Вильнюс — это тебе не Лепалотас, не Пренай и даже не Кау
нас. Далекий чужой город, о котором столько рассказывал еще папаша Габрелюс. Таинственный, как в сказке. Но ведь папаша сам поговаривал: язык есть — дорогу найдешь. Ведь и там люди живут, только спроси — посоветуют да покажут. Неужто пропадешь в родном краю да среди своих»,— утешала она себя, сидя между двумя женщинами на короткой вагонной скамье.
На улицах уже горели фонари, когда она, сбившись с ног, нажала на ручку двери. Подъезд старого дома окутывал холодный полумрак. Дверь квартиры не открылась. Конечно, это тебе не деревня, хотя и там по вечерам люди двери запирают да окна занавешивают — как в те страшные годы, когда не знали, кто да когда притащится. Она подергала за ручку и услышала шум, музыку. Тогда постучала костяшками пальцев. Ведь точно "не заблудилась, в свете фонаря хорошо разглядела и название улицы и номер дома, да и шедшая навстречу женщина подтвердила: «Точно, точно, вон в окне свет горит». Почему же никто не открывает? Опять побарабанила, потом ударила кулаком.
— Кто-то к нам ломится, погляди,— незнакомый голос ошарашил Матильду; видать, в доме гости, а она тут рвется в дверь.
Дверь открылась, и молодой мужчина в выбившейся из брюк рубашке мотнул лохматой головой.
— Заблудилась, бабуся. Ауфвидерзейн! — ухмыльнулся и захлопнул дверь так, что загремело во всем подъезде.
Матильда растерялась, но тут же пришла в себя. Нет, она не отступится, не выспросив да не разузнав. Такую дорогу ехала, весь город пешком обошла, пока отыскала... Побарабанила. Немного погодя посильнее стукнула по двери.
— Совсем сдурела старуха.
— С лестницы ее спусти! Бродят тут всякие...
— Бабуся, давай по-хорошему, а то...
Матильда торопливо спросила:
— Саулюс Йотаута... Я Саулюса Йотауту ищу.
Дверь открылась шире, но парень, пошатнувшись,
загородил проход.
— Саулюса?.. А на что он тебе, бабуся? Никак пригласил позировать? — Захохотал, попятился и стукнул кулаком по двери в конце коридорчика: — Вы там еще живы? Саулюс, вылезай!
Матильда издали глядела на дверь, перед которой стоял парень.
— Саулюс, вылезай из постели, а то бабуся не станет ждать и погибнет твой гениальный замысел...
Скрипнул ключ, и из темноты появился взлохмаченный Саулюс.
Матильда вошла в коридорчик.
Саулюс поднял руку к глазам, встряхнул головой.
«Неужели это мой сын, о господи! — вдруг усомнилась мать.— Не лучше ли повернуться да уйти, ведь это точно он, Саулюс. Я не ошиблась, когда постучалась в эту дверь».
— Ты сейчас думаешь начинать ее портрет?..
Саулюс со злостью повернулся к приятелю.
— Перестань, Альбертас! Отойди.
— Ну и личность же ты.
— Хватит! — рявкнул Саулюс.
Дверь, из которой появился Саулюс, снова приоткрылась, из нее выглянула девушка и торопливо запахнула халат на голой груди.
— Саулюкас, не связывайся,— томно сказала она.
В дверях соседней комнаты, откуда доносилась музыка, стояли парень и девушка с сигаретами в зубах.
Саулюс развел руками, ссутулился, посмотрел на приятелей, на мать, опять на приятелей. Окруженный со всех сторон, он как бы звал на помощь. Казалось, вот- вот закричит: «Помогите мне!» Но тут же совладал с собой, выпрямился, засунул руки в карманы брюк.
— Это моя мать.
Тут же исчезла в дверях темной комнаты девушка, лица приятелей вытянулись. Первым спохватился весельчак, которого Саулюс назвал Альбертасом.
— О соле мио! Нежданная гостья, а я-то подумал... Пардон. Тысячу раз пардон. Пожалуйте в комнату, бабушка.
Не чуя себя, Матильда мимо Саулюса вошла в комнату.
— Да, я мать,— сказала спокойно, но почему-то не смогла произнести имя сына.
— Надо было заранее сообщить, бабушка.
— В незнакомом городе трудно.
— Позвонить могли. Или письмо...
— Устали, наверно?
— Мы тут немножко...
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Она слышала слова, но ей было все равно, кто их произносит, она даже глаз не подняла на беспокойно переминающихся приятелей Саулюса. Видела пустые бутылки на столе, пустые бутылки и стоптанные окурки на полу. На электроплитке у стены стояла алюминиевая кастрюля в потеках кофейной гущи. Воздух был спертый, душный, и мать, пройдя к окну, попробовала открыть его. Подскочил Альбертас:
— Пардон.
Голова кружилась, и мать прислонилась к подоконнику; ей стало страшно, что она упадет, именно сейчас упадет.
— Может, в мою комнату перебазируемся, ребята? — позвал Альбертас.— Тут пускай Саулюс с бабушкой.
Они гурьбой повалили в коридорчик, но еще долго за закрытой дверью был слышен галдеж и какие-то шорохи.
— Присаживайся, мама,— попросил Саулюс, а сам развалился на стуле.
Матильда долго глядела на сына, на его пьяное обрюзгшее лицо, трясущиеся губы. Потом сделала несколько шагов, широко размахнулась и ударила его по щеке. Саулюс вскочил, стиснул зубы.
Мать отшатнулась, задела ногой бутылку, и та со звоном покатилась по полу.
Саулюс уселся. После долгого молчания спросил:
— Зачем ты приехала?
Матильда сидела, положив руки на колени, поглаживая одной рукой другую; гладила их ласково, с чувством. Ведь больше некому их погладить. Да и им погладить некого.
— Думала, память о родном доме тебе привезу.
— Зря ездила в такую даль.
— Ты даже и во сне его не видишь?
— Хотел бы видеть.
— Как же ты жить будешь, если родной дом?..
— Проклятый дом,— швырнул он страшные слова, как в то лето, когда ушел из дому, даже не обернувшись.— Проклят он, лучше не думать.
Матильде хотелось бы вырвать, с корнями вырвать ненависть сына. Как же она разрослась, если за столько лет не затихла! А ведь он повторил слова папаши Габрелюса, сказанные перед уходом... Саулюс не слышал их, и она ему об этом не рассказывала, но почему так сходно звучат эти слова: «Проклятьем помечен этот дом...» Неужто ее горе и кровь Казимераса не смыли это проклятье? Неужто нужна жертва больше? Кто принесет ее? Саулюс? Господи, он только грубить умеет. Бутылками мостит свою дорогу.
— Твоя эта комната?
— Пока.
— А там? — показала она головой на стенку.
— Приятель живет, Альбертас. Это его квартира.
— Он один?
— Жена бросила. Все они такие.
— А эти другие?
— Кто?
— Те, что были?
— Не спрашивай, ведь ты не за этим приехала.
— Не за этим, да.
Через минуту спросила опять:
— Эти, что на стенах, ты рисовал?
Саулюс ухмыльнулся:
— Не нравятся? Не ищи, Лепалотаса не найдешь! — отрубил словно топором, видно вспомнив разговор у богомолки в Пренае той страшной ночью.
— Лепалотас есть, сынок,— ответила Матильда.— Раз уж ты так нехорошо говоришь, скажу тебе вот что: тебя, может, и не останется, а Лепалотас будет, как был.
— Смешно мне, ха-ха-ха!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
нас. Далекий чужой город, о котором столько рассказывал еще папаша Габрелюс. Таинственный, как в сказке. Но ведь папаша сам поговаривал: язык есть — дорогу найдешь. Ведь и там люди живут, только спроси — посоветуют да покажут. Неужто пропадешь в родном краю да среди своих»,— утешала она себя, сидя между двумя женщинами на короткой вагонной скамье.
На улицах уже горели фонари, когда она, сбившись с ног, нажала на ручку двери. Подъезд старого дома окутывал холодный полумрак. Дверь квартиры не открылась. Конечно, это тебе не деревня, хотя и там по вечерам люди двери запирают да окна занавешивают — как в те страшные годы, когда не знали, кто да когда притащится. Она подергала за ручку и услышала шум, музыку. Тогда постучала костяшками пальцев. Ведь точно "не заблудилась, в свете фонаря хорошо разглядела и название улицы и номер дома, да и шедшая навстречу женщина подтвердила: «Точно, точно, вон в окне свет горит». Почему же никто не открывает? Опять побарабанила, потом ударила кулаком.
— Кто-то к нам ломится, погляди,— незнакомый голос ошарашил Матильду; видать, в доме гости, а она тут рвется в дверь.
Дверь открылась, и молодой мужчина в выбившейся из брюк рубашке мотнул лохматой головой.
— Заблудилась, бабуся. Ауфвидерзейн! — ухмыльнулся и захлопнул дверь так, что загремело во всем подъезде.
Матильда растерялась, но тут же пришла в себя. Нет, она не отступится, не выспросив да не разузнав. Такую дорогу ехала, весь город пешком обошла, пока отыскала... Побарабанила. Немного погодя посильнее стукнула по двери.
— Совсем сдурела старуха.
— С лестницы ее спусти! Бродят тут всякие...
— Бабуся, давай по-хорошему, а то...
Матильда торопливо спросила:
— Саулюс Йотаута... Я Саулюса Йотауту ищу.
Дверь открылась шире, но парень, пошатнувшись,
загородил проход.
— Саулюса?.. А на что он тебе, бабуся? Никак пригласил позировать? — Захохотал, попятился и стукнул кулаком по двери в конце коридорчика: — Вы там еще живы? Саулюс, вылезай!
Матильда издали глядела на дверь, перед которой стоял парень.
— Саулюс, вылезай из постели, а то бабуся не станет ждать и погибнет твой гениальный замысел...
Скрипнул ключ, и из темноты появился взлохмаченный Саулюс.
Матильда вошла в коридорчик.
Саулюс поднял руку к глазам, встряхнул головой.
«Неужели это мой сын, о господи! — вдруг усомнилась мать.— Не лучше ли повернуться да уйти, ведь это точно он, Саулюс. Я не ошиблась, когда постучалась в эту дверь».
— Ты сейчас думаешь начинать ее портрет?..
Саулюс со злостью повернулся к приятелю.
— Перестань, Альбертас! Отойди.
— Ну и личность же ты.
— Хватит! — рявкнул Саулюс.
Дверь, из которой появился Саулюс, снова приоткрылась, из нее выглянула девушка и торопливо запахнула халат на голой груди.
— Саулюкас, не связывайся,— томно сказала она.
В дверях соседней комнаты, откуда доносилась музыка, стояли парень и девушка с сигаретами в зубах.
Саулюс развел руками, ссутулился, посмотрел на приятелей, на мать, опять на приятелей. Окруженный со всех сторон, он как бы звал на помощь. Казалось, вот- вот закричит: «Помогите мне!» Но тут же совладал с собой, выпрямился, засунул руки в карманы брюк.
— Это моя мать.
Тут же исчезла в дверях темной комнаты девушка, лица приятелей вытянулись. Первым спохватился весельчак, которого Саулюс назвал Альбертасом.
— О соле мио! Нежданная гостья, а я-то подумал... Пардон. Тысячу раз пардон. Пожалуйте в комнату, бабушка.
Не чуя себя, Матильда мимо Саулюса вошла в комнату.
— Да, я мать,— сказала спокойно, но почему-то не смогла произнести имя сына.
— Надо было заранее сообщить, бабушка.
— В незнакомом городе трудно.
— Позвонить могли. Или письмо...
— Устали, наверно?
— Мы тут немножко...
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Она слышала слова, но ей было все равно, кто их произносит, она даже глаз не подняла на беспокойно переминающихся приятелей Саулюса. Видела пустые бутылки на столе, пустые бутылки и стоптанные окурки на полу. На электроплитке у стены стояла алюминиевая кастрюля в потеках кофейной гущи. Воздух был спертый, душный, и мать, пройдя к окну, попробовала открыть его. Подскочил Альбертас:
— Пардон.
Голова кружилась, и мать прислонилась к подоконнику; ей стало страшно, что она упадет, именно сейчас упадет.
— Может, в мою комнату перебазируемся, ребята? — позвал Альбертас.— Тут пускай Саулюс с бабушкой.
Они гурьбой повалили в коридорчик, но еще долго за закрытой дверью был слышен галдеж и какие-то шорохи.
— Присаживайся, мама,— попросил Саулюс, а сам развалился на стуле.
Матильда долго глядела на сына, на его пьяное обрюзгшее лицо, трясущиеся губы. Потом сделала несколько шагов, широко размахнулась и ударила его по щеке. Саулюс вскочил, стиснул зубы.
Мать отшатнулась, задела ногой бутылку, и та со звоном покатилась по полу.
Саулюс уселся. После долгого молчания спросил:
— Зачем ты приехала?
Матильда сидела, положив руки на колени, поглаживая одной рукой другую; гладила их ласково, с чувством. Ведь больше некому их погладить. Да и им погладить некого.
— Думала, память о родном доме тебе привезу.
— Зря ездила в такую даль.
— Ты даже и во сне его не видишь?
— Хотел бы видеть.
— Как же ты жить будешь, если родной дом?..
— Проклятый дом,— швырнул он страшные слова, как в то лето, когда ушел из дому, даже не обернувшись.— Проклят он, лучше не думать.
Матильде хотелось бы вырвать, с корнями вырвать ненависть сына. Как же она разрослась, если за столько лет не затихла! А ведь он повторил слова папаши Габрелюса, сказанные перед уходом... Саулюс не слышал их, и она ему об этом не рассказывала, но почему так сходно звучат эти слова: «Проклятьем помечен этот дом...» Неужто ее горе и кровь Казимераса не смыли это проклятье? Неужто нужна жертва больше? Кто принесет ее? Саулюс? Господи, он только грубить умеет. Бутылками мостит свою дорогу.
— Твоя эта комната?
— Пока.
— А там? — показала она головой на стенку.
— Приятель живет, Альбертас. Это его квартира.
— Он один?
— Жена бросила. Все они такие.
— А эти другие?
— Кто?
— Те, что были?
— Не спрашивай, ведь ты не за этим приехала.
— Не за этим, да.
Через минуту спросила опять:
— Эти, что на стенах, ты рисовал?
Саулюс ухмыльнулся:
— Не нравятся? Не ищи, Лепалотаса не найдешь! — отрубил словно топором, видно вспомнив разговор у богомолки в Пренае той страшной ночью.
— Лепалотас есть, сынок,— ответила Матильда.— Раз уж ты так нехорошо говоришь, скажу тебе вот что: тебя, может, и не останется, а Лепалотас будет, как был.
— Смешно мне, ха-ха-ха!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123