Но лампы под потолком замигали, напоминая, что пора по домам. Еще по одной за Дагну, за ее красоту и молодость, и за, Саулюса, чтоб стерег женушку, а то в наше время всеобщей конкуренции никогда не знаешь, откуда крадется опасность. Итак, ура! Вперед! Спасибо! И до следующей встречи!
На проспекте Саулюс поднял голову и сквозь поредевшую листву лип увидел золотистую полную луну, вспомнил море... Лунная дорожка на воде, по ней идет Дагна... ДАГНА И МОРЕ. Но это была лишь вспышка мысли, вроде блуждающего огонька во мраке. Прощаясь, мужчины пожимали ему руку, Дагна звала всех к ним домой продолжить праздник, но толпа стала редеть и с шумом удаляться. В остановившееся такси уселись только Саулюс с Дагной и Аугустас Ругянис с Альбертасом Бакисом — в этот вечер они были без жен, некому было тащить их домой, и они наслаждались свободой.
— Люблю тебя, Йотаута,— басил Ругянис, обращаясь к Саулюсу по фамилии; ко всем приятелям он обращался только по фамилии, поскольку, как он говорил, вся суть — в фамилии.— Хорош и Бакис... Ты не обижайся, Бакис, но ты, Йотаута, еще дашь всем прикурить. В тебе столько пороху... Нет, ты сам этого еще не знаешь, одна Дагна может это почуять. Чувствуешь в нем порох, Дагна? — и Аугустас через плечо водителя потянулся за рукой Дагны. Дагна повернулась к мужчинам, сидевшим сзади.
— Пардон, жена — единственно, кто может оценить запасы пороха мужа,— Альбертас Бакис попробовал обратить в шутку рассуждения Аугустаса.
Когда они оказались в гостиной и Дагна принесла кофе, Аугустас Руглянис продолжал разглагольствовать:
— Люблю тебя, Йотаута, черт знает за что, но люблю. А может, и знаю за что. Люблю всамделишных людей. Знаешь, что такое всамделишный человек? Не только справедливый, откровенный. Это человек — золотой самородок. И твердый как гранит. Ты такой, Йотаута, гад. Не воображай, но я говорю от души. Ты, Бакис, не сердись, тебя я мало знаю. Йотаута — дело другое, мы с ним давнишние друзья.-— И затянул высоким голосом:
Почему голова летит с плеч, Почему реки крови текут?..
Дагна взяла со столика «Вечерние новости», открыла и подала Бакису. Альбертас уткнулся в газету, потом откинулся, по-детски просиявшими глазами посмотрел на приятелей.
— Ну и ну! Сегодняшняя? — спросил у Дагны.
— Вчерашняя.
— Выпьем за Альбертаса и его выставку,— предложил Саулюс.— Ура, Альбертас!
— Полюбуйся, Аугустас,— сказала Дагна.— Твои друзья набирают силу.
Аугустас покосился издалека на газету.
— Не интересуюсь.
— Фотография Альбертаса!
— Думал, американского президента.
Бакис опустил глаза, посидел еще немного, потом вспомнил, что обещал позвонить домой, и удалился в прихожую. Минуту спустя, просунув голову в гостиную, сказал:
— Экскьюз! Спокойной ночи.
— Альбертас! — Дагна выбежала в прихожую, но Бакис не поддавался на уговоры.
— Кто идет, пускай уходит, у каждого своя дорога,— философски сказал Аугустас, погрузив пальцы в буйную, сильно поседевшую гриву, падающую на высокий лоб.— Я тоже скоро пойду, хотя меня и никто не ждет.
— Жена.
— Думаешь, Йотаута, у меня есть жена? Ошибаешься.
— Аугустас любит пошутить,— вставила Дагна.
— Я слов на ветер не швыряю, Дагна.— Ругянис вонзил угрюмый, мутный взгляд в женщину, уставился, словно увидев ее впервые и не понимая, как сюда попал.— У тебя нет сестры, Дагна? — наконец спросил.
— Ты опять, Аугустас... Лучше выпьем.
— Правда, Аугустас, выпьем,— подхватил Саулюс; он уже ясно видел, что на этот раз не удастся поговорить с Ругянисом начистоту. Весь вечер готовился к этому разговору, но все откладывал — может, чувствовал себя неуверенно или боялся, что первое же насмешливое слово Аугустаса может все разрушить.
— Отвечай, раз спрашиваю: сестра есть?
— Нет, Аугустас,— добродушно рассмеялась Дагна.— Зачем она тебе? Девушек хватает.
— Если встретишь такую, как ты, скажи мне. Я ухожу, Йотаута.
Ни Саулюс, ни Дагна не просили его остаться, посидеть еще, потому что знали: раз Аугустас сказал — слова менять не будет. Но Дагна все-таки спросила:
— Может, такси заказать? Как это ты в такой час.. Саулюс, позвони. Аугустас!
Аугустас, оставив дверь открытой, грузным шагом уже спускался с лестницы.
В гостиной они уселись за залитый кофе столик. Звенела тишина, город за окном замолк.
— Все похоже на спектакль. Неважные из нас актеры.
— Это твой вечер,— напомнил Саулюс.
— Ты доволен?
— Тобой?
— Ты все еще играешь.
Застывшая на усталом лице Дагны улыбка потускнела, глаза пригасил, налились слезами. Она уткнулась лицом в диванную подушку, ее плечи задрожали.
— Что с тобой, Дагна?
— Ничего. Совсем ничего...
Она не отвечала на вопросы.
Саулюс тронул Дагну за плечо, потом отвел руки. Он не знал, что делать... Чтобы так, ни с того ни с сего... по-дурацки...
— Что случилось, скажи...
— Ничего.
— Я не могу больше. Я ухожу в свою комнату.
Дагна старалась взять себя в руки, но, как плаксивая
девчонка, всхлипывала еще сильней.
— Почему, Дагна?.. Ну почему? О господи!..
Саулюс вскочил, бросился к двери, обернулся, посмотрел еще раз и услышал сквозь всхлипывания Дагны:
— Наглис... Наш маленький Наглис... Этот вечер... Ах, Наглис, ты мой Наглис...
Саулюс едва сдержался, чтоб не закричать: замолчи!
...Три года спустя я вернулся мыслями не только к вечеру именин Дагны. Рылся в прошлом, как последний нищий в изношенном чужом белье, с омерзением искал лоскут, дабы прикрыть свою наготу и позор. Но это было гораздо позже, а тогда...
Поднял трубку и узнал голос Аугустаса Ругяниса.
— Сильно занят, Йотаута?
— Ковыряюсь,— ответил я неопределенно и посмотрел на множество фигурок из пластилина и гипса, в беспорядке расставленных на стеллаже.
— Приезжай, по человеку соскучился.
— Но, Аугустас...
— Не хочешь, как хочешь.
Это была пора, когда я тщился переломить себя, уповая на волю, упорство и труд, когда каждый день, запершись в мастерской, допоздна упражнял пальцы и воображение, лепил крохотные фигурки и портреты, надеясь, что хоть одна моя вещичка заговорит и скажет: «Я тот, кто тебе нужен». Но этого голоса так и не услышал, а в мыслях невольно возникали проекты памятников, я уже видел даже торжества по случаю открытия какого-то моего монумента. Я продолжал оставаться неисправимым мечтателем, хотя песочные замки моих грез не раз уже развеяло ветром.
Когда я потянул за толстую узловатую веревку и за тяжелой дверью звякнул колокольчик, раздался повелительный голос:
— Входи, входи.
Аугустас стоял посреди просторной мастерской, лицом к двери, скрестив руки на груди. Длинный толстый халат распахнут, воротник полосатой фланелевой рубашки расстегнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
На проспекте Саулюс поднял голову и сквозь поредевшую листву лип увидел золотистую полную луну, вспомнил море... Лунная дорожка на воде, по ней идет Дагна... ДАГНА И МОРЕ. Но это была лишь вспышка мысли, вроде блуждающего огонька во мраке. Прощаясь, мужчины пожимали ему руку, Дагна звала всех к ним домой продолжить праздник, но толпа стала редеть и с шумом удаляться. В остановившееся такси уселись только Саулюс с Дагной и Аугустас Ругянис с Альбертасом Бакисом — в этот вечер они были без жен, некому было тащить их домой, и они наслаждались свободой.
— Люблю тебя, Йотаута,— басил Ругянис, обращаясь к Саулюсу по фамилии; ко всем приятелям он обращался только по фамилии, поскольку, как он говорил, вся суть — в фамилии.— Хорош и Бакис... Ты не обижайся, Бакис, но ты, Йотаута, еще дашь всем прикурить. В тебе столько пороху... Нет, ты сам этого еще не знаешь, одна Дагна может это почуять. Чувствуешь в нем порох, Дагна? — и Аугустас через плечо водителя потянулся за рукой Дагны. Дагна повернулась к мужчинам, сидевшим сзади.
— Пардон, жена — единственно, кто может оценить запасы пороха мужа,— Альбертас Бакис попробовал обратить в шутку рассуждения Аугустаса.
Когда они оказались в гостиной и Дагна принесла кофе, Аугустас Руглянис продолжал разглагольствовать:
— Люблю тебя, Йотаута, черт знает за что, но люблю. А может, и знаю за что. Люблю всамделишных людей. Знаешь, что такое всамделишный человек? Не только справедливый, откровенный. Это человек — золотой самородок. И твердый как гранит. Ты такой, Йотаута, гад. Не воображай, но я говорю от души. Ты, Бакис, не сердись, тебя я мало знаю. Йотаута — дело другое, мы с ним давнишние друзья.-— И затянул высоким голосом:
Почему голова летит с плеч, Почему реки крови текут?..
Дагна взяла со столика «Вечерние новости», открыла и подала Бакису. Альбертас уткнулся в газету, потом откинулся, по-детски просиявшими глазами посмотрел на приятелей.
— Ну и ну! Сегодняшняя? — спросил у Дагны.
— Вчерашняя.
— Выпьем за Альбертаса и его выставку,— предложил Саулюс.— Ура, Альбертас!
— Полюбуйся, Аугустас,— сказала Дагна.— Твои друзья набирают силу.
Аугустас покосился издалека на газету.
— Не интересуюсь.
— Фотография Альбертаса!
— Думал, американского президента.
Бакис опустил глаза, посидел еще немного, потом вспомнил, что обещал позвонить домой, и удалился в прихожую. Минуту спустя, просунув голову в гостиную, сказал:
— Экскьюз! Спокойной ночи.
— Альбертас! — Дагна выбежала в прихожую, но Бакис не поддавался на уговоры.
— Кто идет, пускай уходит, у каждого своя дорога,— философски сказал Аугустас, погрузив пальцы в буйную, сильно поседевшую гриву, падающую на высокий лоб.— Я тоже скоро пойду, хотя меня и никто не ждет.
— Жена.
— Думаешь, Йотаута, у меня есть жена? Ошибаешься.
— Аугустас любит пошутить,— вставила Дагна.
— Я слов на ветер не швыряю, Дагна.— Ругянис вонзил угрюмый, мутный взгляд в женщину, уставился, словно увидев ее впервые и не понимая, как сюда попал.— У тебя нет сестры, Дагна? — наконец спросил.
— Ты опять, Аугустас... Лучше выпьем.
— Правда, Аугустас, выпьем,— подхватил Саулюс; он уже ясно видел, что на этот раз не удастся поговорить с Ругянисом начистоту. Весь вечер готовился к этому разговору, но все откладывал — может, чувствовал себя неуверенно или боялся, что первое же насмешливое слово Аугустаса может все разрушить.
— Отвечай, раз спрашиваю: сестра есть?
— Нет, Аугустас,— добродушно рассмеялась Дагна.— Зачем она тебе? Девушек хватает.
— Если встретишь такую, как ты, скажи мне. Я ухожу, Йотаута.
Ни Саулюс, ни Дагна не просили его остаться, посидеть еще, потому что знали: раз Аугустас сказал — слова менять не будет. Но Дагна все-таки спросила:
— Может, такси заказать? Как это ты в такой час.. Саулюс, позвони. Аугустас!
Аугустас, оставив дверь открытой, грузным шагом уже спускался с лестницы.
В гостиной они уселись за залитый кофе столик. Звенела тишина, город за окном замолк.
— Все похоже на спектакль. Неважные из нас актеры.
— Это твой вечер,— напомнил Саулюс.
— Ты доволен?
— Тобой?
— Ты все еще играешь.
Застывшая на усталом лице Дагны улыбка потускнела, глаза пригасил, налились слезами. Она уткнулась лицом в диванную подушку, ее плечи задрожали.
— Что с тобой, Дагна?
— Ничего. Совсем ничего...
Она не отвечала на вопросы.
Саулюс тронул Дагну за плечо, потом отвел руки. Он не знал, что делать... Чтобы так, ни с того ни с сего... по-дурацки...
— Что случилось, скажи...
— Ничего.
— Я не могу больше. Я ухожу в свою комнату.
Дагна старалась взять себя в руки, но, как плаксивая
девчонка, всхлипывала еще сильней.
— Почему, Дагна?.. Ну почему? О господи!..
Саулюс вскочил, бросился к двери, обернулся, посмотрел еще раз и услышал сквозь всхлипывания Дагны:
— Наглис... Наш маленький Наглис... Этот вечер... Ах, Наглис, ты мой Наглис...
Саулюс едва сдержался, чтоб не закричать: замолчи!
...Три года спустя я вернулся мыслями не только к вечеру именин Дагны. Рылся в прошлом, как последний нищий в изношенном чужом белье, с омерзением искал лоскут, дабы прикрыть свою наготу и позор. Но это было гораздо позже, а тогда...
Поднял трубку и узнал голос Аугустаса Ругяниса.
— Сильно занят, Йотаута?
— Ковыряюсь,— ответил я неопределенно и посмотрел на множество фигурок из пластилина и гипса, в беспорядке расставленных на стеллаже.
— Приезжай, по человеку соскучился.
— Но, Аугустас...
— Не хочешь, как хочешь.
Это была пора, когда я тщился переломить себя, уповая на волю, упорство и труд, когда каждый день, запершись в мастерской, допоздна упражнял пальцы и воображение, лепил крохотные фигурки и портреты, надеясь, что хоть одна моя вещичка заговорит и скажет: «Я тот, кто тебе нужен». Но этого голоса так и не услышал, а в мыслях невольно возникали проекты памятников, я уже видел даже торжества по случаю открытия какого-то моего монумента. Я продолжал оставаться неисправимым мечтателем, хотя песочные замки моих грез не раз уже развеяло ветром.
Когда я потянул за толстую узловатую веревку и за тяжелой дверью звякнул колокольчик, раздался повелительный голос:
— Входи, входи.
Аугустас стоял посреди просторной мастерской, лицом к двери, скрестив руки на груди. Длинный толстый халат распахнут, воротник полосатой фланелевой рубашки расстегнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123