За ними блестел под солнцем могучий Семпис. А на востоке он видел красные полосы на зеленом фоне – свежепротоптанные тропинки и древние дороги, идущие среди тенистых рощиц и залитых солнцем полей. И все они вели к Иотии, темневшей на горизонте. Шайгек. Еще одна древняя страна.
«Древняя и огромная, отец… Тебе она тоже видится такой?» Он посмотрел вниз, на лестницу, дорожкой протянувшуюся по гигантской спине зиккурата, и увидел, что Ахкеймион все еще тащится по ступеням. Под мышками и на воротнике его белой льняной туники проступили пятна пота.
– А мне казалось, ты говорил, будто в древности люди верили, что на вершинах этих штуковин живут боги! – крикнул Келлхус. – Почему ты мешкаешь?
Ахкеймион остановился и нахмурился, оценив оставшийся путь. Тяжело дыша, он попытался улыбнуться.
– Потому, что в древности люди верили, что на вершинах этих штуковин живут боги…
Келлхус усмехнулся, затем повернулся и принялся разглядывать изрядно пострадавшую от времени площадку на вершине зиккурата. Древнее жилище богов пребывало в не лучшем состоянии: разрушенные стены и валяющиеся каменные глыбы. Он осмотрел куски изображений и неразборчивые пиктограммы. Видимо, это были останки богов…
Вера воздвигла эти ступенчатые рукотворные горы – вера давным-давно умерших людей.
«Так много трудов, отец, – и все во имя заблуждения».
Однако Келлхус не видел особого различия между древними заблуждениями и идеями Священного воинства. В некотором смысле это была более масштабная, хоть и более эфемерная работа.
За месяцы, прошедшие после выступления из Момемна, Келлхус заложил фундамент собственного зиккурата, постепенно, незаметно завоевав доверие сильных мира сего, возбудив подозрение в том, что он нечто большее – куда большее, – чем просто князь. С неохотой, подобающей мудрости и смирению, он в конце концов принял роль, которую ему навязывали другие. Учитывая все сопряженные с этим сложности, Келлхус изначально намеревался действовать осторожнее, но столкновение с Сарцеллом вынудило его ускорить развитие событий и пойти на риск, которого при ином раскладе он постарался бы избежать. Даже теперь – Келлхус это знал – Консульт следит за ним, изучает его и размышляет над его растущим влиянием. Ему нужно прибрать Священное воинство к рукам прежде, чем терпение Консульта истощится. Нужно построить зиккурат из этих людей.
«Ты тоже их видишь – ведь правда, отец? Это ведь за тобой они охотятся? Именно из-за них ты меня и вызвал?»
Оглядев окрестности, Келлхус увидел человека; тот гнал быков по тропинке в гору, подгоняя их через каждые три-четыре шага. Он увидел согбенные спины крестьян, трудящихся на полях, засеянных просом. В полумиле отсюда он увидел отряд айнритийских всадников, едущих цепочкой через желтеющую пшеницу.
И любой из них мог оказаться шпионом Консульта.
– Сейен милостивый! – воскликнул Ахкеймион, добравшись до вершины.
Что станет делать колдун, если узнает о его тайном конфликте с Консультом? Келлхус понимал, что нельзя допускать вмешательства Завета – во всяком случае, до тех пор, пока он не будет располагать такой силой, чтобы говорить с чародеями на равных.
Все так или иначе сводилось к силе.
– Так как эта штуковина называется? – спросил Келлхус, хотя он ничего не забывал.
– Великий зиккурат Ксийосера, – отозвался Ахкеймион, все еще тяжело дыша. – Одно из чудес Древней династии… Впечатляет, правда?
– Да, – согласился Келлхус с вымученным энтузиазмом. «Ему должно стать стыдно».
– Тебя что-то беспокоит, – спросил Ахкеймион, упершись руками в колени. Он повернулся, чтобы сплюнуть с края зиккурата.
– Серве, – произнес Келлхус с таким видом, словно неохотно в чем-то признавался. – Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, способна ли она…
Он изобразил нервное сглатывание.
Ахкеймион отвернулся к подернутому дымкой пейзажу, но Келлхус успел заметить промелькнувшее на его лице выражение ужаса. Нервное поглаживание бороды, участившийся пульс…
– Способна на что? – спросил колдун с притворным безразличием.
Из всех душ, которыми завладел Келлхус, мало кто был полезен больше, чем Серве. Похоть и стыд оказались кратчайшими путями к сердцам людей, рожденных в миру. С тех пор как он подослал Серве к Ахкеймиону, колдун старался расплатиться за прегрешение, которое сам едва помнил, множеством разнообразных способов. Как оказалось, старинная конрийская поговорка полностью соответствует действительности: нет друга великодушнее того, который соблазнил твою жену. А великодушие – это именно то, что ему нужно от Друза Ахкеймиона.
– Да нет, ничего, – отозвался Келлхус, покачав головой. – Наверное, все мужчины боятся, что их женщины продажны.
Некоторые возможности стоит разрабатывать постоянно, а некоторые нужно оставлять и давать им дозреть.
Стараясь не смотреть Келлхусу в глаза, колдун застонал и потер поясницу.
– Я становлюсь слишком стар для этого, – сказал он с притворным добродушием.
Потом откашлялся и еще раз сплюнул.
– Как говорит Эсми… Эсменет. Она тоже часть игры.
После стольких месяцев тесного общения Келлхус знал Ахкеймиона куда лучше, чем сам Ахкеймион. Люди, любившие колдуна, – Ксинем и Эсменет – часто считали его слабым. Они старались делать вид, будто не замечают его дрожащих рук или болезненного выражения лица и говорили о нем с почти родительским стремлением защитить. Но Друз Ахкеймион – Келлхус знал это – был куда сильнее, чем считали все, и прежде всего сам Друз Ахкеймион. Некоторые люди растрачивали себя на непрестанные сомнения и размышления, до тех пор, пока не начинало казаться, что у них вообще нет облика, за который они могли бы ухватиться. Некоторых людей словно бы отесывал грубый топор мира. Испытывал.
– Скажи мне, – произнес Келлхус, – сколь много должен отдавать наставник?
Он знал, что Ахкеймион давно уже перестал считать себя его наставником, но колдун был достаточно тщеславен, так что не стоило лишать его приятных иллюзий. Самая могучая лесть не в том, что сказано, а в допущениях, стоящих за тем, что сказано.
– А это, – отозвался Ахкеймион, снова отводя взгляд, – зависит от ученика…
– Значит, следует знать ученика, чтобы не дать ему слишком мало.
«Он должен сам задать себе этот вопрос».
– Или слишком много.
Такова была особенность мышления Ахкеймиона: для него не было ничего важнее противоречия и не существовало ничего очевидного. Он наслаждался, срывая покровы и обнажая сложности, скрывающиеся за простыми на первый взгляд вещами. В этом он был почти уникален: Келлхус обнаружил, что люди, рожденные в миру, презирают сложность почти так же сильно, как ценят самообман. Большинство из них предпочло бы умереть в иллюзии, чем жить с неопределенностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
«Древняя и огромная, отец… Тебе она тоже видится такой?» Он посмотрел вниз, на лестницу, дорожкой протянувшуюся по гигантской спине зиккурата, и увидел, что Ахкеймион все еще тащится по ступеням. Под мышками и на воротнике его белой льняной туники проступили пятна пота.
– А мне казалось, ты говорил, будто в древности люди верили, что на вершинах этих штуковин живут боги! – крикнул Келлхус. – Почему ты мешкаешь?
Ахкеймион остановился и нахмурился, оценив оставшийся путь. Тяжело дыша, он попытался улыбнуться.
– Потому, что в древности люди верили, что на вершинах этих штуковин живут боги…
Келлхус усмехнулся, затем повернулся и принялся разглядывать изрядно пострадавшую от времени площадку на вершине зиккурата. Древнее жилище богов пребывало в не лучшем состоянии: разрушенные стены и валяющиеся каменные глыбы. Он осмотрел куски изображений и неразборчивые пиктограммы. Видимо, это были останки богов…
Вера воздвигла эти ступенчатые рукотворные горы – вера давным-давно умерших людей.
«Так много трудов, отец, – и все во имя заблуждения».
Однако Келлхус не видел особого различия между древними заблуждениями и идеями Священного воинства. В некотором смысле это была более масштабная, хоть и более эфемерная работа.
За месяцы, прошедшие после выступления из Момемна, Келлхус заложил фундамент собственного зиккурата, постепенно, незаметно завоевав доверие сильных мира сего, возбудив подозрение в том, что он нечто большее – куда большее, – чем просто князь. С неохотой, подобающей мудрости и смирению, он в конце концов принял роль, которую ему навязывали другие. Учитывая все сопряженные с этим сложности, Келлхус изначально намеревался действовать осторожнее, но столкновение с Сарцеллом вынудило его ускорить развитие событий и пойти на риск, которого при ином раскладе он постарался бы избежать. Даже теперь – Келлхус это знал – Консульт следит за ним, изучает его и размышляет над его растущим влиянием. Ему нужно прибрать Священное воинство к рукам прежде, чем терпение Консульта истощится. Нужно построить зиккурат из этих людей.
«Ты тоже их видишь – ведь правда, отец? Это ведь за тобой они охотятся? Именно из-за них ты меня и вызвал?»
Оглядев окрестности, Келлхус увидел человека; тот гнал быков по тропинке в гору, подгоняя их через каждые три-четыре шага. Он увидел согбенные спины крестьян, трудящихся на полях, засеянных просом. В полумиле отсюда он увидел отряд айнритийских всадников, едущих цепочкой через желтеющую пшеницу.
И любой из них мог оказаться шпионом Консульта.
– Сейен милостивый! – воскликнул Ахкеймион, добравшись до вершины.
Что станет делать колдун, если узнает о его тайном конфликте с Консультом? Келлхус понимал, что нельзя допускать вмешательства Завета – во всяком случае, до тех пор, пока он не будет располагать такой силой, чтобы говорить с чародеями на равных.
Все так или иначе сводилось к силе.
– Так как эта штуковина называется? – спросил Келлхус, хотя он ничего не забывал.
– Великий зиккурат Ксийосера, – отозвался Ахкеймион, все еще тяжело дыша. – Одно из чудес Древней династии… Впечатляет, правда?
– Да, – согласился Келлхус с вымученным энтузиазмом. «Ему должно стать стыдно».
– Тебя что-то беспокоит, – спросил Ахкеймион, упершись руками в колени. Он повернулся, чтобы сплюнуть с края зиккурата.
– Серве, – произнес Келлхус с таким видом, словно неохотно в чем-то признавался. – Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, способна ли она…
Он изобразил нервное сглатывание.
Ахкеймион отвернулся к подернутому дымкой пейзажу, но Келлхус успел заметить промелькнувшее на его лице выражение ужаса. Нервное поглаживание бороды, участившийся пульс…
– Способна на что? – спросил колдун с притворным безразличием.
Из всех душ, которыми завладел Келлхус, мало кто был полезен больше, чем Серве. Похоть и стыд оказались кратчайшими путями к сердцам людей, рожденных в миру. С тех пор как он подослал Серве к Ахкеймиону, колдун старался расплатиться за прегрешение, которое сам едва помнил, множеством разнообразных способов. Как оказалось, старинная конрийская поговорка полностью соответствует действительности: нет друга великодушнее того, который соблазнил твою жену. А великодушие – это именно то, что ему нужно от Друза Ахкеймиона.
– Да нет, ничего, – отозвался Келлхус, покачав головой. – Наверное, все мужчины боятся, что их женщины продажны.
Некоторые возможности стоит разрабатывать постоянно, а некоторые нужно оставлять и давать им дозреть.
Стараясь не смотреть Келлхусу в глаза, колдун застонал и потер поясницу.
– Я становлюсь слишком стар для этого, – сказал он с притворным добродушием.
Потом откашлялся и еще раз сплюнул.
– Как говорит Эсми… Эсменет. Она тоже часть игры.
После стольких месяцев тесного общения Келлхус знал Ахкеймиона куда лучше, чем сам Ахкеймион. Люди, любившие колдуна, – Ксинем и Эсменет – часто считали его слабым. Они старались делать вид, будто не замечают его дрожащих рук или болезненного выражения лица и говорили о нем с почти родительским стремлением защитить. Но Друз Ахкеймион – Келлхус знал это – был куда сильнее, чем считали все, и прежде всего сам Друз Ахкеймион. Некоторые люди растрачивали себя на непрестанные сомнения и размышления, до тех пор, пока не начинало казаться, что у них вообще нет облика, за который они могли бы ухватиться. Некоторых людей словно бы отесывал грубый топор мира. Испытывал.
– Скажи мне, – произнес Келлхус, – сколь много должен отдавать наставник?
Он знал, что Ахкеймион давно уже перестал считать себя его наставником, но колдун был достаточно тщеславен, так что не стоило лишать его приятных иллюзий. Самая могучая лесть не в том, что сказано, а в допущениях, стоящих за тем, что сказано.
– А это, – отозвался Ахкеймион, снова отводя взгляд, – зависит от ученика…
– Значит, следует знать ученика, чтобы не дать ему слишком мало.
«Он должен сам задать себе этот вопрос».
– Или слишком много.
Такова была особенность мышления Ахкеймиона: для него не было ничего важнее противоречия и не существовало ничего очевидного. Он наслаждался, срывая покровы и обнажая сложности, скрывающиеся за простыми на первый взгляд вещами. В этом он был почти уникален: Келлхус обнаружил, что люди, рожденные в миру, презирают сложность почти так же сильно, как ценят самообман. Большинство из них предпочло бы умереть в иллюзии, чем жить с неопределенностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185