..».
— Еще напомню, товарищи: все трое Йотауты — отец и два его сына, Людвикас и Каролис, как вам известно, в то кровавое время активно участвовали в крестьянской стачке.— Голос человека слишком уж гремел в полупустом классе.— Итак, товарищи, первая ваша задача — выбрать свою власть, то есть председателя вновь созданной сельскохозяйственной артели. Кого предлагаете?
Никто даже ногами не завозил по заплеванному и затоптанному полу. Кто-то попробовал вздохнуть, но тут же затаил дыхание.
— Кого предлагаете в председатели?
Опять никто не ответил.
— Я вам говорил о семье Йотауты. Среди нас присутствует Каролис Йотаута, подписавшийся одним из первых... Предлагайте, товарищи...
Сидевшие в душном зале словно сговорились...
Домой Каролис шел не разбирая дороги.
Было уже поздно, и Юлия с детьми спала. «Как хорошо женщине, что может заснуть и так дождаться утра»,— подумал Каролис. Он сидел в потемках. Лампу зажигать не стал. От ужина отказался, хотя мать и предлагала. Почему она ни о чем не спрашивает, почему молчит? Неужели что-нибудь чувствует?
Спать совсем не хотелось.
— Председателем поставили,— наконец сказал Каролис, оглянулся на мать, но в темноте не увидел ни ее глаз, ни лица.
Не скрипнула даже лавка, на которой сидела мать.
Каролис хотел рассказать, как он сопротивлялся, когда человек из волости предложил выбрать его председателем; сказал, что не сможет, не сумеет, а потом повторял: «Не буду, не буду», но человек из волости велел поднять руки, и все молча подняли..
— Почему молчишь, мама?! — крикнул, давясь словами.— Председателем поставили, говорю!
В темноте мелькнули белые руки матери — они поднялись, будто два голубя, и опустились на стол, рядом с караваем хлеба.
— Раз уж так, сын, придется жить жизнью всей деревни.
На Каролиса навалились такие заботы, которые раньше ему и не снились. Часто вызывали в волость. Заложив возок, он ехал: утром туда, вечером обратно. Вернувшись с одуревшей от наказов головой, уже наутро шел с хутора на хутор, из избы в избу, и на него лаяли собаки, его провожали злые взгляды. Никто не торопился отдавать в общие хлев скотину, свозить инвентарь или семена в один амбар. Каролис видел, что деревня стала считать его чужим; одни при виде его сворачивали с дороги, другие, весело рассказывавшие что- то соседу, замолкали. «Будто я виноват в чем-то,— угрызался Каролис.— Сами знают, что я не хотел, сами руки поднимали да голосовали. Не меня, так другого бы выбрали, другой бы порядок наводил. А ведь порядок должен быть. Раз уж подписались, то давайте делать так, как велят. Может, оно и к лучшему, увидим. Как в волости поговорят, то все чудесно, во сне такого не приснится...»
Возок катил по ухабам медленно, лошадь лениво шлепала по грязи. Моросил дождь, зябли руки. Еще на шоссе стало смеркаться, а теперь, когда близок стал Лепалотас, вдалеке замигали огоньки изб. После целого дня, проведенного в накуренной волостной комнате, у него теперь глаза слипались от дремоты.
— Тпру!
Каролис продрал глаза. Какой-то человек схватил лошадь под уздцы, и та остановилась. С обеих сторон возка стояли еще двое.
— Кто едет? — пронзил Каролиса злобный голос Густаса.
— Из Лепалотаса...
— Хо, товарищ председатель! Не ошиблись.
«Конец,— мелькнуло у Каролиса.— И месяца не прошло, как похоронили председателя в Мачюнае. Тоже вот так подстерегли. Теперь тебя закопают. Тот же самый, тощий, человек из волости скажет красивые слова о тебе и всех твоих родственниках... Прыгать из возка да в кусты? Поздно... Все... уже все...»
— Подвезешь нас,— сказал Густас.— Садитесь, парни.
Он уселся рядом с Каролисом, другие двое устроились на задке. Лошадь тащилась с трудом. Все молчали.
— Куда ехать-то? — у развилки спросил Каролис.
— Домой.
У Густаса на коленях лежал автомат. Каролис подумал, резким движением мог бы вырвать автомат. Но что он с ним будет делать? Вместо палки... А эти двое за спиной...
Лепалотас рано закрывал двери, занавешивал окна со стороны дороги, и только собаки, привычные к дневным и ночным гостям, вяло тявкали то тут, то там.
Все вошли в избу. Непрошеные гости велели приготовить ужин.
Каролис посмотрел на девочек, расширенными от страха глазенками смотрящих с кровати, на жену Юлию с мучительно перекошенным лицом, которая не смогла даже встать со стула и помочь матери. Мать неторопливо принесла отварного мяса, оставшегося от завтрака, кусок копченого сала, который собиралась завтра положить в чугун.
— Молока попьете? — спросила спокойно, нарезая сало.
— Водку ставь! — приказал Густас.
— Нету,— ответил Каролис.
— Нерадушно принимаешь, Йотаута.
— Не ждал.
— Мы приходим, когда нас не ждут. Ищи водку!
— Правда, нету.
— Хо, председатель нищих.
Мужчина с упавшей на воротник гривой (тот самый, что был той весной!) извлек из-под полы бутылку, поставил на стол и усмехнулся;
— Что ж, тогда мы угостим председателя.
У Каролиса пробегал по спине холодок, когда они величали его председателем, цедили это слово сквозь зубы, злобно и желчно.
Ели, пили. Молчали.
— Значит, продал ты землю, Йотаута! — наконец вытер ладонью потрескавшиеся губы Густас.— Продал большевикам!
— Большая половина деревни подписалась.
— Чья это земля? — снова вопрос с той встречи, на сей раз сопровождаемый ударом кулака по столу.
— Густас, побойся бога! — шагнула к столу мать — высокая и прямая, словно судия всего этого страшного мира.
— Не встревай, баба!
— Густас, ты шальной, как и твой отец, но ведь и ты можешь быть неправ.
— Прочь! — взревел Густас, гривастый подскочил к матери и ждал указаний.
— Мама, помолчи,— попросил Каролис.
Заплакали на кровати девочки, застонала Юлия.
— Я смерти не боюсь, Густас, а правду должна сказать: хоть ты и старый уже человек, но страшный!
Гривастый толкнул мать, и она ударилась о стену, Каролис вскочил, но Густас ударил его прикладом автомата по голове. Каролис пошатнулся, рухнул на лавку, заскулил в отчаянии.
— Это моя земля и мои постройки! — прокричал Густас, поводя дулом автомата от Каролиса к матери и обратно.
Каролис облокотился на стол, мать тяжело дышала у стены. Девочки вопили, Юлия всхлипывала.
— Мы еще поговорим! — пообещал Густас.— А ты, председатель, слишком не старайся. И ни слова о нас!
Ушли в ночь.
— И зачем ты взялся Каролис, зачем эту беду на себя взвалил? Погубишь нас, детей погубишь,— всхлипывала, причитала Юлия, обняв подушку.
Каролис поднял голову, скрипнул зубами.
Появившись через три дня, народные защитники застали Каролиса в избе — он сидел за столом и тупо глядел себе под ноги. Предстояла большая работа по созданию фермы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
— Еще напомню, товарищи: все трое Йотауты — отец и два его сына, Людвикас и Каролис, как вам известно, в то кровавое время активно участвовали в крестьянской стачке.— Голос человека слишком уж гремел в полупустом классе.— Итак, товарищи, первая ваша задача — выбрать свою власть, то есть председателя вновь созданной сельскохозяйственной артели. Кого предлагаете?
Никто даже ногами не завозил по заплеванному и затоптанному полу. Кто-то попробовал вздохнуть, но тут же затаил дыхание.
— Кого предлагаете в председатели?
Опять никто не ответил.
— Я вам говорил о семье Йотауты. Среди нас присутствует Каролис Йотаута, подписавшийся одним из первых... Предлагайте, товарищи...
Сидевшие в душном зале словно сговорились...
Домой Каролис шел не разбирая дороги.
Было уже поздно, и Юлия с детьми спала. «Как хорошо женщине, что может заснуть и так дождаться утра»,— подумал Каролис. Он сидел в потемках. Лампу зажигать не стал. От ужина отказался, хотя мать и предлагала. Почему она ни о чем не спрашивает, почему молчит? Неужели что-нибудь чувствует?
Спать совсем не хотелось.
— Председателем поставили,— наконец сказал Каролис, оглянулся на мать, но в темноте не увидел ни ее глаз, ни лица.
Не скрипнула даже лавка, на которой сидела мать.
Каролис хотел рассказать, как он сопротивлялся, когда человек из волости предложил выбрать его председателем; сказал, что не сможет, не сумеет, а потом повторял: «Не буду, не буду», но человек из волости велел поднять руки, и все молча подняли..
— Почему молчишь, мама?! — крикнул, давясь словами.— Председателем поставили, говорю!
В темноте мелькнули белые руки матери — они поднялись, будто два голубя, и опустились на стол, рядом с караваем хлеба.
— Раз уж так, сын, придется жить жизнью всей деревни.
На Каролиса навалились такие заботы, которые раньше ему и не снились. Часто вызывали в волость. Заложив возок, он ехал: утром туда, вечером обратно. Вернувшись с одуревшей от наказов головой, уже наутро шел с хутора на хутор, из избы в избу, и на него лаяли собаки, его провожали злые взгляды. Никто не торопился отдавать в общие хлев скотину, свозить инвентарь или семена в один амбар. Каролис видел, что деревня стала считать его чужим; одни при виде его сворачивали с дороги, другие, весело рассказывавшие что- то соседу, замолкали. «Будто я виноват в чем-то,— угрызался Каролис.— Сами знают, что я не хотел, сами руки поднимали да голосовали. Не меня, так другого бы выбрали, другой бы порядок наводил. А ведь порядок должен быть. Раз уж подписались, то давайте делать так, как велят. Может, оно и к лучшему, увидим. Как в волости поговорят, то все чудесно, во сне такого не приснится...»
Возок катил по ухабам медленно, лошадь лениво шлепала по грязи. Моросил дождь, зябли руки. Еще на шоссе стало смеркаться, а теперь, когда близок стал Лепалотас, вдалеке замигали огоньки изб. После целого дня, проведенного в накуренной волостной комнате, у него теперь глаза слипались от дремоты.
— Тпру!
Каролис продрал глаза. Какой-то человек схватил лошадь под уздцы, и та остановилась. С обеих сторон возка стояли еще двое.
— Кто едет? — пронзил Каролиса злобный голос Густаса.
— Из Лепалотаса...
— Хо, товарищ председатель! Не ошиблись.
«Конец,— мелькнуло у Каролиса.— И месяца не прошло, как похоронили председателя в Мачюнае. Тоже вот так подстерегли. Теперь тебя закопают. Тот же самый, тощий, человек из волости скажет красивые слова о тебе и всех твоих родственниках... Прыгать из возка да в кусты? Поздно... Все... уже все...»
— Подвезешь нас,— сказал Густас.— Садитесь, парни.
Он уселся рядом с Каролисом, другие двое устроились на задке. Лошадь тащилась с трудом. Все молчали.
— Куда ехать-то? — у развилки спросил Каролис.
— Домой.
У Густаса на коленях лежал автомат. Каролис подумал, резким движением мог бы вырвать автомат. Но что он с ним будет делать? Вместо палки... А эти двое за спиной...
Лепалотас рано закрывал двери, занавешивал окна со стороны дороги, и только собаки, привычные к дневным и ночным гостям, вяло тявкали то тут, то там.
Все вошли в избу. Непрошеные гости велели приготовить ужин.
Каролис посмотрел на девочек, расширенными от страха глазенками смотрящих с кровати, на жену Юлию с мучительно перекошенным лицом, которая не смогла даже встать со стула и помочь матери. Мать неторопливо принесла отварного мяса, оставшегося от завтрака, кусок копченого сала, который собиралась завтра положить в чугун.
— Молока попьете? — спросила спокойно, нарезая сало.
— Водку ставь! — приказал Густас.
— Нету,— ответил Каролис.
— Нерадушно принимаешь, Йотаута.
— Не ждал.
— Мы приходим, когда нас не ждут. Ищи водку!
— Правда, нету.
— Хо, председатель нищих.
Мужчина с упавшей на воротник гривой (тот самый, что был той весной!) извлек из-под полы бутылку, поставил на стол и усмехнулся;
— Что ж, тогда мы угостим председателя.
У Каролиса пробегал по спине холодок, когда они величали его председателем, цедили это слово сквозь зубы, злобно и желчно.
Ели, пили. Молчали.
— Значит, продал ты землю, Йотаута! — наконец вытер ладонью потрескавшиеся губы Густас.— Продал большевикам!
— Большая половина деревни подписалась.
— Чья это земля? — снова вопрос с той встречи, на сей раз сопровождаемый ударом кулака по столу.
— Густас, побойся бога! — шагнула к столу мать — высокая и прямая, словно судия всего этого страшного мира.
— Не встревай, баба!
— Густас, ты шальной, как и твой отец, но ведь и ты можешь быть неправ.
— Прочь! — взревел Густас, гривастый подскочил к матери и ждал указаний.
— Мама, помолчи,— попросил Каролис.
Заплакали на кровати девочки, застонала Юлия.
— Я смерти не боюсь, Густас, а правду должна сказать: хоть ты и старый уже человек, но страшный!
Гривастый толкнул мать, и она ударилась о стену, Каролис вскочил, но Густас ударил его прикладом автомата по голове. Каролис пошатнулся, рухнул на лавку, заскулил в отчаянии.
— Это моя земля и мои постройки! — прокричал Густас, поводя дулом автомата от Каролиса к матери и обратно.
Каролис облокотился на стол, мать тяжело дышала у стены. Девочки вопили, Юлия всхлипывала.
— Мы еще поговорим! — пообещал Густас.— А ты, председатель, слишком не старайся. И ни слова о нас!
Ушли в ночь.
— И зачем ты взялся Каролис, зачем эту беду на себя взвалил? Погубишь нас, детей погубишь,— всхлипывала, причитала Юлия, обняв подушку.
Каролис поднял голову, скрипнул зубами.
Появившись через три дня, народные защитники застали Каролиса в избе — он сидел за столом и тупо глядел себе под ноги. Предстояла большая работа по созданию фермы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123