Ты сможешь... Найди, присмотри где-нибудь такое дерево... Чтобы казалось: не то это дерево, не то человек. Я хочу видеть отца, глянула бы издали — и будто он... Тебе ни разу не казалось, что дерево вроде человека?..
Каролис и днем, за работой, и по ночам, долго не засыпая, все думал о словах матери. Он вовсе не удивлялся, что ей могла прийти в голову такая мысль, а только старался понять ее, хотел посмотреть глазами матери.
Не раз, когда шел пешком или ехал по дороге, внимательно приглядывался к деревьям. Но деревья были как деревья — прямые и кривые, вымахавшие вверх и кряжистые, с раздутыми стволами и шарами омелы на ветвях. «Люди ведь тоже все разные,— думал он.— Разве эта развилистая береза с темным трутом на стволе не напоминает человека, поднявшего руки? Точно...» Каролис остановил лошадь, по глубокому снегу пробрался к березе, посмотрел с одной стороны, с другой. Наконец решил: если уж дерево, то только самое крепкое, только дуб.
В ту зиму Каролис такой дуб, какой ему был нужен, так и не нашел. Ездил и в другие деревни поискать, выпытывал у встречных, не видели ли они где-нибудь дубы. «Вы, часом, не колесник?» — для начала спрашивали люди; Каролис поддакивал и ехал, куда ему показывали. Но все это были не те дубы, которые он видел закрыв глаза. Осенью следующего года, когда землю сковал морозец, он приехал в деревню Даржининкай, нашел дубовую рощу и долго ходил по ней. Неожиданно у него подкосились ноги. Он стоял, глядел издали. Чем дольше глядел, тем яснее становилось— наконец- то нашел.
Неподалеку светилась изба с широкими окнами и зелеными ставнями. Красный глинобитный хлев, просторное и высокое гумно говорили, что это зажиточный хутор.
Каролис толкнул калитку, вошел во двор, огляделся. От гумна доносилось громыхание веялки. У хлева вскочила на ноги овчарка и, казалось, лишь чудом не сорвалась с цепи. Вторая, маленькая, не привязанная собачонка подбежала, норовя вцепиться в штанину.
Из двери гумна вышел крупный пожилой человек в сером домотканом пиджаке, поправил на голове фуражку, кивнул, высморкался, вытер пальцы о штаны.
— Хозяин...— издалека обратился к нему Каролис, но лай собак заглушил голос.
— Цыц, сволочи, в конуру! — рявкнул человек, и собаки, поджав хвосты, затихли.
— Хорошая дубовая роща тут,— Каролис махнул рукой в сторону дубов.— Ваша, хозяин?
Человек посмотрел на рощу, по лицу скользнула скупая и гордая улыбка.
— Наметанный глаз у тебя. Другой идет и пройдет, а ты... Хо-хо! — раздался почему-то знакомый гортанный смех.— Как-то раз бурей леса поломало, с моего гумна крышу сорвало, а дубам ничего, стоят.
— Какие деревья! Наверно, еще с крепостных времен.
— Дело есть?
— Есть, хозяин. Я дуб приглядел, он мне нужен,— сказал Каролис, посмотрел на рослого мужчину в упор, и вдруг его пронзило недоброе предчувствие.
— Хо-хо! — рассмеялся во весь рот человек.— Тебе нужен мой дуб? Хо-хо!
Это он... это он прискакал верхом и набросился на отца...
— Приглядел... Надо... Хо... А сам-то откуда?
«Не говорить правды... Что-нибудь соврать и уйти отсюда. Но ведь здесь этот дуб. Я целый год искал этот дуб... Притронешься чуток топором да стамеской, и будет стоять...»
— Из какой деревни, спрашиваю?
«Мне нужен дуб, и пускай он потешается. Нечего бояться... было бы кого...»
— Из Лепалотаса,— ответил жестко.
С лица Густаса сползла улыбка. Он прищурил глаз, словно прицеливаясь.
— Йотаута? — попал в цель.
— Каролис Йотаута.
С пустым мешком шел от амбара паренек, видно батрак. Остановившись, оглянулся через плечо на Каролиса и не спеша исчез в дверях гумна.
— Слыхал, отца у тебя не стало?
— Немцы застрелили.
— Немцы в любого не стреляют.
— Совсем ни за что...
— А зачем тебе дуб понадобился?
— Надо.
— Что это за ответ — надо!
— Для колес... Я колеса делаю.
— Так и говори.
— Хочу купить этот дуб... Даже не весь, только часть ствола.
— Дуб — это тебе не осина и не ольха.
— Я понимаю.
Густас стоял, не спуская глаз с Каролиса, словно не в силах решить, что ему делать с этим незваным гостем. Показать рукой на ворота, выгнать со двора да еще собаку с цепи спустить? А может... Все-таки дуб — такое дерево...
— Точно хочешь купить?
— Могу даже показать, какой дуб куплю.
— Ладно, сходим, хоть у меня и нету времени.
Когда Густас увидел, какой дуб выбрал Каролис, удивился, хотя и не хотел подать виду.
— Почему этот?
Дуб и впрямь был непригляден. Толщина — в один обхват, суковатый, замшелый, искореженный.
— Мне этот нужен.
— Думаешь, раз в чаще растет, раз такой... то даром отдам? Хо-хо!
— Я заплачу,— сказал Каролис, по-своему видя этот дуб.— Скажите сколько, я приеду и спилю. Ветки и верхушку оставлю вам на дрова, у меня дров хватает.
Густас обошел дуб; пытался понять этого няня, но не мог. Хотел даже послать его к черту, но раз уж столько времени ухлопал, раз уж за эту раскоряку дают деньги...
— Пятьсот марок.
У Каролиса мелькнула мысль, что это страшные деньги — корову продать придется, и то еще не хватит, но не смог оторвать глаз от дерева.
— По рукам. Приеду как-нибудь и заберу.
Густас тихонько рассмеялся и, когда Каролис торопливо ушел, остался стоять под дубом, вдруг усомнившись — действительно ли остался в выигрыше.
Тогда ни Каролис, ни Густас не подумали (и не могли подумать), что вскоре их дороги снова скрестятся.
Конечно, за это время не только в Швянтупе утекло много воды. Стены изб Лепалотаса услышали, чего еще не слышали: брань да проклятья — оккупанта надо было кормить да кормить, а когда ничего не стало, он вырывал изо рта последний кусок; слезы, стоны, тяжелые вздохи нарушали ночную тишину.
То не закатные зори озарили окна,— отступая, немцы не жалели зажигательных пуль. Поредели избы в деревне, поубавилось людей. Кого разорвало бомбой, кто сам на мину наступил или поковырялся в брошенной гранате (чаще дети — они-то всюду руки суют, как бы им ни запрещали), а хутор Банислаускаса опустел — вместе со всеми пожитками хозяева укатили на запад. Хутор Йотауты уцелел. Конечно, Матильда не забыла, что немецкий солдат увел лошадь с луга да осколком бомбы убило двухлетнего бычка на выгоне (бычок истек кровью, и мать вечером того же дня содрала с него шкуру, а мясо засолила). Вот и все. Жизнь опять переменилась.
— Господи, если русский эту саранчу доконает, еще заживем.— Матильда посмотрела на холмик с двумя елями возле Швянтупе.— Хоть и без тебя, Казимерас, но и за тебя, говорю, поживем. И чтоб Людвикас дал о себе знать. Такие у меня два желания.
Было начало мая и цвели вишни, когда русский крикнул «Ура!». Весь мир вторил ему.
— Я же говорила!..— сказала мать, и ее глаза снова устремились на пригорок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Каролис и днем, за работой, и по ночам, долго не засыпая, все думал о словах матери. Он вовсе не удивлялся, что ей могла прийти в голову такая мысль, а только старался понять ее, хотел посмотреть глазами матери.
Не раз, когда шел пешком или ехал по дороге, внимательно приглядывался к деревьям. Но деревья были как деревья — прямые и кривые, вымахавшие вверх и кряжистые, с раздутыми стволами и шарами омелы на ветвях. «Люди ведь тоже все разные,— думал он.— Разве эта развилистая береза с темным трутом на стволе не напоминает человека, поднявшего руки? Точно...» Каролис остановил лошадь, по глубокому снегу пробрался к березе, посмотрел с одной стороны, с другой. Наконец решил: если уж дерево, то только самое крепкое, только дуб.
В ту зиму Каролис такой дуб, какой ему был нужен, так и не нашел. Ездил и в другие деревни поискать, выпытывал у встречных, не видели ли они где-нибудь дубы. «Вы, часом, не колесник?» — для начала спрашивали люди; Каролис поддакивал и ехал, куда ему показывали. Но все это были не те дубы, которые он видел закрыв глаза. Осенью следующего года, когда землю сковал морозец, он приехал в деревню Даржининкай, нашел дубовую рощу и долго ходил по ней. Неожиданно у него подкосились ноги. Он стоял, глядел издали. Чем дольше глядел, тем яснее становилось— наконец- то нашел.
Неподалеку светилась изба с широкими окнами и зелеными ставнями. Красный глинобитный хлев, просторное и высокое гумно говорили, что это зажиточный хутор.
Каролис толкнул калитку, вошел во двор, огляделся. От гумна доносилось громыхание веялки. У хлева вскочила на ноги овчарка и, казалось, лишь чудом не сорвалась с цепи. Вторая, маленькая, не привязанная собачонка подбежала, норовя вцепиться в штанину.
Из двери гумна вышел крупный пожилой человек в сером домотканом пиджаке, поправил на голове фуражку, кивнул, высморкался, вытер пальцы о штаны.
— Хозяин...— издалека обратился к нему Каролис, но лай собак заглушил голос.
— Цыц, сволочи, в конуру! — рявкнул человек, и собаки, поджав хвосты, затихли.
— Хорошая дубовая роща тут,— Каролис махнул рукой в сторону дубов.— Ваша, хозяин?
Человек посмотрел на рощу, по лицу скользнула скупая и гордая улыбка.
— Наметанный глаз у тебя. Другой идет и пройдет, а ты... Хо-хо! — раздался почему-то знакомый гортанный смех.— Как-то раз бурей леса поломало, с моего гумна крышу сорвало, а дубам ничего, стоят.
— Какие деревья! Наверно, еще с крепостных времен.
— Дело есть?
— Есть, хозяин. Я дуб приглядел, он мне нужен,— сказал Каролис, посмотрел на рослого мужчину в упор, и вдруг его пронзило недоброе предчувствие.
— Хо-хо! — рассмеялся во весь рот человек.— Тебе нужен мой дуб? Хо-хо!
Это он... это он прискакал верхом и набросился на отца...
— Приглядел... Надо... Хо... А сам-то откуда?
«Не говорить правды... Что-нибудь соврать и уйти отсюда. Но ведь здесь этот дуб. Я целый год искал этот дуб... Притронешься чуток топором да стамеской, и будет стоять...»
— Из какой деревни, спрашиваю?
«Мне нужен дуб, и пускай он потешается. Нечего бояться... было бы кого...»
— Из Лепалотаса,— ответил жестко.
С лица Густаса сползла улыбка. Он прищурил глаз, словно прицеливаясь.
— Йотаута? — попал в цель.
— Каролис Йотаута.
С пустым мешком шел от амбара паренек, видно батрак. Остановившись, оглянулся через плечо на Каролиса и не спеша исчез в дверях гумна.
— Слыхал, отца у тебя не стало?
— Немцы застрелили.
— Немцы в любого не стреляют.
— Совсем ни за что...
— А зачем тебе дуб понадобился?
— Надо.
— Что это за ответ — надо!
— Для колес... Я колеса делаю.
— Так и говори.
— Хочу купить этот дуб... Даже не весь, только часть ствола.
— Дуб — это тебе не осина и не ольха.
— Я понимаю.
Густас стоял, не спуская глаз с Каролиса, словно не в силах решить, что ему делать с этим незваным гостем. Показать рукой на ворота, выгнать со двора да еще собаку с цепи спустить? А может... Все-таки дуб — такое дерево...
— Точно хочешь купить?
— Могу даже показать, какой дуб куплю.
— Ладно, сходим, хоть у меня и нету времени.
Когда Густас увидел, какой дуб выбрал Каролис, удивился, хотя и не хотел подать виду.
— Почему этот?
Дуб и впрямь был непригляден. Толщина — в один обхват, суковатый, замшелый, искореженный.
— Мне этот нужен.
— Думаешь, раз в чаще растет, раз такой... то даром отдам? Хо-хо!
— Я заплачу,— сказал Каролис, по-своему видя этот дуб.— Скажите сколько, я приеду и спилю. Ветки и верхушку оставлю вам на дрова, у меня дров хватает.
Густас обошел дуб; пытался понять этого няня, но не мог. Хотел даже послать его к черту, но раз уж столько времени ухлопал, раз уж за эту раскоряку дают деньги...
— Пятьсот марок.
У Каролиса мелькнула мысль, что это страшные деньги — корову продать придется, и то еще не хватит, но не смог оторвать глаз от дерева.
— По рукам. Приеду как-нибудь и заберу.
Густас тихонько рассмеялся и, когда Каролис торопливо ушел, остался стоять под дубом, вдруг усомнившись — действительно ли остался в выигрыше.
Тогда ни Каролис, ни Густас не подумали (и не могли подумать), что вскоре их дороги снова скрестятся.
Конечно, за это время не только в Швянтупе утекло много воды. Стены изб Лепалотаса услышали, чего еще не слышали: брань да проклятья — оккупанта надо было кормить да кормить, а когда ничего не стало, он вырывал изо рта последний кусок; слезы, стоны, тяжелые вздохи нарушали ночную тишину.
То не закатные зори озарили окна,— отступая, немцы не жалели зажигательных пуль. Поредели избы в деревне, поубавилось людей. Кого разорвало бомбой, кто сам на мину наступил или поковырялся в брошенной гранате (чаще дети — они-то всюду руки суют, как бы им ни запрещали), а хутор Банислаускаса опустел — вместе со всеми пожитками хозяева укатили на запад. Хутор Йотауты уцелел. Конечно, Матильда не забыла, что немецкий солдат увел лошадь с луга да осколком бомбы убило двухлетнего бычка на выгоне (бычок истек кровью, и мать вечером того же дня содрала с него шкуру, а мясо засолила). Вот и все. Жизнь опять переменилась.
— Господи, если русский эту саранчу доконает, еще заживем.— Матильда посмотрела на холмик с двумя елями возле Швянтупе.— Хоть и без тебя, Казимерас, но и за тебя, говорю, поживем. И чтоб Людвикас дал о себе знать. Такие у меня два желания.
Было начало мая и цвели вишни, когда русский крикнул «Ура!». Весь мир вторил ему.
— Я же говорила!..— сказала мать, и ее глаза снова устремились на пригорок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123