На
кой черт, граждане-товарищи, ей красть? Взяла она! Жлобы, а
косят под порядочных граждан!..
Граждане Немешаевска мало чем отличались от жителей любого
другого населенного пункта молодой советской республики. Еще
оставшаяся на свободе интеллигенция, как правило, старалась не
упускать последних известий о новых трудовых свершениях на
великих стройках первой пятилетки. Кустари-одиночки искали
случайных клиентов. Алкоголики просили у своих собутыльников
взаймы "до первой же получки". Партийные и другие совработники
решительно выступали на различных митингах и собраниях, убивая
меткими лозунгами повсюду притаившихся контрреволюционных
гадюк. Просто люди жили беспокойной жизнью, опасаясь, что
наступят еще более худшие времена.
И только Петр Тимофеевич Ключников был далек от всего
этого. Петр Тимофеевич не любил собраний, жил припеваючи, хотя
точно знал, что суровые времена уже не за горами, и никогда не
брал взаймы, так как сам давал. Гражданин Ключников был простым
беспартийным советским нэпманом. Он представлял в городе
частновладельческий сектор акционерным обществом "Карт-бланш".
Обществу принадлежали несколько продовольственных лавок,
небольшая кофейня на улице Дворовского и приносивший неплохие
барыши шинок "Пиво-водка" на Центральной площади. В свои
тридцать семь c хвостиком брюнетистый Петр Тимофеевич выглядел
полулысым. На его румяном лице кое-где уже обозначились тонкие
линии морщин. Глаза были всегда опрокинуты внутрь, а ямочка на
подбородке продолжала привлекать внимание дам.
Рано утром, когда первые петухи еще не успели приступить к
исполнению традиционных концертов, шинкарь Ключников страстно
умывался, стряхивал воду c рук, отшлифовывал зубы щеткой
фабрики "Мосщетсоцзуб", вытирался утиральником, опрокидывал в
свой растущий животик кусок холодной курицы или телятины,
сдобную булку и чай, потом делал легкие дыхательные упражнения
по системе индийских йогов и, как угорелый, мчался в свою
контору. В конторе в такую рань он никого не заставал. Брови
Петра Тимофеевича хмурились необычайно, но он садился в свое
высокое конторское кресло, закатывал рукава ситцевой рубашки,
пододвигал к себе счеты c пальмовыми косточками и, пыхтя от
удовольствия, принимался за работу. Смысл ее состоял в том, что
необходимо было свести вчерашний дебет c сегодняшним,
"гипотезным", как он выражался, кредитом. Работал он c огромным
терпением и до тех пор, пока "гипотезный" кредит наконец, не
появлялся в лице одного из служащих c денежным переводом в
трепещущих руках.
В характере Петра Тимофеевича была одна любопытная черта:
ему нравилось читать газеты. Ни к каким течениям, направлениям,
блокам он, конечно же, себя не причислял, но за колебаниями
генеральной линии партии следил зорко, считал себя на
незатейливом политическом поприще докой и убедительным
прорицателем. В свое время дока действительно вычислил, что как
только товарищ Каменев выступит на XIV съезде партии c докладом
о насущных проблемах народного хозяйства, ВСНХ введет
коммерческий кредит. Как убедительный прорицатель, Ключников
был первый в Немешаевске, кто выяснил, что оптимальный вариант
первого пятилетнего плана на самом деле был максимальным. Это
открытие почему-то вспыхнуло в его мозговых извилинах сразу же
после прочтения брошюры московских литгениев Ильинкова и
Панферова "Котлован победы". Слезы смеха ползли по лицам коллег
товарища Ключникова, когда он c шизофреническим блеском в
глазах доказывал им, что 1930 год будет годом мяса и, когда в
мае, действительно, началось поголовное истребление коров,
быков и тому подобного скота, те же коллеги от досады грызли
свои ногти...
Однако в год великого перелома у Петра Тимофеевича
политическое прорицательство сменилось обыкновенным
человеческим страхом, и поэтому он уже никому ничего не
доказывал и не рассказывал. Прочитав в "Немешаевской правде"
статью о Магнитке и Кузнецке, он неожиданно для себя понял, что
теперь страна будет жаждать не только чугуна и лозунгов
сталелитейного типа "Домну - в срок!", но и политических
спектаклей c заключительными актами более яркими, чем
избавление партии от "уклонов", а народа от
инженеров-вредителей - шахтинских и "промпартийных". C января
1931 года беспартийный дока по части политики не стал доверять
даже самому себе: "Повяжут, скуют и куда подальше отправят!" -
горестно шептал он и полагался на здравый ум - если дела не
ладились, и на холодный рассудок - если они вовсе не клеились.
Глава III ЯБЛОКО РАЗДОРА
В тот самый вторник, когда в Москве товарищ Лиходеев
сделал доклад "О борьбе c искривлениями позвоночников при
строительстве социализма", когда на остров Соловецкий, воплощая
в жизнь лозунг: "Соловки - рабочим и крестьянам!" прибыла еще
одна группа граждан, когда в Кузнецке сидевшие под старой
телегой рабочие шептали: "Здесь будет город-сад!..", а в
деревне Варваровке от бабки Гликерии ушла в колхоз последняя
курица, Петр Тимофеевич Ключников окончательно поссорился со
своим близким другом, необыкновенным взяточником и
ответработником исполкома Ираклием Давыдовичем Суржанским.
Произошло это так быстро и так нелепо, что Петр Тимофеевич
надолго лишился всяческого аппетита, что c ним случалось весьма
редко, пожалуй, только по красным дням календаря. Ссора эта
строилась давно, и первый камень в строительство, как считал
Ключников, заложил Ираклий Давыдович. Противоположного мнения
был коммунист c большим стажем товарищ Суржанский.
В тот злополучный день бывшая пепиньерка Александра
Станиславовна, дражайшая половина Петра Тимофеевича,
благородная женщина в теле, но не совсем толстая, одним словом,
толстушечка, приготовила макароны по-флотски.
Макароны супруги решили съесть за ужином, на который был
приглашен партиец Суржанский.
Дубовый стол Ключниковых, стоявший в столовой их
пятикомнатной квартиры, пленял своей скромной нэпмановской
сервировкой. Он был покрыт скатертью из голландского полотна,
и, кроме огромной эмалированной кастрюли c макаронами, на нем
стояли графин анисовой водки и бутылка шартреза, на
изумительных фарфоровых тарелках дымились сочные шницеля, в
плоском и длинном блюде из богемского стекла красовалась
зажаренная на подсолнечном масле путассу, яшмовая конфетница
была заполнена разноцветными монпансье, в розетках светился
клубничный джем, а посреди стола минаретом торчала огромная
хрустальная ваза c нежными бумажными цветочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
кой черт, граждане-товарищи, ей красть? Взяла она! Жлобы, а
косят под порядочных граждан!..
Граждане Немешаевска мало чем отличались от жителей любого
другого населенного пункта молодой советской республики. Еще
оставшаяся на свободе интеллигенция, как правило, старалась не
упускать последних известий о новых трудовых свершениях на
великих стройках первой пятилетки. Кустари-одиночки искали
случайных клиентов. Алкоголики просили у своих собутыльников
взаймы "до первой же получки". Партийные и другие совработники
решительно выступали на различных митингах и собраниях, убивая
меткими лозунгами повсюду притаившихся контрреволюционных
гадюк. Просто люди жили беспокойной жизнью, опасаясь, что
наступят еще более худшие времена.
И только Петр Тимофеевич Ключников был далек от всего
этого. Петр Тимофеевич не любил собраний, жил припеваючи, хотя
точно знал, что суровые времена уже не за горами, и никогда не
брал взаймы, так как сам давал. Гражданин Ключников был простым
беспартийным советским нэпманом. Он представлял в городе
частновладельческий сектор акционерным обществом "Карт-бланш".
Обществу принадлежали несколько продовольственных лавок,
небольшая кофейня на улице Дворовского и приносивший неплохие
барыши шинок "Пиво-водка" на Центральной площади. В свои
тридцать семь c хвостиком брюнетистый Петр Тимофеевич выглядел
полулысым. На его румяном лице кое-где уже обозначились тонкие
линии морщин. Глаза были всегда опрокинуты внутрь, а ямочка на
подбородке продолжала привлекать внимание дам.
Рано утром, когда первые петухи еще не успели приступить к
исполнению традиционных концертов, шинкарь Ключников страстно
умывался, стряхивал воду c рук, отшлифовывал зубы щеткой
фабрики "Мосщетсоцзуб", вытирался утиральником, опрокидывал в
свой растущий животик кусок холодной курицы или телятины,
сдобную булку и чай, потом делал легкие дыхательные упражнения
по системе индийских йогов и, как угорелый, мчался в свою
контору. В конторе в такую рань он никого не заставал. Брови
Петра Тимофеевича хмурились необычайно, но он садился в свое
высокое конторское кресло, закатывал рукава ситцевой рубашки,
пододвигал к себе счеты c пальмовыми косточками и, пыхтя от
удовольствия, принимался за работу. Смысл ее состоял в том, что
необходимо было свести вчерашний дебет c сегодняшним,
"гипотезным", как он выражался, кредитом. Работал он c огромным
терпением и до тех пор, пока "гипотезный" кредит наконец, не
появлялся в лице одного из служащих c денежным переводом в
трепещущих руках.
В характере Петра Тимофеевича была одна любопытная черта:
ему нравилось читать газеты. Ни к каким течениям, направлениям,
блокам он, конечно же, себя не причислял, но за колебаниями
генеральной линии партии следил зорко, считал себя на
незатейливом политическом поприще докой и убедительным
прорицателем. В свое время дока действительно вычислил, что как
только товарищ Каменев выступит на XIV съезде партии c докладом
о насущных проблемах народного хозяйства, ВСНХ введет
коммерческий кредит. Как убедительный прорицатель, Ключников
был первый в Немешаевске, кто выяснил, что оптимальный вариант
первого пятилетнего плана на самом деле был максимальным. Это
открытие почему-то вспыхнуло в его мозговых извилинах сразу же
после прочтения брошюры московских литгениев Ильинкова и
Панферова "Котлован победы". Слезы смеха ползли по лицам коллег
товарища Ключникова, когда он c шизофреническим блеском в
глазах доказывал им, что 1930 год будет годом мяса и, когда в
мае, действительно, началось поголовное истребление коров,
быков и тому подобного скота, те же коллеги от досады грызли
свои ногти...
Однако в год великого перелома у Петра Тимофеевича
политическое прорицательство сменилось обыкновенным
человеческим страхом, и поэтому он уже никому ничего не
доказывал и не рассказывал. Прочитав в "Немешаевской правде"
статью о Магнитке и Кузнецке, он неожиданно для себя понял, что
теперь страна будет жаждать не только чугуна и лозунгов
сталелитейного типа "Домну - в срок!", но и политических
спектаклей c заключительными актами более яркими, чем
избавление партии от "уклонов", а народа от
инженеров-вредителей - шахтинских и "промпартийных". C января
1931 года беспартийный дока по части политики не стал доверять
даже самому себе: "Повяжут, скуют и куда подальше отправят!" -
горестно шептал он и полагался на здравый ум - если дела не
ладились, и на холодный рассудок - если они вовсе не клеились.
Глава III ЯБЛОКО РАЗДОРА
В тот самый вторник, когда в Москве товарищ Лиходеев
сделал доклад "О борьбе c искривлениями позвоночников при
строительстве социализма", когда на остров Соловецкий, воплощая
в жизнь лозунг: "Соловки - рабочим и крестьянам!" прибыла еще
одна группа граждан, когда в Кузнецке сидевшие под старой
телегой рабочие шептали: "Здесь будет город-сад!..", а в
деревне Варваровке от бабки Гликерии ушла в колхоз последняя
курица, Петр Тимофеевич Ключников окончательно поссорился со
своим близким другом, необыкновенным взяточником и
ответработником исполкома Ираклием Давыдовичем Суржанским.
Произошло это так быстро и так нелепо, что Петр Тимофеевич
надолго лишился всяческого аппетита, что c ним случалось весьма
редко, пожалуй, только по красным дням календаря. Ссора эта
строилась давно, и первый камень в строительство, как считал
Ключников, заложил Ираклий Давыдович. Противоположного мнения
был коммунист c большим стажем товарищ Суржанский.
В тот злополучный день бывшая пепиньерка Александра
Станиславовна, дражайшая половина Петра Тимофеевича,
благородная женщина в теле, но не совсем толстая, одним словом,
толстушечка, приготовила макароны по-флотски.
Макароны супруги решили съесть за ужином, на который был
приглашен партиец Суржанский.
Дубовый стол Ключниковых, стоявший в столовой их
пятикомнатной квартиры, пленял своей скромной нэпмановской
сервировкой. Он был покрыт скатертью из голландского полотна,
и, кроме огромной эмалированной кастрюли c макаронами, на нем
стояли графин анисовой водки и бутылка шартреза, на
изумительных фарфоровых тарелках дымились сочные шницеля, в
плоском и длинном блюде из богемского стекла красовалась
зажаренная на подсолнечном масле путассу, яшмовая конфетница
была заполнена разноцветными монпансье, в розетках светился
клубничный джем, а посреди стола минаретом торчала огромная
хрустальная ваза c нежными бумажными цветочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84