А?
Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки
ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны
бить, понял, что у него неприятности.
Между тем капитан встал из-за стола и подошел к плакату c
цитатой вождя. Пришпилив кнопкой анонимный глас народа к стене,
Альберт Карлович закурил папиросу и, начиная терять терпение,
грозно ухнул:
- Ты будешь просить меня о смерти, но я не из добреньких!
- Я не жег! Я не крал! - визгливо заныл Корейко. - Это
какое-то безумие!
Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти,
затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых
и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:
- Контра недобитая!
Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но
пробормотал по-другому: - Может, это кто-то другой жег? А,
товарищ?
- Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?
- Я не перевожу.
- Как же не переводишь, когда переводишь!
И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то
рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый
насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом,
ополоумел:
- Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны!
- Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов
добавлять не хочешь!
После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо
столкнул подозреваемого c табуретки. Удар был такой страшный,
что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда
он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав
кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр
Иванович c глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую
минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ
Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.
- Кого мутузим? - без всяких церемоний спросил
Свистопляскин.
- Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет
Ленина.
- Так, так, - привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал
начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав,
добавил: - Очередную, значит, контрреволюционную сволочь
поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно
же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли...
Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?
- Сжег портрет...
- Ах ты ж стерва! - стиснув зубы, продолжал
Свистопляскин. - Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор!
Не иначе.
- Я понимаю, Роман Брониславович.
- Я никого не жег! - упирался поджигатель. - Я не
понимаю!
Свистопляскин обхватил пальцами подбородок, болезненно
сморщился и посмотрел на Корейко так, что тот перешел от
остолоповского недоумения к онемелому страху.
- Милое дело! - претенциозно воскликнул начальник. -
Мы, значит, тут остатки контрреволюции добиваем, а вы...
- Бандитствует... - сорвалось c языка Ишаченко.
- Я не бандитствую!
- Молчи, тварь! - жестко приказал капитан.
- Не кричите, Альберт Карлович, не надо!
В этот момент у Александра Ивановича затрясся кадык и на
свет вылупились три одинаковых восклицания:
- Я не жег! Я не жег! Я не жег!
- Жег и бандитствовал! - отрывисто настаивал капитан.
- Бандитствовать, значит, решили, гражданин? - почти
мирным голосом пропел начальник. - Строить социализм не хотим,
значит? Ну мы из вас душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, c
кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка этого сначала в
камеру, так сказать, на обработку, а завтра c утречка мы его
вместе и допросим...
- Есть, товарищ начальник!
Вошел молоденький лейтенант c полусонной гримасой.
Залязгали наручники.
- На выход, собака! - утомленно провыл он. - По
сторонам не смотреть!
Так похитель-поджигатель портрета вождя мирового
пролетариата оказался в подвале немешаевского политуправления.
Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь на
неровностях цементного пола, губы задрожали при виде зловещей
двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась
тяжело, c душераздирающим скрежетом. Корейко толкнули в
огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка
двухярусными нарами. Пол в камере был заплеван; слева от двери
ютилась параша; чинно окруженный зэками, привинченный к полу
болтами стол стоял в середине.
C пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась,
кошмар продолжался.
- Ты на чем рога замочил? - холодно и спокойно спросил у
новенького толстый зэк c желтыми зубами, в которых болталась
потухшая папироса.
- Я, товарищи, не виновен!
- Цацачка! - послышалось c верхних нар.
- Придержи язык, Червь! Не мути поганку.
Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.
- Ты какой масти?
- Я не понимаю... - слабо улыбнувшись, ответил
новенький.
- Политический, что ли?
- Меня обвиняют в глупости, - немного недоверчиво
пробубнил Корейко, - которую я никогда не совершал: они
решили, что я сжег портрет Ленина.
- Стало быть, мастью ты не вышел! - восторженно грянул
толстый зэк, обращаясь к сокамерникам. - Политический!
И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.
- Кто? Этот-то пистон - политический?
- Кидала он!
- Крыса он, которая тошнит!
Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.
- Конь педальный!
- Рогопил!
- Ты только посмотри на него - зажрался в корень!
"Щас морду набьют", - вглядываясь в пустоту, подумал
Александр Иванович.
Когда страсти поутихли, новенькому указали место.
В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел
хмурый зэк c наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не
забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было
написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее
вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое,
удалое. C одной стороны, тип этот походил на амбала, но c
другой - на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было
разобрать.
"Пахан!" - почему-то подумал про него Корейко.
Пахан своими рысьими глазами посмотрел на новенького.
Корейко взглянул на пахана.
- Хочешь классно выпить и классно закусить? - заранее
улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
- Ну, допустим, хочу... - ответил он, пытаясь уйти из
поля зрения пахана.
- Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На
лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое
выражение.
- Эй, Пархатый, - медленно заговорил пахан голосом,
полным ненависти и злобы, - обшманай этого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки
ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны
бить, понял, что у него неприятности.
Между тем капитан встал из-за стола и подошел к плакату c
цитатой вождя. Пришпилив кнопкой анонимный глас народа к стене,
Альберт Карлович закурил папиросу и, начиная терять терпение,
грозно ухнул:
- Ты будешь просить меня о смерти, но я не из добреньких!
- Я не жег! Я не крал! - визгливо заныл Корейко. - Это
какое-то безумие!
Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти,
затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых
и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:
- Контра недобитая!
Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но
пробормотал по-другому: - Может, это кто-то другой жег? А,
товарищ?
- Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?
- Я не перевожу.
- Как же не переводишь, когда переводишь!
И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то
рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый
насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом,
ополоумел:
- Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны!
- Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов
добавлять не хочешь!
После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо
столкнул подозреваемого c табуретки. Удар был такой страшный,
что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда
он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав
кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр
Иванович c глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую
минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ
Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.
- Кого мутузим? - без всяких церемоний спросил
Свистопляскин.
- Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет
Ленина.
- Так, так, - привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал
начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав,
добавил: - Очередную, значит, контрреволюционную сволочь
поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно
же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли...
Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?
- Сжег портрет...
- Ах ты ж стерва! - стиснув зубы, продолжал
Свистопляскин. - Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор!
Не иначе.
- Я понимаю, Роман Брониславович.
- Я никого не жег! - упирался поджигатель. - Я не
понимаю!
Свистопляскин обхватил пальцами подбородок, болезненно
сморщился и посмотрел на Корейко так, что тот перешел от
остолоповского недоумения к онемелому страху.
- Милое дело! - претенциозно воскликнул начальник. -
Мы, значит, тут остатки контрреволюции добиваем, а вы...
- Бандитствует... - сорвалось c языка Ишаченко.
- Я не бандитствую!
- Молчи, тварь! - жестко приказал капитан.
- Не кричите, Альберт Карлович, не надо!
В этот момент у Александра Ивановича затрясся кадык и на
свет вылупились три одинаковых восклицания:
- Я не жег! Я не жег! Я не жег!
- Жег и бандитствовал! - отрывисто настаивал капитан.
- Бандитствовать, значит, решили, гражданин? - почти
мирным голосом пропел начальник. - Строить социализм не хотим,
значит? Ну мы из вас душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, c
кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка этого сначала в
камеру, так сказать, на обработку, а завтра c утречка мы его
вместе и допросим...
- Есть, товарищ начальник!
Вошел молоденький лейтенант c полусонной гримасой.
Залязгали наручники.
- На выход, собака! - утомленно провыл он. - По
сторонам не смотреть!
Так похитель-поджигатель портрета вождя мирового
пролетариата оказался в подвале немешаевского политуправления.
Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь на
неровностях цементного пола, губы задрожали при виде зловещей
двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась
тяжело, c душераздирающим скрежетом. Корейко толкнули в
огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка
двухярусными нарами. Пол в камере был заплеван; слева от двери
ютилась параша; чинно окруженный зэками, привинченный к полу
болтами стол стоял в середине.
C пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась,
кошмар продолжался.
- Ты на чем рога замочил? - холодно и спокойно спросил у
новенького толстый зэк c желтыми зубами, в которых болталась
потухшая папироса.
- Я, товарищи, не виновен!
- Цацачка! - послышалось c верхних нар.
- Придержи язык, Червь! Не мути поганку.
Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.
- Ты какой масти?
- Я не понимаю... - слабо улыбнувшись, ответил
новенький.
- Политический, что ли?
- Меня обвиняют в глупости, - немного недоверчиво
пробубнил Корейко, - которую я никогда не совершал: они
решили, что я сжег портрет Ленина.
- Стало быть, мастью ты не вышел! - восторженно грянул
толстый зэк, обращаясь к сокамерникам. - Политический!
И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.
- Кто? Этот-то пистон - политический?
- Кидала он!
- Крыса он, которая тошнит!
Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.
- Конь педальный!
- Рогопил!
- Ты только посмотри на него - зажрался в корень!
"Щас морду набьют", - вглядываясь в пустоту, подумал
Александр Иванович.
Когда страсти поутихли, новенькому указали место.
В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел
хмурый зэк c наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не
забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было
написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее
вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое,
удалое. C одной стороны, тип этот походил на амбала, но c
другой - на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было
разобрать.
"Пахан!" - почему-то подумал про него Корейко.
Пахан своими рысьими глазами посмотрел на новенького.
Корейко взглянул на пахана.
- Хочешь классно выпить и классно закусить? - заранее
улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
- Ну, допустим, хочу... - ответил он, пытаясь уйти из
поля зрения пахана.
- Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На
лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое
выражение.
- Эй, Пархатый, - медленно заговорил пахан голосом,
полным ненависти и злобы, - обшманай этого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84