– Ему ничего не надо было говорить. Когда кассета была перемотана, я должна была встать перед ним и делать то, что делала Лаура Чейз. Я попросила его опустить шторы. "Опусти сама, – сказал он. – А я заодно посмотрю на тебя в движении".
Ее голос сделался равнодушным. Пэйджит понял, что это от безжалостной жестокости рассказа.
– Я подошла к окну. Внизу был город, люди шли по своим обычным делам. Какое-то мгновение я стояла и смотрела, желая быть одной из них, чтобы не пришлось, обернувшись, оказаться лицом к лицу с Марком Ренсомом. В тот момент Джон Хаслер и увидел меня.
Настроение ее снова изменилось, в словах, произносимых ровным голосом, был и потаенный страх, и скрытая ирония – Мария отрицала то, что видел Хаслер, но сам эпизод, когда Хаслер давал показания, был комичен.
– Потом я снова услышала голос Лауры и опустила шторы. Когда я повернулась, Ренсом остановил кассету. "Ты уже голая, – произнес он. – Когда включу магнитофон, начинай танцевать. Пожалуйста, повнимательней слушай Лауру". Он снова улыбнулся: "Пусть Лаура будет твоей учительницей".
Мария помолчала.
– Распоряжаясь, он старался казаться небрежным. Но я чувствовала, что он отчаянно волнуется – как будто, сделав неверное движение, я могу разрушить какие-то чары. До этого я удивлялась, стыдилась, сердилась. Теперь я боялась. Когда я стала двигаться перед ним, он вынул член. Я чувствовала себя куртизанкой. Танцевала, чтобы он у Ренсома был твердый, танцевала так, как это делала, судя по ее словам, Лаура. – Ее лицо залило краской. – Я делала то, что делала она, отчаянно стараясь быть такой, какой ее представлял себе Ренсом, пока не почувствовала, что во мне больше Лауры, чем меня самой. Это… как потерять душу.
– Почему ты выполняла его приказания?
Мария бросила на него исполненный гордости взгляд, взгляд, по которому он узнал ее прежнюю.
– Кассета, за которую он заставил меня танцевать, была губительна для Карло, – просто ответила она. – А кассета, которую я не просила, была губительна для меня. Я хотела заполучить обе.
– Но чтобы сохранить…
– Я была с ним наедине. – Мария неотрывно смотрела на Пэйджита. – Когда Марк Ренсом стоял, держа в руке свой член, и смотрел, как я танцую, я поняла, что он – безумец. И я боялась того, что будет со мной, если от моего вида его член не станет твердым. Продолжала слушать Лауру. Лаура щупала себя, и я щупала себя. А когда пришло время соскользнуть по стене, опуститься на пол и мастурбировать для Марка Ренсома, я сделала и это. – Голос ее стал бесчувственным, почти жестоким. – И это был не первый раз, когда женщина притворялась. Женщина моего века приучена быть актрисой для мужчин в чем угодно, и первыми нас учат этому матери. Это своего рода видовой навык, только он и нужен был мне тогда. И я была просто рада, что Лаура Чейз держала глаза закрытыми. Когда я почувствовала его член у себя во рту, знала, что смогла возбудить его. – Она помолчала. – Стала сосать, как Лаура на кассете.
Неожиданно Мария смолкла.
Подтянула колени, обняв, прижала их к груди. Пэйджит смотрел, как она сильно и мерно дышит: вдох, выдох и снова вдох, пока тело не перестало дрожать. Когда она подняла глаза, взгляд у нее был совершенно беззащитный, как будто упорное подавление чувств совсем обессилило ее. Влага на глазах была свежей.
– Тогда и произошло это, – спокойно сказала она.
Голос ее снова изменился. Стал печальнее и мягче – одно дитя человеческое жаловалось другому. На этот раз было видно, что она сделала непосильный выбор, ее душевная уязвимость не позволяла ей пройти все это. Пэйджит почувствовал что-то похожее на страх.
– Что произошло?
Ее глаза широко раскрылись, как будто она впервые поняла что-то.
– Когда я сосала, его член стал делаться мягким. Задыхающимся голосом он стал ругать меня, требовал, чтобы я сосала сильней. Ничего не помогало. – Смолкнув, Мария глубоко вздохнула. – Я подняла на него взгляд, мой затылок упирался в стену, его член все еще был у меня во рту. Он смотрел на него. Глаза были злыми и испуганными одновременно.
Снова помолчав, она заговорила тише:
– Когда наши взгляды встретились, его член выскользнул из моего рта. Он посмотрел вниз – член был уже сморщившимся. Я боялась отвести взгляд. Замерла, зажатая между стеной и Ренсоном, смотрела на его член. Он становился все меньше, пугая меня. Я все еще смотрела, когда Ренсом ударил меня. Я была ошеломлена, глаза заволокло слезами. Он снова ударил, посмотрел на свой член, снова ударил и опять посмотрел на свой член. Как будто от этих ударов он мог сделаться твердым. Крутанувшись, я выскользнула, комната вдруг показалась мне черной. Я поползла к кофейному столику. Все еще слышался голос Лауры, рассказывавшей, что они делали с ней. Этот голос заставил меня ползти проворнее. Когда оглянулась, он все еще смотрел на свой член. – В ее голосе послышалось изумление. – По его лицу текли слезы. Это остановило меня. Я встала на колени у кофейного столика, голая, и смотрела, как он плачет. Потом он увидел меня.
У Марии был остановившийся взгляд, казалось, она смотрела не на Пэйджита, а на Марка Ренсома.
– Ярость от унижения появилась в его глазах. Он смотрел на меня как зверь, с лицом, красным от ярости, брюки вокруг лодыжек. И не мог говорить от ненависти. Потом направился ко мне. Его брюки по-прежнему были приспущены, и двигался он какими-то рывками, почти звериными, как будто неудача лишила его всего, что было в нем человеческого. Потом снова поднял руку. – Ее голос наполнился внутренней силой. – Что-то первобытное было в этом – отсутствие всякого сдерживающего начала. Прежде он бил меня, чтобы снова стал твердым его член. Теперь собирался уничтожить. Взглянув друг на друга, мы оба поняли это. Я схватила свою сумочку…
Она проглотила комок, застрявший в горле: в тишине Пэйджит ясно представил тот взрывоопасный момент, когда патология Ренсома породила в Марии желание выжить.
– Мои пальцы одеревенели, я едва смогла вынуть пистолет. Когда я повернулась к нему с пистолетом в руне, все еще трясясь, он был футах в шести от меня. Глаза его расширились. – Она помолчала, вспоминая. – На мгновение он даже остановился. Потом снова пошел на меня. Он был до такой степени взбешен, что для него не существовало ничего, кроме стремления добраться до меня.
Ее речь стала отрывистой.
– Я все еще стояла на коленях. "Стой", – крикнула я. Он не остановился. Теперь он был уже в четырех футах. А я все не могла выстрелить. – Ее глаза закрылись. – Потом он назвал меня никудышной кошелкой. И сразу же во мне вспыхнула такая ненависть! Может быть, я как-нибудь смогла бы противиться ему – брюки мешали ему двигаться быстро. Может быть, я могла выстрелить в ногу. И ничего бы не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167