Кажется, никогда еще Эсменет не сидела столь неподвижно. Казалось, что воздух в ее легких и даже кровь в сердце застыли… Келлхус превратился в голос, доносящийся откуда-то из пространства между слезами и светом костра.
– Ты говоришь: «Пусть я буду стыдиться себя ради тебя. Пусть я буду страдать из-за тебя! Умоляю тебя!»
Эсменет осознала, к чему он ведет, и поэтому стала думать об отстраненных вещах – например, почему опаленная солнцем кожа и ткань кажутся такими чистыми…
Она поняла, что грязь нуждается в воде не меньше людей.
– И ты говоришь себе, – продолжал Келлхус: – «Вот пути, которыми я не буду следовать!» Возможно, ты отказываешься от извращений. Возможно, ты отказываешься целоваться. Ты притворяешься, будто испытываешь угрызения совести, будто проявляешь свои пристрастия, пусть даже мир вынуждает тебя идти по нетореному пути. Деньги! Деньги! Деньги за все и все за деньги! Хозяину дома. Чиновникам, которые приходят за взятками. Торговцам, которые кормят тебя. Бандитам с отбитыми костяшками. И втайне ты спрашиваешь себя: «Что может быть немыслимого, раз я уже проклята? Что за поступки за моей спиной, раз у меня нету достоинства? Что за любовь стоит за самопожертвованием?»
Лицо Эсменет было мокрым от слез. Когда она отвела руку от щеки, на ней остались черные следы пальцев.
– Ты говоришь на языке завоевателей, – прошептал Келлхус. – Ты сказала: «Мимара, детка, пойдем со мной».
Дрожь пробежала по телу Эсменет, словно она была кожей, натянутой на барабан…
– И ты отвела ее…
– Она умерла! – крикнула какая-то женщина. – Умерла!
– К работорговцам в порту…
– Перестань! – прошипела женщина. – Хватит, я сказала! Судорожно, словно от удара ножом.
– И продала ее.
Она помнила, как он обнимал ее. Помнила, как шла следом за ним в его шатер. Помнила, как лежала рядом с ним и плакала, плакала, а тем временем его голос смягчал ее боль, а Серве утирала слезы, и ее прохладная ладонь скользила по волосам Эсменет. Она помнила, как рассказывала им, что произошло. Про голодное лето, когда она отсасывала у мужчин задаром, ради их семени. О ненависти к маленькой девочке – к этой дрянной сучке! – которая ныла и канючила, канючила, и ела ее еду, и гнала ее на улицы, и все из-за любви! О безумии с-пустыми глазами. Кто может понять, что такое умирать от голода? О работорговцах, об их кладовых, ломившихся от хлеба, когда все вокруг голодали. О том, как кричала Мимара, ее маленькая девочка. О монетах, которые жгли руки… Меньше недели! Их не хватило даже на неделю!
Она помнила свой пронзительный крик.
И помнила, как плакала – так, как не плакала никогда в жизни, – потому что она говорила, а он слышал ее. Она помнила, как плыла по волнам его уверенности, его поэзии, его богоподобного знания о том, что правильно, а что нет…
Его отпущения грехов.
– Ты прощена, Эсменет.
«Кто ты такой, чтобы прощать?»
– Мимара.
Когда Эсменет проснулась, ее голова лежала на руке Келлхуса. Она не испытывала ни малейшего замешательства, хотя должна была бы. Она знала, где находится, и хотя часть ее пришла в ужас, другая часть ликовала.
Она лежала рядом с Келлхусом.
«Я не совокуплялась с ним… Я только плакала».
Лицо ее было помятым после вчерашнего. Ночь выдалась жаркой, и они спали без одеял. Эсменет долго, как ей казалось, лежала неподвижно, просто наслаждаясь его близостью. Она положила руку на его обнаженную грудь. Грудь была теплой и гладкой. Эсменет чувствовала медленное биение его сердца. Пальцы ее дрожали, как будто она прикоснулась к наковальне, по которой бьет кузнец. Она подумала о его тяжести и вспыхнула…
– Келлхус… – произнесла она.
Она посмотрела на его профиль. Откуда-то она знала, что он проснулся.
Келлхус повернулся и взглянул на нее. Глаза его улыбались. Эсменет смущенно фыркнула и отвела взгляд.
– Как-то странно лежать так близко… верно? – спросил Келлхус.
– Да.
Эсменет улыбнулась в ответ, подняла глаза, потом снова отвела их.
– Очень странно.
Келлхус повернулся к ней лицом. Эсменет услышала, как Серве застонала и что-то жалобно пробормотала во сне.
– Tc-c-c, – с тихим смехом произнес Келлхус. – Она куда больше любит спать, чем я.
Эсменет посмотрела на него и рассмеялась, качая головой и лучась недоверчивым возбуждением.
– Это так странно! – прошептала она. Никогда еще ее глаза не сияли так ярко.
Эсменет нервно сжала колени. Он был слишком близко! Келлхус подался к ней, и губы ее тут же ослабели, а веки отяжелели.
– Нет! – выдохнула она. Келлхус дружески нахмурился.
– У меня набедренная повязка сбилась, – сказал он.
– А! – отозвалась Эсменет, и они снова рассмеялись. И снова она ощутила его тяжесть…
Он был мужчиной, который затмевал ее, как и подобает мужчине.
Потом его рука скользнула под ее хасу, очутилась меж бедер, и вот Эсменет уже застонала прямо в его сладкие губы. А когда он вошел в нее, пронзив, как Гвоздь Небесный пронзает небосвод, слезы хлынули из ее глаз, и в голове ее осталась лишь одна мысль: «Наконец-то! Наконец-то он взял меня!»
И это не было грезой. Это было на самом деле.
Больше никто и никогда не назовет ее шлюхой.

ЧАСТЬ III
Третий переход
ГЛАВА 18
КХЕМЕМА
«Кто мочится в воду, мочится на свое отражение».
Пословица кхиргви
4111 год Бивня, начало осени, южный Шайгек
Потея под солнцем, Люди Бивня двигались на юг, вдоль извивистых, зазубренных склонов южного берега к дышащей жаром пустыне Каратай, или, как ее называли кхиргви, Эй'юлкийя, «Великая жажда». В первую ночь они остановились у Тамизнаи, склада на караванном пути, опустошенного отступающими фаним.
Вскорости после этого Атьеаури, которого послали разведать путь в Энатпанею, вернулся ни с чем; люди его были еле живы от жажды и усталости. Сам Атьеаури был сильно не в духе. Он сообщил Великим Именам, что не нашел ни одного незагрязненного источника и что был вынужден путешествовать по ночам, потому что днем невыносимо жарко. Язычники, заявил он, отступили в дальний угол преисподней. Великие Имена на это сказали ему о бесконечных вереницах мулов, которых они ведут с собой, и об императорском флоте, который будет сопровождать их, нагрузившись водой из Семписа. Они объяснили свои тщательно продуманные планы того, как будут перевозить воду через прибрежные холмы.
– Вы не представляете, – сказал молодой граф Гаэнри, – в какую землю осмелились вступить.
На следующий вечер трубы Галеота, Нансурии, Туньера, Конрии, Се Тидонна и Верхнего Айнона пронзили сухой воздух. Шатры были сорваны под крики солдат и рабов. Мулы были нагружены и пинками выстроены в длинные колонны. Жрецы Гильгаоала бросили на жертвенник большого ястреба, затем выпустили еще одного в сторону клонящегося к западу солнца. Пехотинцы подцепили свои тюки на копья, перешучиваясь и жалуясь на перспективу ночного перехода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185