– Херня! – повторил он, потом, шатаясь, встал и обвел комнату взглядом – крупный, в узких джинсах, джинсовой рубашке и кожаной куртке, haut couture для поэтов. – Мы факультет английского языка, ядрена вошь, или кто? – взревел Куган. – Так к чему вся эта хренотень про болты и с какого бока тут литература?!
Он зашатался из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки. Миранда, сидевшая рядом с ним, отбросила набок черную гриву и с опаской глядела на расходившегося поэта; по другую сторону Канадская Писательница держала его за локоть и что-то успокаивающе ворковала. Стивен Майкл Стивенс проснулся от шума и обратил на собравшихся ясный взгляд лейтенанта Лоуренса, обозревающего турецкие укрепления в Акабе.
– Да сядьте вы, болван, – сказала Пенелопа с противоположной стороны стола.
– Послушай, ты, глупая корова, – Куган отодвинулся от писательницы и ткнул пальцем в Пенелопу, – давно ли тебе есть что сказать дельное о болтах?
– Давно ли у тебя такой, чтобы о нем стоило говорить? – ответила та.
– Будь вы мужчиной, – процедил Куган, наливаясь краской, – я предложил бы вам выйти.
– Будь вы мужчиной, – сказала Пенелопа, – я бы вышла.
– Ну… – Куган поставил колено на стол. Канадская Писательница повисла на нем, лепеча:
– Тимоти, дорогой, пожалуйста, веди себя прилично. Внезапно Стивен Майкл Стивенс встал и расправил плечи. Глаза его блестели, как солнце в аравийский полдень.
– Ших Али, – произнес он густым вибрирующим голосом, – доколе арабы будут воевать, племя на племя, дотоле они будут мелким народом, глупым народом, алчным, варварским и жестоким. – Он перевел сердитый взгляд на Кугана и добавил зловеще: – Как сейчас.
Взвыв, словно кельтский берсерк, Куган стряхнул Канадскую Писательницу и взобрался на стол. Пенелопа О вжалась в спинку кресла, Вейссман попытался встать. Стивен Майкл Стивенс затрепетал. Пропащие Мальчишки еще сильнее вдавились в стенку. Миранда метнулась к двери.
Куган, пошатываясь, сжимал кулаки и ревел, как бык. Все застыли, боясь выдохнуть. Все, кроме профессора Кралевича, который в своих элегантных черных шлепанцах легко запрыгнул на стол и начал быстро проделывать серию боевых упражнений.
– Дайте мне действие! – прорычал он и – Нельсон не успел толком заметить, как это произошло – двинул Кугана пяткой в ухо. Тот рухнул, словно бурдюк с солодом.
Все потрясенно молчали, глядя на Кралевича. Профессор постоял, соединив руки перед грудью и прикрыв веки, затем медленно вдохнул, так же медленно выдохнул, открыл глаза, перешагнул через Кугана и навел взгляд на Вейссмана. Пропащие Мальчишки вцепились друг в друга, сбив набок ближайший портрет. Вейссман привстал, держась руками за стол.
Кралевич внезапно воздел одну руку, словно благословляя, извлек из-за пазухи что-то узкое, с перламутровой рукояткой, и поднял на высоту уха. Палец у Нельсона горел, но он не мог двинуться. Раздался щелчок, лезвие выскочило из рукоятки. Кралевич молниеносным броском вонзил нож в стол у своих ног, в полуметре от Вейссмана.
– Сим я доказываю несостоятельность логоцентризма, – объявил Кралевич.
Пропащие Мальчишки подпрыгнули на полметра и пулей вылетели в коридор. Хлопнула дверь. Вейссман осел в кресле и выдохнул. Кралевич быстро нагнулся, вынул нож из стола, сложил и убрал за пазуху.
Дальше все происходило одновременно. Канадская Писательница, с маской мучительного сострадания на лице, обошла стол и потрясла Стивена Майкла Стивенса, который снова начал было клевать носом. Вместе они подхватили Кугана под мышки, стащили его со стола и вывели в коридор. Следом быстро семенила Пенелопа. Лотарингия Эльзас встала; стекла ее толстых очков запотели. Она сняла их и взглянула на Кралевича; в ее разительно уменьшившихся глазах стояли слезы.
– Schatz! – выдохнула она.
– Mon amour! – Кралевич легко спрыгнул на ковер.
Они поцеловались взасос; Кралевич что-то утробно шептал в ее длинное белое ухо, а она блаженно улыбалась. Крепко обнявшись, они вышли из комнаты.
Палец у Нельсона почти успокоился, осталась тупая боль. Вейссман обмяк в кресле и барабанил пальцами по столу, задумчиво глядя на ножевую отметину. Лайонел яростно писал в блокноте. Викторинис снова надела очки; они с Акулло, переговариваясь, прошли вдоль стола к выходу. Когда декан исчез за дверью, свет в глазах Миранды погас. Вейссман заморгал, глядя на нее, и Нельсон понял, что его бывший ментор призывает на помощь остатки остроумия.
– О дивный новый мир, – Вейссман выдавил слабую улыбку, – в котором есть такие люди!
– Вам это внове, Морт, – сказала Миранда, элегантно повернулась на высоких каблуках и вышла, сверкая колготками.
Вейссман снова обмяк, сразу постаревший, положил руки в бурых пигментных пятнах на подлокотники и тяжело оттолкнулся от кресла. Нельсону почудилось, что сейчас Вейссман и впрямь с ним заговорит. Боль в пальце вернулась с прежней силой. Он не знал, что ответит, но Вейссман только вздохнул и молча побрел из комнаты, опустив плечи.
Вита куда-то подевалась. Нельсон заглянул под стол – там ее не было – и поймал на себе вытаращенный взгляд Гроссмауля, который стоял напротив, крепко сжимая блокнот.
– Ваша подруга села в галошу, – сказал Лайонел, глотая слова.
– Ей не дали шанса… – начал Нельсон.
– У нее было больше шансов, чем у многих других. – Лайонел подался вперед, словно хотел броситься на Нельсона через стол, и вновь его удержала невидимая цепь. – Кое-кто убился бы за возможность доложить статью перед Антони Акулло.
«И я в том числе», – подумал Нельсон, хотя вслух этого не сказал. Он знал, что Лайонел имеет в виду не его. Рассказывали, что Гроссмауль и Акулло вместе учились в магистратуре, и Лайонел считался гораздо более перспективным. Утверждали даже, что все свои познания в теории Акулло почерпнул у Лайонела Гроссмауля. Однако в его случае полное отсутствие личного обаяния наложилось на неизлечимый писательский ступор. Засев за диссертацию, Лайонел вошел в порочную спираль, кошмар любого ученого: чем тяжелее у него писалось, тем сильнее он злился, и чем сильнее злился, тем хуже писал. В итоге он не опубликовал ни одной статьи и вынужден был следовать за удачливым однокашником с одной тупиковой административной должности на другую. Нельсон промолчал.
– Что у вас под креслом? – спросил Лайонел сдавленным голосом.
Нельсон сунул руку и вытащил полиэтиленовый пакет со своим жалким перекусом.
– Мой обед.
– Заберите его с собой, когда будете уходить, – сказал Лайонел и, пройдя вдоль стола туда, где сидел Вейссман, поправил покосившуюся картину.
Нельсон стоял, держа в руках пакет. Его взгляд упал на последний сандвич, тот самый «Нажрусь», который Акулло предложил Вейссману; загадочным образом он пережил побоище на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Он зашатался из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки. Миранда, сидевшая рядом с ним, отбросила набок черную гриву и с опаской глядела на расходившегося поэта; по другую сторону Канадская Писательница держала его за локоть и что-то успокаивающе ворковала. Стивен Майкл Стивенс проснулся от шума и обратил на собравшихся ясный взгляд лейтенанта Лоуренса, обозревающего турецкие укрепления в Акабе.
– Да сядьте вы, болван, – сказала Пенелопа с противоположной стороны стола.
– Послушай, ты, глупая корова, – Куган отодвинулся от писательницы и ткнул пальцем в Пенелопу, – давно ли тебе есть что сказать дельное о болтах?
– Давно ли у тебя такой, чтобы о нем стоило говорить? – ответила та.
– Будь вы мужчиной, – процедил Куган, наливаясь краской, – я предложил бы вам выйти.
– Будь вы мужчиной, – сказала Пенелопа, – я бы вышла.
– Ну… – Куган поставил колено на стол. Канадская Писательница повисла на нем, лепеча:
– Тимоти, дорогой, пожалуйста, веди себя прилично. Внезапно Стивен Майкл Стивенс встал и расправил плечи. Глаза его блестели, как солнце в аравийский полдень.
– Ших Али, – произнес он густым вибрирующим голосом, – доколе арабы будут воевать, племя на племя, дотоле они будут мелким народом, глупым народом, алчным, варварским и жестоким. – Он перевел сердитый взгляд на Кугана и добавил зловеще: – Как сейчас.
Взвыв, словно кельтский берсерк, Куган стряхнул Канадскую Писательницу и взобрался на стол. Пенелопа О вжалась в спинку кресла, Вейссман попытался встать. Стивен Майкл Стивенс затрепетал. Пропащие Мальчишки еще сильнее вдавились в стенку. Миранда метнулась к двери.
Куган, пошатываясь, сжимал кулаки и ревел, как бык. Все застыли, боясь выдохнуть. Все, кроме профессора Кралевича, который в своих элегантных черных шлепанцах легко запрыгнул на стол и начал быстро проделывать серию боевых упражнений.
– Дайте мне действие! – прорычал он и – Нельсон не успел толком заметить, как это произошло – двинул Кугана пяткой в ухо. Тот рухнул, словно бурдюк с солодом.
Все потрясенно молчали, глядя на Кралевича. Профессор постоял, соединив руки перед грудью и прикрыв веки, затем медленно вдохнул, так же медленно выдохнул, открыл глаза, перешагнул через Кугана и навел взгляд на Вейссмана. Пропащие Мальчишки вцепились друг в друга, сбив набок ближайший портрет. Вейссман привстал, держась руками за стол.
Кралевич внезапно воздел одну руку, словно благословляя, извлек из-за пазухи что-то узкое, с перламутровой рукояткой, и поднял на высоту уха. Палец у Нельсона горел, но он не мог двинуться. Раздался щелчок, лезвие выскочило из рукоятки. Кралевич молниеносным броском вонзил нож в стол у своих ног, в полуметре от Вейссмана.
– Сим я доказываю несостоятельность логоцентризма, – объявил Кралевич.
Пропащие Мальчишки подпрыгнули на полметра и пулей вылетели в коридор. Хлопнула дверь. Вейссман осел в кресле и выдохнул. Кралевич быстро нагнулся, вынул нож из стола, сложил и убрал за пазуху.
Дальше все происходило одновременно. Канадская Писательница, с маской мучительного сострадания на лице, обошла стол и потрясла Стивена Майкла Стивенса, который снова начал было клевать носом. Вместе они подхватили Кугана под мышки, стащили его со стола и вывели в коридор. Следом быстро семенила Пенелопа. Лотарингия Эльзас встала; стекла ее толстых очков запотели. Она сняла их и взглянула на Кралевича; в ее разительно уменьшившихся глазах стояли слезы.
– Schatz! – выдохнула она.
– Mon amour! – Кралевич легко спрыгнул на ковер.
Они поцеловались взасос; Кралевич что-то утробно шептал в ее длинное белое ухо, а она блаженно улыбалась. Крепко обнявшись, они вышли из комнаты.
Палец у Нельсона почти успокоился, осталась тупая боль. Вейссман обмяк в кресле и барабанил пальцами по столу, задумчиво глядя на ножевую отметину. Лайонел яростно писал в блокноте. Викторинис снова надела очки; они с Акулло, переговариваясь, прошли вдоль стола к выходу. Когда декан исчез за дверью, свет в глазах Миранды погас. Вейссман заморгал, глядя на нее, и Нельсон понял, что его бывший ментор призывает на помощь остатки остроумия.
– О дивный новый мир, – Вейссман выдавил слабую улыбку, – в котором есть такие люди!
– Вам это внове, Морт, – сказала Миранда, элегантно повернулась на высоких каблуках и вышла, сверкая колготками.
Вейссман снова обмяк, сразу постаревший, положил руки в бурых пигментных пятнах на подлокотники и тяжело оттолкнулся от кресла. Нельсону почудилось, что сейчас Вейссман и впрямь с ним заговорит. Боль в пальце вернулась с прежней силой. Он не знал, что ответит, но Вейссман только вздохнул и молча побрел из комнаты, опустив плечи.
Вита куда-то подевалась. Нельсон заглянул под стол – там ее не было – и поймал на себе вытаращенный взгляд Гроссмауля, который стоял напротив, крепко сжимая блокнот.
– Ваша подруга села в галошу, – сказал Лайонел, глотая слова.
– Ей не дали шанса… – начал Нельсон.
– У нее было больше шансов, чем у многих других. – Лайонел подался вперед, словно хотел броситься на Нельсона через стол, и вновь его удержала невидимая цепь. – Кое-кто убился бы за возможность доложить статью перед Антони Акулло.
«И я в том числе», – подумал Нельсон, хотя вслух этого не сказал. Он знал, что Лайонел имеет в виду не его. Рассказывали, что Гроссмауль и Акулло вместе учились в магистратуре, и Лайонел считался гораздо более перспективным. Утверждали даже, что все свои познания в теории Акулло почерпнул у Лайонела Гроссмауля. Однако в его случае полное отсутствие личного обаяния наложилось на неизлечимый писательский ступор. Засев за диссертацию, Лайонел вошел в порочную спираль, кошмар любого ученого: чем тяжелее у него писалось, тем сильнее он злился, и чем сильнее злился, тем хуже писал. В итоге он не опубликовал ни одной статьи и вынужден был следовать за удачливым однокашником с одной тупиковой административной должности на другую. Нельсон промолчал.
– Что у вас под креслом? – спросил Лайонел сдавленным голосом.
Нельсон сунул руку и вытащил полиэтиленовый пакет со своим жалким перекусом.
– Мой обед.
– Заберите его с собой, когда будете уходить, – сказал Лайонел и, пройдя вдоль стола туда, где сидел Вейссман, поправил покосившуюся картину.
Нельсон стоял, держа в руках пакет. Его взгляд упал на последний сандвич, тот самый «Нажрусь», который Акулло предложил Вейссману; загадочным образом он пережил побоище на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110