Ее длинное белое пальто спадало до щиколоток; казалось, женщина парит над снегом, не оставляя следов.
– Прислушайтесь, – сказала она голосом холодным и аристократическим. – Дети ночи.
Сердце у Нельсона колотилось, палец горел. Визг смолк, и только сейчас Нельсон понял, что это было: в снежную ночь какой-то кретин, перегруженный пивом и тестостероном, газовал на чистом куске асфальта. Нельсон вздохнул, выпрямился и поднял ладонь.
– Ближе не подходите, – сказал он, с трудом сдерживая дрожь.
Викторинис замерла, руки в карманах – белый конус, увенчанный непокрытой, коротко стриженной головой. Она указала подбородком на Джилиан.
– Поднимите ее, Нельсон. – Голос у Виктории был холоден и чист, как ночной воздух. – Она замерзнет.
Лицо ее белело, словно высеченное изо льда; она была без очков, и серые глаза по-волчьи поблескивали, не зло, но с любопытством, как будто она набрела в лесу на что-то потенциально съедобное.
Нельсон взглянул на Джилиан. Аспирантка дрожала на снегу, сопя и шевеля губами.
– Стойте, где стоите, – сказал он Викторинис и, нагнувшись к Джилиан, просунул пальцы под свитер над перчаткой. Запястье у нее оказалось неожиданно теплым.
– Встаньте. – Палец разрядился.
Джилиан поднялась на удивление легко, как будто он потянул ее за руку. Она выпрямилась, яростно сверкая глазами, и Нельсон указал на дальний конец площади.
– Встаньте там и не двигайтесь. Молчите. Вы ничего не слышите.
Он отпустил ее руку. Джилиан, нехотя оторвав от него злобный взгляд, побрела по снегу. И встала в центре площади, откуда могла видеть и Нельсона, и Викторинис.
Нельсон одернул пиджак. Холода он не чувствовал.
– Полагаю, вы хотели поговорить со мной об этом. – Он вытащил из кармана письмо.
Викторинис неподвижно стояла в двадцати шагах от него и, казалось, висела в дюйме над снегом. Послышалось шипящее дыхание; Нельсон с дрожью осознал, что она смеется.
– Вы даже не представляете, Нельсон, до какой степени мне безразличны эти письма. Они своей цели достигли. Уберите.
Нельсон озадаченно сунул письмо в карман. Что значит «они своей цели достигли»? Он взглянул на Джилиан. Все трое участников сцены стояли на белой площади точно в вершинах равностороннего треугольника.
– Так зачем вы хотели меня видеть? – спросил Нельсон.
– Я хочу знать, что вам нужно. – Викторинис улыбнулась, блеснув длинными зубами. – Прежде я никогда не задавалась этим вопросом. Вероятно, то, что я теперь спрашиваю, – ваша заслуга.
– Ба! – сказал Нельсон. – Как приятно.
– Я не хочу вас принижать. – Улыбка ее исчезла, глаза сверкали. – Обещаю, Нельсон, что не повторю этой ошибки.
– Вам не за что меня ненавидеть, Виктория.
– Я не питаю к вам ненависти. До последнего времени вы вообще не занимали мои мысли.
– Вы меня уволили, – сказал он чуть более зло, чем собирался.
– Вас уволил факультет. Я просто об этом сообщила.
– Но вам это доставило удовольствие.
Нельсону самому не понравилось, как визгливо прозвучал его голос, однако все затмевала адская боль в пальце.
– Что мне доставляет удовольствие, – спокойно ответила Викторинис, – вашему разумению недоступно.
Нельсон отвел глаза. Джилиан злобно смотрела на него со своего места; она умоляюще взглянула на Викторинис, словно говоря: «Спасите меня». Пар из ее рта клубился в морозном воздухе.
– Не сочтите за личный выпад, Нельсон, но вы для Мидвеста не годитесь. – Викторинис помолчала. – Я уволила вас, потому что вы слишком мелки. Хороший учитель – возможно. Однако ваши научные труды неоригинальны, в них нет полета.
Нельсон подумал: что, если я брошусь на нее прямо сейчас? допрыгну ли?
Викторинис, словно прочтя его мысли, вынула из карманов узкие бледные ладони.
– Вам стоит разговаривать со мной уважительнее, – сказал Нельсон. Он согнул пальцы – они все занемели, кроме одного.
На долгое мгновение взгляды их встретились. Боль в пальце требовала немедленных действий. Лицо у Викторинис напряглось, кулаки были сжаты; оба продолжали стоять не шелохнувшись. Наконец Викторинис сунула руки в карманы, словно зачехлила оружие.
– Вы все еще не ответили на мой вопрос, Нельсон.
– Вы назначили мне встречу, – парировал он. – Чего, по-вашему, я хочу?
– Бессрочный контракт для Виты Деонне? – Викторинис вздохнула почти печально. – Что вы рассчитываете с этого получить?
– Что вы против нее имеете?
– Ничего. Просто не вижу за ней необходимых достоинств.
– Бросьте, – сказал Нельсон. – Ее труды…
Как их охарактеризовать? Трансгрессивны? Революционны? Контргегемонистичны? Или просто будоражат?
– Вполне вписываются в литературоведческий мейнстрим, – закончил Нельсон.
Смех Виктории рассыпался приглушенным ледяным колокольчиком.
– Думаю, мне лучше судить, что такое литературоведческий мейнстрим.
– Так или иначе, – Нельсон вздохнул, – Вита вас боится.
– Вита боится всех.
– Особенно вас, Виктория. Хоть убейте, не понимаю, почему. Мне казалось, что вы с ней принадлежите к одному… лагерю, уж простите за указание. Теоретически говоря, вы сестры.
– Никогда не думала, что вы так пристально интересуетесь феминистской теорией, – ледяным голосом ответила Викторинис.
– Никогда не думал, что меня уволит лесбиянка. – Нельсон пожал плечами. – Век живи, век учись.
К его удивлению, Викторинис вздрогнула, как от пощечины.
– Простите, что задел за живое, – сказал он, довольный своим успехом. – Я всего лишь… как это называется?… говорю правду властям предержащим.
– Вы считаете, что я обладаю властью? – Глаза Викторинис сузились.
– Бросьте.
Виктория сделала несколько шагов вперед. Лицо ее оставалось непроницаемой маской.
– Давайте я расскажу вам про власть, Нельсон. – Голос звучал глухо, как стон. – В радиусе пятнадцати миль от этого места живут тысячи добропорядочных теплокровных обывателей, таких же, как вы. Они работают, любят своих детей, платят налоги и не обидят собаку – и почти каждый из них охотно сжег бы меня на костре, вырвал сердце и закопал мой обезглавленный труп на перекрестке дорог. Они никогда не признают меня человеком, тем более – «нормальной».
Она взглянула за деревья на смутные университетские корпуса, на голые, озаренные фонарями ветки, на площадь под снежным саваном.
– Этот университетский мирок должен был стать моим Ковентри. Сюда такие, как вы, помещают таких, как я, чтобы все мы были в одном месте и под приглядом. Здесь вы притворяетесь, будто относитесь к нам, как к равным, а я должна притворяться, будто могу быть собой, не дрожа за свою жизнь.
Она снова подняла на него древний, непроницаемый взгляд.
– Вы можете оставить Гамильтон-гровз и жить где угодно, не оглядываясь поминутно через плечо. Я – нет. Так скажите. Нельсон, у кого из нас больше власти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Прислушайтесь, – сказала она голосом холодным и аристократическим. – Дети ночи.
Сердце у Нельсона колотилось, палец горел. Визг смолк, и только сейчас Нельсон понял, что это было: в снежную ночь какой-то кретин, перегруженный пивом и тестостероном, газовал на чистом куске асфальта. Нельсон вздохнул, выпрямился и поднял ладонь.
– Ближе не подходите, – сказал он, с трудом сдерживая дрожь.
Викторинис замерла, руки в карманах – белый конус, увенчанный непокрытой, коротко стриженной головой. Она указала подбородком на Джилиан.
– Поднимите ее, Нельсон. – Голос у Виктории был холоден и чист, как ночной воздух. – Она замерзнет.
Лицо ее белело, словно высеченное изо льда; она была без очков, и серые глаза по-волчьи поблескивали, не зло, но с любопытством, как будто она набрела в лесу на что-то потенциально съедобное.
Нельсон взглянул на Джилиан. Аспирантка дрожала на снегу, сопя и шевеля губами.
– Стойте, где стоите, – сказал он Викторинис и, нагнувшись к Джилиан, просунул пальцы под свитер над перчаткой. Запястье у нее оказалось неожиданно теплым.
– Встаньте. – Палец разрядился.
Джилиан поднялась на удивление легко, как будто он потянул ее за руку. Она выпрямилась, яростно сверкая глазами, и Нельсон указал на дальний конец площади.
– Встаньте там и не двигайтесь. Молчите. Вы ничего не слышите.
Он отпустил ее руку. Джилиан, нехотя оторвав от него злобный взгляд, побрела по снегу. И встала в центре площади, откуда могла видеть и Нельсона, и Викторинис.
Нельсон одернул пиджак. Холода он не чувствовал.
– Полагаю, вы хотели поговорить со мной об этом. – Он вытащил из кармана письмо.
Викторинис неподвижно стояла в двадцати шагах от него и, казалось, висела в дюйме над снегом. Послышалось шипящее дыхание; Нельсон с дрожью осознал, что она смеется.
– Вы даже не представляете, Нельсон, до какой степени мне безразличны эти письма. Они своей цели достигли. Уберите.
Нельсон озадаченно сунул письмо в карман. Что значит «они своей цели достигли»? Он взглянул на Джилиан. Все трое участников сцены стояли на белой площади точно в вершинах равностороннего треугольника.
– Так зачем вы хотели меня видеть? – спросил Нельсон.
– Я хочу знать, что вам нужно. – Викторинис улыбнулась, блеснув длинными зубами. – Прежде я никогда не задавалась этим вопросом. Вероятно, то, что я теперь спрашиваю, – ваша заслуга.
– Ба! – сказал Нельсон. – Как приятно.
– Я не хочу вас принижать. – Улыбка ее исчезла, глаза сверкали. – Обещаю, Нельсон, что не повторю этой ошибки.
– Вам не за что меня ненавидеть, Виктория.
– Я не питаю к вам ненависти. До последнего времени вы вообще не занимали мои мысли.
– Вы меня уволили, – сказал он чуть более зло, чем собирался.
– Вас уволил факультет. Я просто об этом сообщила.
– Но вам это доставило удовольствие.
Нельсону самому не понравилось, как визгливо прозвучал его голос, однако все затмевала адская боль в пальце.
– Что мне доставляет удовольствие, – спокойно ответила Викторинис, – вашему разумению недоступно.
Нельсон отвел глаза. Джилиан злобно смотрела на него со своего места; она умоляюще взглянула на Викторинис, словно говоря: «Спасите меня». Пар из ее рта клубился в морозном воздухе.
– Не сочтите за личный выпад, Нельсон, но вы для Мидвеста не годитесь. – Викторинис помолчала. – Я уволила вас, потому что вы слишком мелки. Хороший учитель – возможно. Однако ваши научные труды неоригинальны, в них нет полета.
Нельсон подумал: что, если я брошусь на нее прямо сейчас? допрыгну ли?
Викторинис, словно прочтя его мысли, вынула из карманов узкие бледные ладони.
– Вам стоит разговаривать со мной уважительнее, – сказал Нельсон. Он согнул пальцы – они все занемели, кроме одного.
На долгое мгновение взгляды их встретились. Боль в пальце требовала немедленных действий. Лицо у Викторинис напряглось, кулаки были сжаты; оба продолжали стоять не шелохнувшись. Наконец Викторинис сунула руки в карманы, словно зачехлила оружие.
– Вы все еще не ответили на мой вопрос, Нельсон.
– Вы назначили мне встречу, – парировал он. – Чего, по-вашему, я хочу?
– Бессрочный контракт для Виты Деонне? – Викторинис вздохнула почти печально. – Что вы рассчитываете с этого получить?
– Что вы против нее имеете?
– Ничего. Просто не вижу за ней необходимых достоинств.
– Бросьте, – сказал Нельсон. – Ее труды…
Как их охарактеризовать? Трансгрессивны? Революционны? Контргегемонистичны? Или просто будоражат?
– Вполне вписываются в литературоведческий мейнстрим, – закончил Нельсон.
Смех Виктории рассыпался приглушенным ледяным колокольчиком.
– Думаю, мне лучше судить, что такое литературоведческий мейнстрим.
– Так или иначе, – Нельсон вздохнул, – Вита вас боится.
– Вита боится всех.
– Особенно вас, Виктория. Хоть убейте, не понимаю, почему. Мне казалось, что вы с ней принадлежите к одному… лагерю, уж простите за указание. Теоретически говоря, вы сестры.
– Никогда не думала, что вы так пристально интересуетесь феминистской теорией, – ледяным голосом ответила Викторинис.
– Никогда не думал, что меня уволит лесбиянка. – Нельсон пожал плечами. – Век живи, век учись.
К его удивлению, Викторинис вздрогнула, как от пощечины.
– Простите, что задел за живое, – сказал он, довольный своим успехом. – Я всего лишь… как это называется?… говорю правду властям предержащим.
– Вы считаете, что я обладаю властью? – Глаза Викторинис сузились.
– Бросьте.
Виктория сделала несколько шагов вперед. Лицо ее оставалось непроницаемой маской.
– Давайте я расскажу вам про власть, Нельсон. – Голос звучал глухо, как стон. – В радиусе пятнадцати миль от этого места живут тысячи добропорядочных теплокровных обывателей, таких же, как вы. Они работают, любят своих детей, платят налоги и не обидят собаку – и почти каждый из них охотно сжег бы меня на костре, вырвал сердце и закопал мой обезглавленный труп на перекрестке дорог. Они никогда не признают меня человеком, тем более – «нормальной».
Она взглянула за деревья на смутные университетские корпуса, на голые, озаренные фонарями ветки, на площадь под снежным саваном.
– Этот университетский мирок должен был стать моим Ковентри. Сюда такие, как вы, помещают таких, как я, чтобы все мы были в одном месте и под приглядом. Здесь вы притворяетесь, будто относитесь к нам, как к равным, а я должна притворяться, будто могу быть собой, не дрожа за свою жизнь.
Она снова подняла на него древний, непроницаемый взгляд.
– Вы можете оставить Гамильтон-гровз и жить где угодно, не оглядываясь поминутно через плечо. Я – нет. Так скажите. Нельсон, у кого из нас больше власти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110