок, поднял руку.
– Я слушал их, – сказал он.
Глаза его были яркими и насмешливыми.
– Разговор звучал примерно так…
Эсменет сразу же рассмеялась. Все прочие нетерпеливо подались вперед. Кроме озорного остроумия Келлхус обладал еще и необыкновенным талантом подражать чужим голосам. Серве сдавленно фыркнула от возбуждения.
Келлхус напустил на себя надменный и воинственный вид. Он картинно сплюнул, а потом голосом, поразительно похожим на голос самого Найюра, произнес:
– Народ ездит не так, как слабаки айнрити. Они кладут одно яйцо на левую сторону седла, другое – на правую, и те не подпрыгивают, такие они твердые.
– Скюльвенд, я бы предпочел, чтобы ты избавил меня от своих наглых замечаний, – отозвался Келлхус-Пройас.
Ксинем поперхнулся вином и закашлялся.
– Потому-то ты и не понимаешь путей войны, – продолжал Келлхус-Найюр. – Они опасны и темны, словно щели немытых борцов. Война – это встреча сандалии мира с мошонкой людей.
– Я предпочел бы также, чтобы ты избавил меня от своего богохульства, скюльвенд.
Келлхус плюнул в костер.
– Ты думаешь, что твои пути – это пути Народа, но ты ошибаешься. Вы против нас – просто глупые девчонки, и мы бы отлюбили вас в задницу, если бы она была такой же мускулистой, как у наших лошадей.
– Я бы также предпочел, чтобы ты избавил меня от описания своих склонностей, скюльвенд!
– Но ты останешься жить в шрамах на моих руках! – воскликнула Эсменет.
Стоянка взорвалась хохотом. Ксинем уткнулся лицом в колени, фыркая и трясясь. Эсменет от смеха рухнула на циновку, хохоча так обольстительно, как это умела она одна. Зенкаппа и Динхаз прислонились друг к дружке, плечи их подрагивали. Серве свернулась клубочком и казалось, рыдала одновременно и от смеха, и от радости.
Келлхус же просто улыбнулся, с таким видом, словно не мог понять, чем вызвана всеобщая истерика.
Когда вечером Найюр вернулся в лагерь, все тут же смолкли, одновременно и сконфуженно, и заговорщически. Скюльвенд, нахмурившись, остановился у костра и обвел взглядом ухмыляющиеся лица. Ахкеймион покосился на Серве и был поражен той злобой, что отражалась в ее усмешке.
Внезапно Эсменет расхохоталась.
– Жалко, что ты не слышал, как Келлхус тебя передразнивал! – воскликнула она. – Это было так смешно!
Обветренное лицо скюльвенда сделалось непроницаемым. Убийственный взгляд стал тусклым от… Возможно ли такое? Но затем на его лице вновь появилось презрительное выражение. Найюр плюнул в костер и зашагал прочь.
Плевок зашипел на углях.
Келлхус встал – очевидно, его настигли угрызения совести.
– Этот человек – просто обидчивый дикарь, – раздраженно произнес Ахкеймион. – Между друзьями насмешка – это дар. Дар.
Князь стремительно развернулся.
– Дар? – крикнул он. – Или просто повод?
Ахкеймион ошеломленно уставился на князя. Келлхус сделал ему выговор. Келлхус. Ахкеймион взглянул на лица остальных и увидел, словно в зеркале, свое потрясение – но не смятение.
– Дар ли это? – настойчиво повторил Келлхус.
Ахкеймиона бросило в краску, у него задрожали губы. В голосе Келлхуса было что-то такое… Совсем как у отца Ахкеймиона…
«Кто он…»
– Прости, пожалуйста, Акка, – внезапно произнес князь, опуская голову. – Я наказал тебя за собственную нелепую выходку… Я вдвойне глупец.
Ахкеймион сглотнул. Покачал головой. Сложил губы в подобие улыбки.
– Н-нет… Нет, это я прошу прощения. – Голос его дрожал. – Я был слишком резок…
Келлхус улыбнулся и положил руку ему на плечо. От прикосновения Ахкеймион словно онемел. Отчего-то запах, исходящий от князя, – запах выделанной кожи с едва заметной примесью розовой воды – всегда повергал колдуна в смятение.
– Значит, мы оба были не правы, – сказал Келлхус. Ахкеймион ощутил восторг и мимолетное жутковатое ощущение – ему показалось, будто Келлхус чего-то ожидает…
– Я всегда это говорил! – пробурчал Ксинем с другой стороны костра.
Маршал, как всегда, выбрал нужный момент. Эсменет нервно рассмеялась, подавая пример остальным, и к ним вернулась часть былого веселья. Ахкеймион поймал себя на том, что смеется вместе со всеми.
Каждый из них, в тот или иной момент, неизбежно с кем-то не ладил. Ксинем мог бы пожаловаться на Ирисса, который постоянно бубнил про Эсменет, которая ворчала на Серве, которая придиралась к Ахкеймиону, который бурчал на Ксинема. Тот слишком тупой, эта слишком развязна, тот слишком самодоволен, этот слишком груб, и так далее. Все люди в некотором смысле торговцы; они торгуют и торгуются, не имея ни весов, ни гирь, чтобы подтвердить вес своей звонкой монеты. У них есть лишь догадки. Злословие за глаза, мелочная зависть, обиды, споры и постоянные апелляции к третейскому судье – таков рынок людской жизни.
Но с Келлхусом все было иначе. Он умудрялся просматривать товар на этом рынке, не открывая кошелька. Почти с самого начала все признали в нем Судью – все, включая Ксинема, который официально был главой их лагеря. Несомненно, в нем чувствовалась некая неуверенность, вполне сочетающаяся с его великолепием, но главное – разум, с равным успехом постигающий и день сегодняшний, и седую старину. Сострадание, широкое, как у Инрау, и одновременно куда более глубокое, – человеколюбие, порожденное скорее пониманием, чем готовностью прощать, как будто через мутный поток мыслей и страстей он способен узреть островок невинности, сохранившийся в каждой душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
Которого он, конечно, дать не мог. Но Ахкеймион невольно размышлял: интересно, а что смог бы сделать с Гнозисом Келлхус? К счастью, Гнозис был тем языком, для которого у князя не было слов.
Дневной переход завершался незадолго до наступления сумерек – обычно это зависело от характера местности и, самое главное, от наличия воды. Гедея была засушливой страной, а Ацушанское нагорье – в особенности. Привычно и сноровисто разбив лагерь, они собирались у костра Ксинема, хотя нередко оказывалось так, что Ахкеймион ел в обществе Эсменет, Серве и рабов маршала. Ксинем, Найюр и Келлхус все чаще ужинали с Пройасом, который благодаря грубым урокам скюльвенда превратился в человека, одержимого стратегией. Но обычно они все часок-другой сидели у костра, прежде чем отправиться по палаткам.
И здесь, как и повсюду, Келлхус блистал.
Однажды ночью, вскоре после ухода Священного воинства из-под Хиннерета, они сидели и задумчиво ужинали рисом и ягнятиной, добытой предприимчивым Найюром. Эсменет сперва заметила, как это здорово, поесть горячего мяса, а потом поинтересовалась, где же их кормилец.
– У Пройаса, – сказал Ксинем, – обсуждает с ним войну. – И о чем можно говорить столько времени?
Келлхус, который как раз пытался проглотить прожеванный кусок, поднял руку.
– Я слушал их, – сказал он.
Глаза его были яркими и насмешливыми.
– Разговор звучал примерно так…
Эсменет сразу же рассмеялась. Все прочие нетерпеливо подались вперед. Кроме озорного остроумия Келлхус обладал еще и необыкновенным талантом подражать чужим голосам. Серве сдавленно фыркнула от возбуждения.
Келлхус напустил на себя надменный и воинственный вид. Он картинно сплюнул, а потом голосом, поразительно похожим на голос самого Найюра, произнес:
– Народ ездит не так, как слабаки айнрити. Они кладут одно яйцо на левую сторону седла, другое – на правую, и те не подпрыгивают, такие они твердые.
– Скюльвенд, я бы предпочел, чтобы ты избавил меня от своих наглых замечаний, – отозвался Келлхус-Пройас.
Ксинем поперхнулся вином и закашлялся.
– Потому-то ты и не понимаешь путей войны, – продолжал Келлхус-Найюр. – Они опасны и темны, словно щели немытых борцов. Война – это встреча сандалии мира с мошонкой людей.
– Я предпочел бы также, чтобы ты избавил меня от своего богохульства, скюльвенд.
Келлхус плюнул в костер.
– Ты думаешь, что твои пути – это пути Народа, но ты ошибаешься. Вы против нас – просто глупые девчонки, и мы бы отлюбили вас в задницу, если бы она была такой же мускулистой, как у наших лошадей.
– Я бы также предпочел, чтобы ты избавил меня от описания своих склонностей, скюльвенд!
– Но ты останешься жить в шрамах на моих руках! – воскликнула Эсменет.
Стоянка взорвалась хохотом. Ксинем уткнулся лицом в колени, фыркая и трясясь. Эсменет от смеха рухнула на циновку, хохоча так обольстительно, как это умела она одна. Зенкаппа и Динхаз прислонились друг к дружке, плечи их подрагивали. Серве свернулась клубочком и казалось, рыдала одновременно и от смеха, и от радости.
Келлхус же просто улыбнулся, с таким видом, словно не мог понять, чем вызвана всеобщая истерика.
Когда вечером Найюр вернулся в лагерь, все тут же смолкли, одновременно и сконфуженно, и заговорщически. Скюльвенд, нахмурившись, остановился у костра и обвел взглядом ухмыляющиеся лица. Ахкеймион покосился на Серве и был поражен той злобой, что отражалась в ее усмешке.
Внезапно Эсменет расхохоталась.
– Жалко, что ты не слышал, как Келлхус тебя передразнивал! – воскликнула она. – Это было так смешно!
Обветренное лицо скюльвенда сделалось непроницаемым. Убийственный взгляд стал тусклым от… Возможно ли такое? Но затем на его лице вновь появилось презрительное выражение. Найюр плюнул в костер и зашагал прочь.
Плевок зашипел на углях.
Келлхус встал – очевидно, его настигли угрызения совести.
– Этот человек – просто обидчивый дикарь, – раздраженно произнес Ахкеймион. – Между друзьями насмешка – это дар. Дар.
Князь стремительно развернулся.
– Дар? – крикнул он. – Или просто повод?
Ахкеймион ошеломленно уставился на князя. Келлхус сделал ему выговор. Келлхус. Ахкеймион взглянул на лица остальных и увидел, словно в зеркале, свое потрясение – но не смятение.
– Дар ли это? – настойчиво повторил Келлхус.
Ахкеймиона бросило в краску, у него задрожали губы. В голосе Келлхуса было что-то такое… Совсем как у отца Ахкеймиона…
«Кто он…»
– Прости, пожалуйста, Акка, – внезапно произнес князь, опуская голову. – Я наказал тебя за собственную нелепую выходку… Я вдвойне глупец.
Ахкеймион сглотнул. Покачал головой. Сложил губы в подобие улыбки.
– Н-нет… Нет, это я прошу прощения. – Голос его дрожал. – Я был слишком резок…
Келлхус улыбнулся и положил руку ему на плечо. От прикосновения Ахкеймион словно онемел. Отчего-то запах, исходящий от князя, – запах выделанной кожи с едва заметной примесью розовой воды – всегда повергал колдуна в смятение.
– Значит, мы оба были не правы, – сказал Келлхус. Ахкеймион ощутил восторг и мимолетное жутковатое ощущение – ему показалось, будто Келлхус чего-то ожидает…
– Я всегда это говорил! – пробурчал Ксинем с другой стороны костра.
Маршал, как всегда, выбрал нужный момент. Эсменет нервно рассмеялась, подавая пример остальным, и к ним вернулась часть былого веселья. Ахкеймион поймал себя на том, что смеется вместе со всеми.
Каждый из них, в тот или иной момент, неизбежно с кем-то не ладил. Ксинем мог бы пожаловаться на Ирисса, который постоянно бубнил про Эсменет, которая ворчала на Серве, которая придиралась к Ахкеймиону, который бурчал на Ксинема. Тот слишком тупой, эта слишком развязна, тот слишком самодоволен, этот слишком груб, и так далее. Все люди в некотором смысле торговцы; они торгуют и торгуются, не имея ни весов, ни гирь, чтобы подтвердить вес своей звонкой монеты. У них есть лишь догадки. Злословие за глаза, мелочная зависть, обиды, споры и постоянные апелляции к третейскому судье – таков рынок людской жизни.
Но с Келлхусом все было иначе. Он умудрялся просматривать товар на этом рынке, не открывая кошелька. Почти с самого начала все признали в нем Судью – все, включая Ксинема, который официально был главой их лагеря. Несомненно, в нем чувствовалась некая неуверенность, вполне сочетающаяся с его великолепием, но главное – разум, с равным успехом постигающий и день сегодняшний, и седую старину. Сострадание, широкое, как у Инрау, и одновременно куда более глубокое, – человеколюбие, порожденное скорее пониманием, чем готовностью прощать, как будто через мутный поток мыслей и страстей он способен узреть островок невинности, сохранившийся в каждой душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185