За Швянтупе тарахтит трактор, с грохотом тащит пустой прицеп. Где-то, наверное в поселке, звенит, металл, ревет машина и удаляется. Снова тишина, воцаряется полуденный покой, снова слышно привычное глубокое э Каролиса... А может, это косы шуршат по траве?
Саулюс докашивает прокос, последний взмах молодецки закручивает, переводит дух. На бережку у самой воды сидит Каролис. Медной змеей поблескивает рядом коса, спрятавшееся в траве лезвие. Черная шляпа лежит на земле. На лбу слиплись от пота волосы.
Саулюс втыкает косовище в землю, кладет ладони на прохладный обушок косы и смотрит на брата, который забыл, а может, просто не в силах даже достать из кармана сигарету и закурить.
— Как когда-то, давным-давно,— наконец говорит Каролис. Эти слова вырываются, словно вздох.
Он спокоен, как господь, сотворивший мир; спокоен оттого, что ему ведом смысл его работы, оттого, что свято верит: есть земля и есть человек, посланный ее обрабатывать.
— Тоже так, бывало, выйдем вдвоем... Присаживайся,— Каролис подвигается, словно на коротенькой скамеечке.— Устал?
Саулюс швыряет косу на вянущую траву; не только косу, что-то тяжелое сбрасывает с себя и садится.
— Лет двадцать, как твои руки косы не трогали.
— Точно.
— Годы кубарем летят, кубарем. Была такая деревня, Даржининкай называлась, сам помнишь. Сейчас слышу: нету Даржининкая, власти даже приказали вычеркнуть это название из списков. Слышишь, Саулюс? Сколько люди сил там положили, сколько пота пролили да крови. И нету больше деревни. Безо всякой войны — нету. Кто в поселок перебрался, кто в город... Одно чистое поле, мелиорация прошла. Вот и тяни вечный покой Даржининкаю, хорони деревню.
— Лепалотасу это не грозит.
— Как знать, что будет лет через десять, двадцать? Может, только в паспортах людей останется название деревни. А эти дети, как и мы, будут о чем-то беспокоиться, чего-то искать, спотыкаться... Я иногда задумаюсь, хочу все понять, все спрашиваю себя: почему? почему? почему?..
Саулюсу кажется смешной речь Каролиса, он даже улыбается. Брат отшатывается, вытягивает ноги в промокших сандалиях, смотрит на свой дом на пригорке.
— Может, не понял ты меня? — вдруг спохватывается он и замолкает. Долго так молчит, затуманенным взглядом смотрит вдаль.— Ты-то не помнишь папашу Габрелюса. Уходя от нас, он знал, куда идет и зачем идет. Он иначе не мог. И наш брат Людвикас знал куда идет. Это была его дорога. Думаешь, наша мать не знает? Она тверда по сей день, как пятьдесят лет
назад. Тверда своим знанием, хочу сказать. И ты знаешь, к чему стремишься. Ведь знаешь...
— Знаю, Каролис. Но от этого не легче.
— А ты хочешь, чтоб было легко?
— Говоришь как с ребенком.— Саулюс ложится на спину.
— Не лежи распарившись, рубашку подстели,— поучает Каролис, и Саулюс послушно приподнимается.— В нашей семье никто легкой жизни не знал, потому и говорю.
— Одно дело работа, беды, несчастья, а совсем другое, когда у тебя есть цель, ты к ней стремишься и тебе не везет, недостает силенок... Ты понимаешь, Каролис, что я хочу сказать?
Каролис молчит, вслушиваясь в журчанье ручья, потом бросает взгляд на Саулюса.
— Наш отец говаривал — может, и ты помнишь? — живи в ладах сам с собой да со своим соседом. Советуйся, поссорившись — мирись и всегда будь справедлив. И первым сей ячмень да рожь коси.
— Коасивые наставления — горько усмехается Саулюс.
— Справедливые. Когда я, случается, теряюсь, я думаю об отце, папаше Габрелюсе, обо всех нас. А ты не думаешь, Саулюс?
Почему он спрашивает? Неужели хочет бросить обвинение — ты бросил отцовское гнездо! Отвернулся от родного крова! Оба с матерью будто договорились.
— Я плохо помню отца,— отвечает он и тут же злится на себя, потому что эти слова звучат оправданием.
Каролис садится, снова устремляя взгляд на липы родного хутора, на открытые ворота возле гумна. Смотрит, словно вернувшись из дальних странствий,— любящим, тоскующим и видящим все взглядом.
— Я хочу все знать,— говорит Саулюс.— Но разве моя вина, что слишком поздно родился? Не я выбирал время, чтоб родиться.
На эти раздраженные слова Каролис не отзывается.
Он все смотрит на открытые ворота — не замаячит ли кто под липами.
— Мать,— немного погодя говорит он.
Саулюс поворачивает голову к дому.
В воротах стоит мать.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Дети, домой!
Не полдничать мать зовет, понял Каролис и, воткнув вилы рядом с метать копной сена, смахнул рукавом сорочки со лба пот да шершавые листочки трав.
— Саулюс! — повернулся он к речке, но на берегу было пусто, и он перепугался не на шутку.— Саулюскас!..
Пробежался по берегу, беспокойно озираясь, позвал опять.
— Я тут! — раздалось откуда-то сверху, но Каролис, успокоившись, не мог разглядеть братика.
— Где же ты?
— Тут..
Хрустнувшая ветка ольхи выдала его.
— Вот попробуй упади, разбейся... Живо на землю!
Братишка раскачивался на вершине ольхи.
— Если б ты знал, Каролис... Отсюда все по-другому, когда смотришь.
— Мама зовет.
— Каролис, почему в речке вода голубая? А когда в нее заходишь, совсем не голубая.
— Да слезай на землю...
— Ты когда-нибудь сидел на верхушке дерева?
— Сидел... Да поживей, мама домой зовет.
— Каролис, а почему лес такой?.. Лучше ты ко мне заберись, сам посмотришь.
— Саулюс, ей-богу, я тебе всыплю. И мама добавит, если не послушаешься.
Мальчик долго и медленно спускался с дерева, очень уж ему не хотелось оставлять мир, который внезапно засверкал перед глазами новыми, невиданными раньше красками. Шлепнувшись босыми ногами на берег Швянтупе, огляделся и пожаловался:
— Тут не так. Тут совсем не так!
Каролис схватил руку брата, крепко сжал в потной ладони. Он шествовал впереди, глубоко оскорбленный Саулюс семенил за ним, то и дело оборачиваясь.
— Я знаю, Каролис, ты точно никогда не был на дереве!
Эти слова пятилетнего Саулюса не заставили Каролиса замедлить шаг. Нет, не полдничать мать зовет, снова подумал он. Ворота были открыты настежь,
но пес по дворе не лаял. Спокойствие июньского вечера окутало и дружно зазеленевшее поле яровых. «Где может быть Людвикас,— мелькнула мысль,— и что придется сказать матери, если спросит?» Тот буркнул ему, швырнув грабли: «Я в деревню побежал».— «Еще не вечер, Людвикас».— «Ты думаешь, только вечером девчонки ждут?» — «Послушай, Людвис, ты бы лучше...»— «Деревенские девчонки ласковые. И не говори, что сам этого не знаешь».— «Все-таки, Людвис...»— Каролису, как старшему брату, хотелось удержать Людвикаса, ведь не пристало образованному связываться с деревенскими девчонками. «Что люди подумают, что мать? Может, мать и чувствует что-то, хотя и помалкивает покамест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123