Замрет живой процесс, если выражаться языком критиков. Но кто же толкает вперед этот процесс, кто вливает в него свежую кровь? Кто эти доноры? У одних кровь настоящая, а у других?
— Мой триптих «Города грез» приняли в альманах «Искусство»,— бодрым голосом сказал Саулюс.
— Разве не говорила я? — Дагна живо наклонилась над Саулюсом, прижалась щекой к щеке.— Изящная, радостная работа, ничего не скажешь.
— Нашлись и такие, кто разглядел формализм. Ру- гянис защитил, он там член редколлегии. Сегодня его встретил.
— Правда побеждает! — ликовала Дагна. Она соскочила с кровати, выбежала за дверь и тут же вернулась с двумя маленькими рюмками коньяка.— За «Города грез», Саулюс!
Саулюса захлестнула такая волна доброты, что он •смотрел на Дагну, не в силах произнести ни слова, вдруг ощутив себя и могущественным, и по-детски бессильным,— захотелось уткнуться лицом в подушку и заплакать, как в далекие ребячьи годы.
— Спасибо тебе, Дагна,— он держал ее руку с рюмкой, не зная, что еще добавить. Неужели признаться, с каким трепетом показывает ей каждую новую работу и ждет ее мнения? Что она скажет? Похвалит, а он не поверит. Или она равнодушно посмотрит, или скажет прямо: «Чушь!» — и он рассердится. Долго не забудет ее слов, выражения глаз, лица. Попробует отмахнуться: да что она смыслит, стоит ли из-за этого... А какое-то время спустя, сидя за новой работой, невольно подумает: что скажет Дагна?
Когда допили обжигающие капли, Саулюс, помолчав, сказал:
— Иногда я по-хорошему завидую Аугустасу Ругянису: он скульптор, у него другие возможности. Сделает Мажвидаса — он будет стоять веками, прославляя Литву, напоминая всем о начале литовской грамоты.
— Аугустас хороший друг, искренний,— подхватила Дагна, положив голову на грудь Саулюсу.— Он к тебе внимателен.
— Мы недавно сблизились. Он один из тех китов, на которых держится наш мир искусства.
— Но Аугустас, без сомнения, видит, что один из сводов этого мира скоро будут подпирать твои плечи.
— Ты всегда хорошего мнения о своем неудачнике муже.
— Только не говори — всегда. Сам знаешь, как я беспощадна. Как и ваш мир искусства, в котором в одиночку пропадешь. Если некому будет тебя поддержать, подхватить... Помнишь, как сказал однажды Аугустас?..
— Хоть и горд, хоть ему на все наплевать, он такой же, как все.
— Толпой ломать лед легче.
— А когда продолбим прорубь, он нас — под лед, а сам — на берег. Герой!
Дагна подняла голову, внимательно посмотрела на Саулюса.
— Чушь ты несешь,— сказала она спокойно, решив, что Саулюс пошутил, и опять положила голову ему на грудь.— Ты не забыл, что через две недели мой день рождения?
— Как я могу, Дагна? Давай уедем куда-нибудь? К морю!
— И правда, стоит подумать,— ответила Дагна таким голосом, словно ей предложили сходить в кино.
Но Саулюс не заметил этого, его мысли уже витали над белыми дюнами и пенящимся прибоем. «Ей-богу,— думал он,— сделаю не один эскиз: сентябрьское море... последние сполохи лета... холодное солнце... сказка ветра...» Так явственно всплыли перед глазами эти картины, которые объединил образ Дагны с развевающимися волосами, что Саулюс, торопливо поцеловав жену, выкатился из кровати, набросил пижамную куртку и нырнул в свой кабинет... Он уже слышал порывы ветра и гул прибоя и знал: в гуле прибоя родится осенний цикл — ЖЕНЩИНА И МОРЕ. Досюда докатываются сейчас волны, может, это рокочет девятый вал. Он видит серебристые брызги и невесомую, словно щепка, ладью; видит Дагну, собирающую янтарь, выброшенные на берег волной... видит согбенные, бредущие по дюнам сосны...
Он откладывает лист, садится, но тут же отодвигает стул, шагает из угла в угол. Рывком распахивает балконную дверь, вдыхает ночную прохладу, снова бросается к столу. Поймать мгновение, перенести его на бумагу живым... живее живого... Но ведь ему будет позировать Дагна! Это будет Дагнин день, и свой цикл он назовет ДАГНА И МОРЕ.
Саулюс снова встает, топчется посреди комнаты, подходит к книжному шкафу, достает какой-то альбом репродукций, не раскрыв, засовывает обратно, нечаянно уронив крохотную пиалу — сувенир из Ташкента. Пиала разбивается.
Когда на огромный лист, словно лучи солнца, брызнули первые легкие линии, раздался дверной звонок. Саулюс вобрал голову в плечи, стиснул зубы.
Придерживая рукой халат на пышной груди, за дверью стояла женщина. Крохотные глазки из-под густо намазанных бровей впились в Саулюса.
— Который теперь час, сосед? — блеснули три золотых зуба.
Вопрос женщины показался таким странным, что он только пожал плечами:
— Не знаю. Надо бы посмотреть.
— А я скажу: два! Два часа ночи! — женщина почти визжала.— Я не потерплю, чтоб у меня над головой топтались да громыхали. И это не первый раз! Только ночь,
и нету покоя. Нет, я буду жаловаться! В ЖЭК сообщу, в милицию. И не на таких управу находила!
Саулюс растерялся от неожиданности.
— Вы не кричите так... Ведь это ничего... совсем ничего...
— Ничего? Вы говорите, ничего? Я вам это еще припомню! — бесилась женщина.— Чтоб рабочий человек отдохнуть не мог из-за всяких!.. Ух, расплодились!.. Найду управу, я закон знаю...
Саулюс захлопнул дверь. Женщина, покричав еще минуту на площадке, замолкла.
Проснувшись какое-то время спустя, Дагна увидела, что Саулюс лежит на спине с открытыми глазами.
— Вроде слышала что-то сквозь сон... Или приснилось...
— Приснилось.
Жаркая рука коснулась его плеча, скользнула на грудь.
— Милый...— раздался шепот.
Саулюс, словно его ударили током, задрожал и лег ничком.
Две недели спустя день рождения Дагны отмечали в зеленом зале ресторана «Вильнюс». Так решили в последние дни, когда зарядили дожди.
— Знаешь, я даже довольна,— говорила Дагна перед зеркалом.— Соберутся твои приятели, проведем вечер в веселой компании. Ведь нельзя сторониться друзей, тогда они от нас отвернутся.
Саулюс понял, что она хотела сказать: «От тебя отвернутся...»
— Чтоб только тебе было хорошо,— сказал он.
— Застегни,— попросила Дагна, держа в поднятых руках тоненькую золотую цепочку.
Саулюс коснулся кончиков пальцев Дагны, поймал в зеркале теплый взгляд. Он любил смотреть, как Дагна прихорашивается, и всегда волновался, видя линии ее стройного тела, изящные ноги и тонкие руки, причесывающие коротко стриженные пушистые волосы.
— Это будет твой вечер,— добавил Саулюс.
Небольшой зал гудел от разговоров, смеха, звона
бокалов. Никто не забывал наградить комплиментом именинницу, отдали дань вежливости и Саулюсу. И когда в двенадцать ночи спели «Многие лета», захмелевшие мужчины устремились к Дагне, предлагая выпить
брудершафт. Дагна сияла, сыпала остротами, каждому гостю уделяла одинаковое внимание, не забывая и Саулюса, который изредка заводил разговор об искусстве с соседями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
— Мой триптих «Города грез» приняли в альманах «Искусство»,— бодрым голосом сказал Саулюс.
— Разве не говорила я? — Дагна живо наклонилась над Саулюсом, прижалась щекой к щеке.— Изящная, радостная работа, ничего не скажешь.
— Нашлись и такие, кто разглядел формализм. Ру- гянис защитил, он там член редколлегии. Сегодня его встретил.
— Правда побеждает! — ликовала Дагна. Она соскочила с кровати, выбежала за дверь и тут же вернулась с двумя маленькими рюмками коньяка.— За «Города грез», Саулюс!
Саулюса захлестнула такая волна доброты, что он •смотрел на Дагну, не в силах произнести ни слова, вдруг ощутив себя и могущественным, и по-детски бессильным,— захотелось уткнуться лицом в подушку и заплакать, как в далекие ребячьи годы.
— Спасибо тебе, Дагна,— он держал ее руку с рюмкой, не зная, что еще добавить. Неужели признаться, с каким трепетом показывает ей каждую новую работу и ждет ее мнения? Что она скажет? Похвалит, а он не поверит. Или она равнодушно посмотрит, или скажет прямо: «Чушь!» — и он рассердится. Долго не забудет ее слов, выражения глаз, лица. Попробует отмахнуться: да что она смыслит, стоит ли из-за этого... А какое-то время спустя, сидя за новой работой, невольно подумает: что скажет Дагна?
Когда допили обжигающие капли, Саулюс, помолчав, сказал:
— Иногда я по-хорошему завидую Аугустасу Ругянису: он скульптор, у него другие возможности. Сделает Мажвидаса — он будет стоять веками, прославляя Литву, напоминая всем о начале литовской грамоты.
— Аугустас хороший друг, искренний,— подхватила Дагна, положив голову на грудь Саулюсу.— Он к тебе внимателен.
— Мы недавно сблизились. Он один из тех китов, на которых держится наш мир искусства.
— Но Аугустас, без сомнения, видит, что один из сводов этого мира скоро будут подпирать твои плечи.
— Ты всегда хорошего мнения о своем неудачнике муже.
— Только не говори — всегда. Сам знаешь, как я беспощадна. Как и ваш мир искусства, в котором в одиночку пропадешь. Если некому будет тебя поддержать, подхватить... Помнишь, как сказал однажды Аугустас?..
— Хоть и горд, хоть ему на все наплевать, он такой же, как все.
— Толпой ломать лед легче.
— А когда продолбим прорубь, он нас — под лед, а сам — на берег. Герой!
Дагна подняла голову, внимательно посмотрела на Саулюса.
— Чушь ты несешь,— сказала она спокойно, решив, что Саулюс пошутил, и опять положила голову ему на грудь.— Ты не забыл, что через две недели мой день рождения?
— Как я могу, Дагна? Давай уедем куда-нибудь? К морю!
— И правда, стоит подумать,— ответила Дагна таким голосом, словно ей предложили сходить в кино.
Но Саулюс не заметил этого, его мысли уже витали над белыми дюнами и пенящимся прибоем. «Ей-богу,— думал он,— сделаю не один эскиз: сентябрьское море... последние сполохи лета... холодное солнце... сказка ветра...» Так явственно всплыли перед глазами эти картины, которые объединил образ Дагны с развевающимися волосами, что Саулюс, торопливо поцеловав жену, выкатился из кровати, набросил пижамную куртку и нырнул в свой кабинет... Он уже слышал порывы ветра и гул прибоя и знал: в гуле прибоя родится осенний цикл — ЖЕНЩИНА И МОРЕ. Досюда докатываются сейчас волны, может, это рокочет девятый вал. Он видит серебристые брызги и невесомую, словно щепка, ладью; видит Дагну, собирающую янтарь, выброшенные на берег волной... видит согбенные, бредущие по дюнам сосны...
Он откладывает лист, садится, но тут же отодвигает стул, шагает из угла в угол. Рывком распахивает балконную дверь, вдыхает ночную прохладу, снова бросается к столу. Поймать мгновение, перенести его на бумагу живым... живее живого... Но ведь ему будет позировать Дагна! Это будет Дагнин день, и свой цикл он назовет ДАГНА И МОРЕ.
Саулюс снова встает, топчется посреди комнаты, подходит к книжному шкафу, достает какой-то альбом репродукций, не раскрыв, засовывает обратно, нечаянно уронив крохотную пиалу — сувенир из Ташкента. Пиала разбивается.
Когда на огромный лист, словно лучи солнца, брызнули первые легкие линии, раздался дверной звонок. Саулюс вобрал голову в плечи, стиснул зубы.
Придерживая рукой халат на пышной груди, за дверью стояла женщина. Крохотные глазки из-под густо намазанных бровей впились в Саулюса.
— Который теперь час, сосед? — блеснули три золотых зуба.
Вопрос женщины показался таким странным, что он только пожал плечами:
— Не знаю. Надо бы посмотреть.
— А я скажу: два! Два часа ночи! — женщина почти визжала.— Я не потерплю, чтоб у меня над головой топтались да громыхали. И это не первый раз! Только ночь,
и нету покоя. Нет, я буду жаловаться! В ЖЭК сообщу, в милицию. И не на таких управу находила!
Саулюс растерялся от неожиданности.
— Вы не кричите так... Ведь это ничего... совсем ничего...
— Ничего? Вы говорите, ничего? Я вам это еще припомню! — бесилась женщина.— Чтоб рабочий человек отдохнуть не мог из-за всяких!.. Ух, расплодились!.. Найду управу, я закон знаю...
Саулюс захлопнул дверь. Женщина, покричав еще минуту на площадке, замолкла.
Проснувшись какое-то время спустя, Дагна увидела, что Саулюс лежит на спине с открытыми глазами.
— Вроде слышала что-то сквозь сон... Или приснилось...
— Приснилось.
Жаркая рука коснулась его плеча, скользнула на грудь.
— Милый...— раздался шепот.
Саулюс, словно его ударили током, задрожал и лег ничком.
Две недели спустя день рождения Дагны отмечали в зеленом зале ресторана «Вильнюс». Так решили в последние дни, когда зарядили дожди.
— Знаешь, я даже довольна,— говорила Дагна перед зеркалом.— Соберутся твои приятели, проведем вечер в веселой компании. Ведь нельзя сторониться друзей, тогда они от нас отвернутся.
Саулюс понял, что она хотела сказать: «От тебя отвернутся...»
— Чтоб только тебе было хорошо,— сказал он.
— Застегни,— попросила Дагна, держа в поднятых руках тоненькую золотую цепочку.
Саулюс коснулся кончиков пальцев Дагны, поймал в зеркале теплый взгляд. Он любил смотреть, как Дагна прихорашивается, и всегда волновался, видя линии ее стройного тела, изящные ноги и тонкие руки, причесывающие коротко стриженные пушистые волосы.
— Это будет твой вечер,— добавил Саулюс.
Небольшой зал гудел от разговоров, смеха, звона
бокалов. Никто не забывал наградить комплиментом именинницу, отдали дань вежливости и Саулюсу. И когда в двенадцать ночи спели «Многие лета», захмелевшие мужчины устремились к Дагне, предлагая выпить
брудершафт. Дагна сияла, сыпала остротами, каждому гостю уделяла одинаковое внимание, не забывая и Саулюса, который изредка заводил разговор об искусстве с соседями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123